На полу комнаты, чем-то напоминавшем арену, было расположено по окружности в симметричном порядке двенадцать пьедесталов, высотой около четырех футов. Они, как молчаливые часовые охраняли центральную часть комнаты, где стоял жесткий стул с высокой спинкой.

Стул этот был повернут в противоположную от Стедмена сторону, и детектив не мог видеть, занят он кем-то, или нет. Но футах в шести или семи от стула он разглядел силуэт женщины, стоящей на коленях и держащей в руках какой-то до странного знакомый предмет. По общим очертаниям фигуры, и особенно по длинным распущенным волосам, он узнал в ней Кристину.

Затем он увидел, как она, качнувшись вперед и не вставая с колен, продвинулась к стулу, опустила странный предмет на каменный пол в двух-трех футах от стула, а сама заняла прежнее положение, безвольно опустив руки. Стедмен уже был готов войти в комнату, когда странное чувство тревоги охватило его.

Он уже знал, что положила она перед стулом: это было Копье Лонгинуса. С губ гермафродита сорвался странный звук, но сами губы при этом оставались неподвижными. Стедмен старался защитить свой рассудок от воздействия тревожных предчувствий и ощущений, заставляя не обращать внимания на возникающее внутри себя чувство опасности, и начал было осторожно раздвигать занавес дальше, чтобы войти в комнату.

И именно в этот момент он почувствовал, что он уже не один в этом темном пространстве.

Совсем рядом раздался слабый звук. Что было? Просто шелест ткани, или что-то другое? Движение ноги по полу? Он не был уверен. Повернувшись к занавесу спиной, он услышал чье-то дыхание. Оно было отрывистое и все время сбивалось с ритма, как будто человек был не в состоянии контролировать его. И пока он слушал, казалось, что оно становится громче, и он даже мог ощущать колебания воздуха вокруг себя.

Стедмен испытал мгновенный паралич, и единственным осознанным желанием было броситься в сторону от занавеса, который создавал сзади него светящийся фон, выставляя его фигуру на всеобщее обозрение как мишень. Он вглядывался в темноту, пытаясь увидеть там хоть слабые признаки какого-нибудь движения, но все было напрасно, он ничего не мог различить в плотном густом мраке, но, однако, уже ощущал дуновение дыхания на своем лице. В следующий момент он почувствовал, как холодные кончики пальцев прикоснулись к его щеке.

Он автоматически сделал движение назад и почувствовал странное легкое прикосновение, когда лезвие ножа пронеслось вдоль его груди, чуть задевая кожу под рубашкой. Тогда он отступил за занавес, в круглую комнату, и его невидимый противник ринулся за ним, вновь поднимая для удара ритуальный кинжал. Детектив споткнулся и упал, но продолжал двигаться, переворачиваясь по полу, вправо, в то время как высокая фигура Эдварда Ганта, потерявшего при падении равновесие, опустилась на колено. Теперь оба находились на полу, лицом друг к другу. Глаза Ганта излучали злобу, в глазах Стедмена светилась холодная ненависть.

– Ты по-прежнему у меня в руках, Парсифаль. И я собираюсь уничтожить тебя, – шипел бизнесмен.

– Ну что ж, попытайся, сумасшедший ублюдок, – крикнул Стедмен, поднимаясь и целясь ногой в лицо маньяка.

Гант уклонился от удара и медленно встал, направляя кинжал в грудь детектива. Стедмен отступил назад.

– Стой, Парсифаль. Ты не можешь убежать от судьбы. – Теперь Гант улыбался. Его злобное лицо в отблесках зеленоватого света напоминало сейчас посланца преисподней. – Мои солдаты позаботятся об этом еврее и девчонке. Они не убегут далеко.

– Все кончено, Гант, неужели ты еще не понял? – Внимание Стедмена было направлено лишь на кинжал и на расстояние, отделявшее их друг от друга, а произносимые при этом слова не имели большого значения. – Там, наверху, почти не осталось живых. А ведь среди них были очень важные люди. Как ты объяснишь их исчезновение.

– Почему я должен буду что-то объяснять? – Знакомое издевательское выражение появилось в его глазах. – Никто не знает, что они были именно здесь.

– Но ведь эти люди не были бесполезны и для твоей организации?

Гант усмехнулся.

– Они были всего лишь расходным материалом. Всегда найдутся другие, готовые занять их место. Ведь мы сохранили свою основную сеть.

– Новые люди, новая сеть? Опять как в войну? – Теперь слова детектива, а особенно содержавшееся в них скрытое издевательство достигли цели. Гант закричал от злобы и был готов ринуться на свою дичь, как раз в тот момент, когда Стедмен уже достиг углубления в стене, где горел зеленоватый огонь. Его рука сделала кругообразное движение, и горячая металлическая чаша полетела в лицо Ганта, как только он двинулся вперед. Бизнесмен закричал, на этот раз уже от боли, когда горячее, охваченное огнем масло покрыло его лицо и шею. Кинжал мгновенно опустился на руку детектива, и тот вскрикнул от неожиданной боли, но при этом он полностью был удовлетворен тем, что его противник пострадал гораздо больше. Гант выронил кинжал и схватился за лицо, пытаясь смахнуть горящее масло, которое обжигало его кожу. Несколько мелких огненных пятен оказались и на его одежде, но он не обращал на них внимания, занятый только горящим лицом. Стедмен видел, что брызги масла попали и на искусственный нос, и он расплавился как воск, стекая розовым потоком на искривленные гримасой губы. Детектив вздрогнул, когда на опаленном лице показались оголенные хрящи и кости, но он не чувствовал жалости к раненому человеку.

Даже в агнозирующем состоянии производитель оружия проявлял ужасающую ненависть к детективу, и сила, которую он символизировал, поднялась внутри него как пробудившийся вулкан. Ему уже приходилось однажды испытать гораздо большую боль, и он научился сохранять часть своего разума от разрушающего воздействия. Пользуясь только одним глазом, поскольку второй был поражен горящим маслом, он бросился на поиски своего оружия. Кинжал лежал совсем близко от него, рядом с левой ногой, и он быстро нагнулся, пронзительно вскрикивая от боли, которую вызывало горящее масло.

Стедмен увидел его движение и сделал шаг вперед, выбрасывая правую руку, пытаясь перехватить оружие.

Но Гант оказался проворней. Он схватил серебряный кинжал и начал поднимать его, целясь в склоненную грудь детектива. Стедмен ухватил его кисть, сжимающую клинок, и согнул ее, меняя направление движения лезвия, используя свою собственную силу, чтобы заставить его двигаться вверх, по более крутой дуге. Лезвие вошло по рукоятку в тело Ганта чуть ниже грудины. Он уставился на Стедмена удивленными глазами, все еще продолжая сжимать пальцами рукоятку, в то время как рука детектива продолжала сжимать кисть его руки, и это был момент, когда они некоторое мгновенье молча смотрели друг на друга. Лицо Ганта было обезображено до неузнаваемости. Но вот в какой-то миг оно дернулось судорогой, он закричал и начал падать вперед, подгибая колени и склоняя к ним грудь, из которой торчала рукоятка кинжала. Он стукнулся лбом о холодный каменный пол, как будто отдавая дань уважения победителю. Кровь хлынула из его горла, образуя неглубокую красную лужу вокруг головы. Он так и умер в этом положении, а его тело отказывалось падать и не выпускало воздух из легких и брюшной полости, создавая впечатление некоторой непристойности, сопровождавшей не только его жизнь, но, как оказалось, и саму смерть.

Стедмен отошел назад, обходя образовавшуюся красную лужу, и прислонился к стене, чтобы как-то унять слабость, вызванную неожиданным шоком. Он взглянул на застывшее тело и не испытал обычных ощущений, связанных со смертью человека. Он чувствовал только облегчение от того, что на этом месте лежит не он сам.

Сильная пульсация в руке напомнила ему о ране. Он поднял руку и, согнув ее в локте, почувствовал, как возрастает боль. Но он мог двигать ей во всех направлениях, а это означало, что мышцы не были задеты, а значит сама рана была неопасной. Он еще раз взглянул на лежащий на полу труп. Конец ли это? Означает ли эта смерть конец нового Рейха, или их сеть была заброшена так широко и на такую глубину, что все будет продолжаться даже со смертью лидера? И что сейчас делается наверху? Может быть, именно сейчас солдаты Ганта бросились по следам Холли и мужчины, который был с ней? Возможно ли, что это был Барух? А может быть, они оба уже погибли? Это очень его беспокоило. Особенно Холли. Он так и не поверил ей, что она не имеет никакого отношения к происходящему, и был очень раздосадован этим обманом. Но сейчас им управляли те самые сильные чувства, с которыми, как он считал, давно покончил, еще со смерти Лиллы.