Отец Маккормак молча стоял у вырытой могилы. Солнце уже высоко поднялось и немилосердно жгло.

В тисовых деревьях пели птицы, но они не могли заглушить шум городского транспорта. Сильно пахло выхлопными газами. За кладбищенской оградой стояли повозки. Это приехали старьевщики из Шефердз-Буша. Суровые, молчаливые. Иными и не могли быть люди, сделавшие своей профессией сбор тряпок и костей. За главного у них был старший брат Бенджамина Райана.

Головы лошадей украшали старомодные черные султаны из перьев, возвышавшиеся над упряжью. Повозки, соответственно случаю, вычистили и вымыли.

Когда гроб с телом племянника стали опускать в могилу, Пэдди Райан смахнул слезу.

Только пчелы спокойно занимались своим делом, перелетая с цветка на цветок, – они не могли усидеть в ульях в такой замечательный летний день. Монотонно звучал голос священника.

На Лесли снова надели наручники. Мора, бледная и взволнованная, крепко держала за руку Майкла.

Полицейский, соединенный с Лесли наручником, был потрясен: подумать только, здесь были и Крейсы, и Ричардсоны, и еще много других мафиозных семейств. Они прибыли отдать последний долг брату Майкла, к которому питали особое уважение.

Заглянув в могилу, Майкл словно оцепенел. На крышке дубового гроба было большое бронзовое распятие, и надпись "I H R I" над головой Христа сверкала в солнечных лучах. Майкл пытался представить себе лицо Антони, теперь уже погруженное в вечную тьму. Он стиснул зубы, чтобы сдержать готовое вырваться рыдание. Впервые за последние несколько лет он принялся горячо молиться Святому Духу, чтобы явился и забрал душу брата, чтобы заботился о нем и защищал его. Он молился Непорочному Зачатию и Святому Антонию, покровителю всего чудесного. Молился всем святым и мученикам, которых помнил еще с тех пор, как учился в католической школе. Сегодня, каким-то непостижимым образом, он вдруг ощутил всю важность существования Бога.

Краешком глаза Майкл заметил движение в толпе и повернул голову. Возвышаясь над всеми из-за своего роста, он устремил взгляд на кого-то, стоявшего слева, метрах в десяти от столпившихся у самой могилы людей. Это не ускользнуло от Моры, и она внимательно осмотрела того, кто привлек внимание Майкла.

Мужчина был темноволосым, как и ее братья, и смуглым. Море он напомнил безумного профессора из ее комиксов. Жесткие волосы окружали плешь, сверкающую на солнце. Она инстинктивно почувствовала, что это Ставрос, грек, тот самый, о котором после смерти Антони все время говорили братья. Едва заметная улыбка блуждала по его губам.

Увидев, что Майкл, работая плечами, пробирается сквозь толпу со своим обычным небрежным видом, она дернула брата за руку. Тот взглянул на нее, а когда, секунду спустя, оба обернулись, мужчины уже не было. Мора хорошо запомнила его лицо. Она чувствовала, как наполняются глаза горячими, жгучими слезами, как они катятся по щекам и проникают в рот, она ощущала их соленый вкус. Вдруг откуда-то издалека донесся крик. Мора не сразу поняла, что это она закричала.

Майкл взял ее на руки, крепко обнял и стал успокаивать, гладя ее волосы, ее спину, пока девочка не затихла. Через минуту, показавшуюся вечностью, Мора уже только всхлипывала. Даже самые суровые мужчины не могли без слез смотреть на малышку.

Регги Крейс, глубоко тронутый, наблюдал за тем, как Майкл успокаивает сестренку. Для большинства лондонцев из рабочих низов семья была превыше всего. Ради близких, какими бы они ни были, они готовы были на все.

Чуть погодя, все еще не спуская Мору с рук, Майкл швырнул на гроб горсть грязной земли. А когда служба кончилась, осторожно поставил сестру рядом с матерью, взял лопату и вместе с Джоффри и Роем стал забрасывать могилу землей. Пока гроб закапывали, жена одного из старьевщиков, Лилли Маккамару, пела. Она славилась своим пением во всем Кенгсингтоне и прилегающих к нему районах. В тишине, нарушаемой только стуком лопат и мягкими ударами комков глины о гроб, звучала песня "Потрясающая Милость". Людям не посвященным все это могло показаться весьма странным: мужчины, в черных костюмах, с прическами а-ля "хобот слона", закапывали могилу в окружении целой толпы людей в черном.

Шляпки и яркий макияж делали женщин похожими на каких-то экзотических птиц. И сами Райаны, и все, кто пришел, считали, что похоронная церемония прошла с подобающей пышностью.

Сара стояла исполненная достоинства, гордо выпрямившись. Здесь она плакать не будет, подождет, пока это кончится и она останется одна. Такая жара, что умереть можно. И вообще Саре хочется умереть, чтобы ничего не видеть: ни этих похорон, ни мертвого сына.

Сара прикрыла глаза и принялась ерошить мягкие, податливые волосы дочери.

После похорон все по очереди подходили к Райанам с соболезнованиями.

Дайана Дорс, тайная страсть молодого полицейского, крепко обняла Майкла и долго не выпускала его из объятий. Все любили эту добрую, щедрую женщину, которая никогда не злословила. Фредди Миллс и его дружок Майкл Холлидей тоже обнялись с Майклом. В детстве Майкл считал Фредди героем. Именно он пробудил в Майкле интерес к боксу. Сегодня Майкл держался с Фредди как с равным. За несколько дней до гибели Антони они встретились в банях на Ланкастер-роуд и вместе глазели на местных полупрофессиональных боксеров.

Сара заметила, что к Майклу относятся как к главе семейства, а муж ее как бы отошел на второй план. Что ж, так и должно быть. В конце концов, Майкл главный добытчик в семье. Благодаря ему у Сары денег даже больше, чем нужно.

Собравшиеся на похоронах друзья Майкла не внушали ей особого уважения. Виолета Крейса Сара знала много лет. Молодых Ричардсонов – тоже. Они бывали у Майкла дома. Многие из парней выросли с ее сыновьями. В большинстве своем это были мелкие преступники, но все равно славные ребята.

Жена Роя выглядела, как всегда, удрученной. Но не из-за похорон, Сара это хорошо понимала, у них с Роем проблемы. У сына тоже озабоченный вид. Глядя же на пятилетнюю Карлу, можно подумать, что ее давно не умывали. "Надо непременно навестить Джэнайн", – подумала Сара, которой даже горе не могло помешать заботиться о детях.

Наконец все стали расходиться по машинам. Рой попытался взять Джэнайн за руку, но та отдернула ее. Это не ускользнуло от Сары, и женщина нахмурилась: даже на кладбище не могут угомониться, как будто и так мало горя.

Бенни, не отрываясь, смотрел на свежую могилу, поглотившую его брата. К нему подошел отец, осунувшийся и постаревший. Он пил с самого утра.

– Пошли, сынок! – Голос был глухим, но в нем звучала нежность.

В комке вывернутой земли копошился большой червяк, и Бенни, представив себе, как этот червяк доберется до брата, до его щек и глаз, закрыл лицо руками и затрясся в беззвучных рыданиях.

Бенни уже догнал ростом отца, и Бенджамин, обняв сына, ощутил в нем недюжинную силу.

Сара наблюдала за ними. В первый раз за все эти дни она начала понимать, что должен испытывать сейчас Бенджамин. Ведь Антони и его сын.

Куда девалась враждебность к мужу? По телу искрой пробежало давно забытое чувство. Сару снова влекло к Бенджамину.

Нельзя винить в случившемся только его. Дети сами выбирают себе путь. А мир, в котором они живут, толкает их на преступления. Конечно, зарабатывай Бенджамин побольше, он вытащил бы их из этого преступного мира. Сара тяжело вздохнула. Но у него никогда не было никаких шансов.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове. Она огляделась. Сияющее солнце, казалось, смеялось над ней. В такой лучезарный день хоронить молодую жизнь! Уж лучше было бы холодно и дождливо. Сара смотрела на слегка покачивавшиеся на ласковом ветерке цветы, на покрытые лишайником могильные плиты, хранившие тайну смерти, и чувствовала, как душу обволакивает печаль. Слушая пение птиц, Сара медленно шла к веренице машин. Она как-то вся сжалась под тяжестью горя и выглядела старухой, хотя ей не было и сорока пяти.