- Полный назад!

Но из пятого отсека доложили, что полного хода обеспечить уже не могут-настолько разрядилась батарея.

Заполняем водой кормовую дифферентную цистерну. Снова осушаем ее. Рывками даем задний ход. Все тщетно. Застряли намертво.

Перевожу машинный телеграф на "Стоп". Надо обдумать положение. Если не сумеем сейчас оторваться, придется всплывать и попытаться в надводном положении освободиться от сети. Но там нас ждут вражеские корабли...

Приглашаю в центральный пост своего заместителя по политической части Цейшера, парторга Бойцова, комсоргa Иванова, члена партбюро Лебедева, коммуниста старшего лейтенанта Бутырского. Приходим к решению: поддерживать спокойствие, никакой паники, но на всякий случай подготовить лодку к взрыву. Мало ли как могут сложиться обстоятельства, когда мы всплывем на поверхность...

Люди не знают, что мы обсуждаем. Но догадываются. Из дизельного отсека сообщают:

- Мотористы постановили: драться до конца, лучше смерть, чем плен!

Такие сообщения приходят из всех отсеков. Значит, матросы согласны с нами.

Пока мы совещались, я прислушивался к каким-то звукам, доносящимся из-за борта. Будто кто-то ходит по верхней палубе. Мелькнула догадка: немцы пытаются подвести под лодку стальной трос, чтобы надежно привязать ее к сети. Удастся им это - и нам не уйти.

Я думал, что никто, кроме меня, не обратил внимания на странные шорохи. Но они не укрылись от тонкого слуха Мироненко. Ему тоже показалось, что кто-то там ходит. Чтобы не вселять в людей новую тревогу, я как можно спокойнее ответил, что это, наверное, обрывки сетей задевают обшивку корпуса.

Лодка подготовлена к взрыву. Попробуем еще раз оторваться от сети. Приказываю довести дифферент на корму до пятнадцати градусов. Даем рывок назад электромоторами - самый сильный, какой только возможно.

Лодка дернулась и, словно сползая с горы, стала погружаться. Через несколько секунд она мягко села на грунт.

Спасены!

Но надолго ли? В отсеках уже трудно дышать. Приказываю включить патроны регенерации. Подходит Ильин.

- Товарищ командир, плотность аккумуляторной батареи снизилась до пятнадцати градусов. А запаса сжатого воздуха осталось только на одно всплытие.

Фельдшер Андреенков в свою очередь доложил, что в отсеках скопилось много углекислоты.

Прорывать вражеское заграждение, имея разряженную батарею и ничтожный запас сжатого воздуха, необходимого для продувания балласта,- безумие. Если даже и найдем лазейку в сетях, мы все равно не сможем осилить рубеж - не хватит электроэнергии.

Надо искать место, где можно всплыть для зарядки аккумуляторов. Разворачиваемся, чтобы уйти от сети.

- За кормой шум винтов!

И вот уже рвутся глубинные бомбы. Немцы сбрасывают их большими сериями. Грохочет сразу по пять, по восемь взрывов. Все дрожит от них. От удара открылся клапан вентиляции уравнительной цистерны, и она стала заполняться водой. Вода проникает и в шахту батарейной вентиляции. Отяжелевшая лодка проваливается в глубину.

Ильин в сердцах сыплет такими словами, которых мы от нашего инженера никогда еще не слышали. Но распоряжается он быстро и уверенно. Ему удалось привести лодку к нулевой плавучести,- чтобы она висела на одном уровне, не всплывая и не погружаясь,- и тут опять все затряслось от новых взрывов.

Наши отсеки теперь походят на свалку битого стекла, пробковой крошки и самых разнообразных вещей, сорванных со своих мест. Еще одна такая бомбежка, и нам не уцелеть. Но что это? Тихо... Неужели противник потерял нас? Корабли ходят совсем рядом, но бомб не сбрасывают.

Моряки наводят в отсеках порядок, исправляют приборы и механизмы, которые еще можно исправить.

Тихонько трогаемся с места. Один из катеров сейчас же пристраивается нам в хвост. Спешат к нам и другие корабли, окружают кольцом. А бомб не бросают.

- За горло берут,- мрачно говорит Ильин.

- Уж лучше бы бомбили,- отзывается Пенькин,- глядишь, и оторваться сумели бы.

Он прав. Когда вокруг лодки гремят взрывы, корабли противника перестают ее слышать и появляется возможность сбить их со следа. А сейчас от них не отвертеться.

Медленно ползем, то и дело меняя курс. Вражеские корабли словно эскортируют нас, не выпускают из своего кольца. Фашисты догадываются, что электроэнергия у нас на, исходе и что людям уже дышать нечем. Зачем же бомбить, когда лодка все равно будет вынуждена всплыть на поверхность?

Прошу Цейшера и Иванова пройти по отсекам, ободрить людей, сказать им, что в центральном посту принимают все меры для спасения корабля.

Прошел еще час. Гидроакустик доложил, что шумы большинства преследовавших нас кораблей перестали прослушиваться. Только два катера-охотника по-прежнему следуют за лодкой.

Производим еще несколько запутанных маневров и ложимся на грунт. Выключаем все механизмы и приборы, за исключением гирокомпаса. Тихо в отсеках. Притихло все и над нами, на поверхности моря. Преследователи и преследуемые затаились.

Всем свободным от вахты приказываю лечь и не двигаться - так человек потребляет меньше кислорода. Уже сорок пятый час не вентилируются отсеки. Шумно и часто дышат люди.

Кислородное голодание каждый переносит по-своему. Один медленно бродит, точно во сне, по отсеку, натыкаясь на приборы и что-то бормоча; другой ворочается на койке и трясется, как в лихорадке; третьи застыли неподвижно то ли в полусне, то ли в обмороке.

Обхожу отсеки. Большинство моряков, повинуясь приказу, лежат. Только глаза широко открыты. Усталые, утомленные, покрасневшие глаза. Много мне говорят эти молчаливые взгляды - о том, что до последнего проблеска сознания матросы будут держаться.

Во втором отсеке вахту несет командир отделения трюмных Макаров. Увидев меня, он поднялся, сделал два шага, хотел отдать рапорт и - упал. Но старшина не имел права терять сознания и поэтому быстро встал и доложил о состоянии людей в отсеке.

У воздуходувки низкого давления сидит командир отделения рулевых Ивличев. Он скрипит зубами, глухо рычит и мотает головой. Это чтобы отогнать сон. И вдруг я сам чувствую, что у меня слипаются глаза. Ильин уговаривает меня: