Глава 5

Мельников лежал в палате №4,привязаный вязками к кровати. Психиатрическая клиника высшего пошиба на удивление выглядела отлично, если не считать большой и стойки запах хлорки и некоторый сумбур в действиях медицинских сестёр. Но от этого Егору было не легче: галлюцинации (т.е. голоса) будоражили его с завидной регулярностью, отчего мир казался сотканным из зла.

Рядом с кроватью Мельникова лежал лысый, совершенно сухой человек с длинными руками, не знавшими тяжёлой работы. Его звали Алексеем Змеевым и в этой клинике он находился уже 6 месяцев, надеясь на полное исцеление, однако, эти надежды подпортили много нервов персоналу.

-…Да, уважаемый Егорушка, вы заблуждаетесь невероятно мощно насчёт ценности брака: я не вижу смысла в этом ограниченной коньектуре семьи – соитие как таковое не подразумевает постоянства. Да, я люблю женщин, но чтобы доверить ей своё будущее, простите, я не безумец, хотя и нахожусь в столь плачевном учреждении.

Егор заметил испарину на лбу Змеева и так захотелось её убрать, что он прикусил губу до крови.

-Вам не нужны дети? – спросил он.

-Дети как нечто занимательное в первоначальном виде мне нужны, но женщина может захотеть большего, сесть на шею и возомнить себя царицей иллюзорного царства в виде себя любимой и рядом стоящего раба в виде меня…

-Моя Анжелика в нашем ребёнке видит залог удивительного будущего, но моя чёртова болезнь глубоко разлагает это будущее. Я думаю о своей болезни день и ночь и порой мне кажется, что мной кто-то управляет и ранит в самое сердце. От галаперидола мой организм обессилил вконец, но что делать – приходится терпеть. Если бы знать, кому я перешёл дорогу…

Алексей Змеев хмыкнул и уселся по-турецки, что вызвало некоторое недовольство со стороны сидящей на посту в пороге санитарки.

-Кому я только не писал – говорил Алексей – и везде в впритык шёл с уголовным кодексом, везде я, получается, шёл в обнимку со своей шизофренией. Письма, письма… Горбачёву я писал десять раз, Ельцину – восемь, но зато какое я получал удовольствие от этого процесса!

Егор пожал плечами.

-Я никому не писал – печально произнёс Мельников – однако, я здесь, в этом печальном болоте. Кому я перешёл дорогу?

-Но, возможно, вас как Эдмона Дантеса убрали с тропинки к счастью. Такое вполне может быть.

-Вряд ли ,Анжелика после этого захочет иметь со мной дело – Егор хотел повернуться на бок, но боль по суставам разлилась как лава и он бросил эту затею. – жизнь исковеркана как детская песочница злыми хулиганами.

Змеев стукнул кулаком по подушке и от этого проснулась санитарка, придремавшая от тоски.

-Имейте совесть, не канючте, уважаемый пациент 4 палаты достославной психиатрической клиники славного города N, не рвите струны души…

                                   ***

Обнажённая Анжелика. сложив руки на груди, стояла у подлинника Пикассо в доме Вьетнамского и думалось ей, что этот секс со Стасом был не случаен. Она ещё не любила Вьетнамского, в нём многое её раздражало, но эта тяга к сильному мужскому плечу и болезнь Егора свели во едино все её планы, все мечты о семье. Эти думы привели её к мысли, что Стасом стоит увлечься, а Мельников заболел неведомой болезнью. которая мучает его и пьёт все его соки.

-Стас, вы увлекаетесь модерном? – сказала Анжелика и её удивительная нагая красота взбудоражила ещё не остывшее от страсти тело Вьетнамского. Где-то внизу живота у него открылась удивительная энергия похоти, окончательно завладевшее им.

-Модерн делает меня моложе – ответил Стас. Потянулся к будильнику, взглянул на часы. – Мне пора ехать в Питер, есть неотложное дело. Ты этой ночью была великолепна. Часто задаюсь вопросом: что ты во мне нашла такого, что нивелировало всю нашу разницу  в возрасте?

Анжелика накинула халат и взяла в рот мятную конфету, что делала всегда по утру.

-В Мельникове мне нравилась его непосредственность. но за эти две недели, проведённые с тобой, мне как будто пришили взрослые крылья; вы дали мне этот опыт (она перешла на "вы" случайно), ты даешь мне эту радость жить женщиной, которая желанна. Я перестала быть гадким утёнком, девочкой, которую избегают и которой страшатся.

Стас Вьетнамский улыбнулся голливудской улыбкой.

-Я безумно рад. Ну, мне пора!

…В Санкт-Петербурге он передал зэкам тот кокаин, что дал ему Юсуф. Пья убийственно крепкий чифир, он думал об Анжелике, он страдал без её тела и один из смотрящих сказал, коварно усмехаясь:

-Стасик, да ты заболел что-ль? Какой-то сам не свой стал…

Вьетнамский прихлопнул таракана, ползущего по жёлтой стенке камеры и ответил:

-Вы тут без баб совсем одичали. А я нашёл любовь.

Смотрящий, на манер Жванецкого, подхватил:

-Любовь… Я уже забыл, что это такое…

                                       ***

Прошло два месяца. Комната библиотеки, где собрались больные клиники для душевнобольных, освещалась ярким солнцем и выглядевшие импозантно каллы в больших кадках, придавали ей уютный вид.

Их было двенадцать. Среди этого разношёрстного сброда. собранного по улицам Москвы, Егор выглядел как пятно здравого смысла. Здесь же был и Змеев, с пятном крови на рукаве рубашки. Он всё время смотрел в окно, где уже начинали падать листья. Странное чувство обеспокоенности не давало ему отвлечься от осени за окном.

Отец Александр и психолог Таисия говорили поочерёдно о смысле существования человека, но собравшиеся слушали эти нравоучения вполуха, дожидаясь перекура и грядущего обеда, на котором будет картошка с сельдью.

-Вам. как представителям криминогенного контингента Бог протягивает руку и обнимает отцовской любовью – вещал священник. взор которого полыхал духовным огнём. Он часто посещал эти неблагодарные стены и всякий раз испытывал неподдельное чувство солидарности со всеми этими несчастными, "которых Бог всегда держит в своём уме".