Конструкция и форма подводной лодки таковы, что она, выдерживая огромное давление окружающей ее воды, легко может быть повреждена при ударе о твердый предмет. Более того, внутренние конструктивные особенности почти исключают возможность выхода из нее людей в случае затопления отсеков. Поэтому мы не упускали возможности проводить подобные тренировки.

Вот и теперь инженер-механик Крастелев уже отрабатывал вторую "вводную" "пожар в третьей аккумуляторной яме".

Пожар - это вторая опасность для любого корабля или судна. Особенно опасен он на подводной лодке с ее тесными помещениями, ограниченным запасом воздуха и аккумуляторными батареями. При попадании в них морской воды выделяется такое количество хлора, что никакие противогазы не в состоянии спасти от него человека. А дым может оказаться гибельным для всего экипажа.

В 3 часа 30 минут, в самый разгар наших учений, получив радиограмму с адресом: "По флоту", я быстро прочел вслух: "...последнее время многие командиры занимаются тем, что строят догадки о возможности войны с Германией и даже пытаются назвать дату ее начала... Вместо того чтобы... Приказываю прекратить подобные разговоры и каждый день, каждый час использовать для усиления боевой и политической подготовки... Ком-флот Трибуц".

Все облегченно вздохнули. Но уже через мунуту-две штурман Петров доложил с мостика:

- В гавани над подводными лодками на высоте пятьсот - шестьсот метров пролетели три самолета-бомбардировщика с черными крестами и фашистской свастикой.

Даю команду - "воздушная тревога". Готовим к бою зенитное орудие.

Но никто из командиров подводных лодок, памятуя указание комфлота - "огонь не открывать", не решается взять на себя смелость и нарушить его. Между тем самолеты третий раз пролетают над нами. Где-то в стороне не то взрывы бомб, не то стрельба из орудий.

Все телефоны на пирсах заняты. Звоним во все инстанции, но ответ один: ждите указаний. И мы ждали.

Только в шесть часов утра до нас дошла весть: "Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника..."

Мне показалось тогда несколько странным: почему в столь ответственной телеграмме - по сути, об объявлении войны - такое осторожничанье: "отражать попытки нападения"? Враг бомбит наши базы и порты, а командование все еще не уверено, что это и есть настоящая война. Но, видимо, это было не в компетенции и командующего флотом... Все ждали указаний...

Вскоре из штаба подводных лодок прибыл командир дивизиона Анатолий Кузьмич Аверочкин. Вручив мне пакет с грифом особой важности, он минуту или две постоял, помолчал, пока я читал, затем спросил:

- Задача ясна?

- Так точно, товарищ капитан третьего ранга, но...

- Что - но? - строго прервал он меня.

- Ничего,- ответил я недоумевая.

Обидно было читать такой приказ: командиру "Л-3" предписывалось выйти в море и не далее как в пятнадцати милях от Либавы занять место в ближнем базовом дозоре. Это означало погрузиться под воду и ждать, когда появятся корабли противника, чтобы донести о них командиру Либавской военно-морской базы. Только после донесения разрешалось атаковать врага торпедами. Вместо того чтобы подводному минному заградителю идти к фашистским берегам и там на выходах из баз ставить мины, нам поручают роль обычных "малюток". Комдив развел руками, улыбнулся:

- Беда, когда командир с академическим образованием, ему все кажется, что не так делается, как его учили. А потом, посмотрев мне в глаза, дружелюбно сказал:

- Пойдемте в каюту.

Спустившись с мостика вниз, Аверочкин закрыл за мной дверь, присел на разножку и, глядя на меня, спросил:

- Обиделись и сразу в бутылку, так? Ну что вы, командир, не расстраивайтесь...

- Мой корабль - минный заградитель, а не...

- Знаю, что не "малютка", сам командовал "Л-3", но мы люди военные, прикажут вилкой щи хлебать - и будем хлебать. Надеюсь только, что в дозоре вы долго стоять не будете. Не таков наш комбриг, чтобы с этим смириться!

- Как бы вопрос ни решился, прошу доложить капитану первого ранга Египко, что мины мы уже приняли, и они готовы к постановке,- отрапортовал я, все еще не смиряясь с ситуацией.

Комдив, тяжко вздохнув, спросил:

- Когда минзаг будет готов к выполнению задачи?

- Прошу дать оповещение по флоту о выходе "Л-3" в ближний базовый дозор в восемнадцать часов.

На верхней палубе Аверочкин задержался у трапа, как бы не решаясь сойти на берег. Затем, пожав мне руку, сердечно произнес:

- Счастливого плавания вам, желаю удачи и благополучного возвращения в базу.

Сойдя на стенку, он повернулся к кораблю, постоял, подумал о чем-то, сказал:

- Да, чуть было не забыл: с вами пойдет в море дивизионный инженер-механик.

- Есть, товарищ комдив! Он уже давно на корабле и проверяет готовность электромеханической боевой части.

Увидев на мостике стоявшего рядом с замполитом курсанта Николая Синицына, Аверочкин как бы с сожалением добавил:

- А курсантов надо списать на берег, они будут отправлены в Ленинград.

- Есть списать на берег.

Жаль было расставаться с этими прекрасными людьми, но ничего не поделаешь. Аверочкин молча повернулся и направился обратно в штаб.

Не пришлось нам больше увидеться с Анатолием Кузьмичом, которого любили не только офицеры, бывшие его ученики, но и матросы - к ним он относился с редким дружелюбием и душевностью. В сентябре мы узнали, что Аверочкин погиб при переходе из Таллина в Кронштадт на подводной лодке "С-5".

"Л-3" была почти готова к выходу в море. Торпеды, мины и артиллерийские снаряды - все было в полном комплекте. На месяц хватало топлива, продуктов питания и неприкосновенного запаса.

В 18 часов 22 июня мы вышли в аванпорт для полного погружения, или, как принято говорить, дифферентовки. Три "малыша" - "М-79", "М-81" и "М-83" - к нашему приходу уже отдифферентовались и в кильватерной колонне ушли из гавани в море на свои позиции.

Вскоре ушли и мы. Задача была проста - находиться на подступах к Либаве и ждать вражеских кораблей. Если появятся - сообщить командиру базы и только после этого атаковать.