Он оставил ей сигареты и взял ящик. В вагоне ящик повалился на бок, и было слышно, как застрекотали, перекатываясь, сухие бобы.

-- Что это у вас? -- невольно спросил кто-то.

-- Кофейные бобы -- спокойно ответил Юкку, и весь вагон загрохотал от смеха. Вот скажет тоже, юморист! Почему не золотые монеты сразу?

Надо будет дать парочку фунтов Разбойнику, в обмен на сигареты и масло. Хотя нет, сигареты дадут американцы за рисунки ... Новые знакомства надо налаживать через парижанина ... кстати, зайти к нему выпить рюмку настоящего коньяку. Дорого берет, но зато не "автоконьяк" ...

Юкку круто поворачивает в первую дверь в начале коридора. А масло Разбойник пусть дает натурой, а не своими подозрительными марками. Впрочем, какие тут подозрения -- просто печатает продовольственные карточки, а это опасное дело все таки. Знай край, но не падай!

* * *

Владек-Разбойник организовал у себя отделение Латышского комитета. Где то настоящий комитет действительно существовал. Его печать и бланки у Разбойника, во всяком случае, были. Снабжал он ими с разбором, не меньше, чем за сто марок, и выбирал подходящих людей.

-- Если из Ленинграда, скажем... так я его вроде как ингерманландцем сделаю! Что то нам, латышам, родственное. За рижанина сойдет -- по русски правильно говорит, литературно. Опять же -- если по польски хоть два слова знает -- есть у меня приятели из польских комитетчиков. У кого восточный нос имеется -- можно сказать, что он из рижского гетто бежал и скрывался -очень даже выгодно теперь выходит. Но если человеку достаточно рот раскрыть, чтобы "буйными витрами" так и повияло -- то увольте! Мне в комитете за таких латышей голову свернут. Нет, тяжелый случай. Стойте, а может быть он еще во времена гетмана Скоропадского смылся? Не подойдет по годам? Ну, что нибудь придумаем!

Насчет того, чтобы придумать, Владек-Разбойник был непревзойдJнный мастер. В ярко-синих, наглых и веселых глазах загорался огонек, он встряхивал темными, теперь поседевшими кудрями, свистел, засунув руки в карманы -- и выход был найден.

Сам он был личностью не менее оригинальной, чем его "подданные": после гимназии в Риге, поступил в ремесленное училище, получил медаль на выставке художественной мебели -- а затем начался фронт: два ранения, два Железных креста -- и решил, что хватит. Дальнейшее руководилось вдохновением -- и счастливой звездой. В зависимости от обстоятельств, -- он был латышом наполовину -- сходил и за русского, и за поляка, и за еврея, а при случае становился завзятым "фольксдейче".

Остальную войну он проводил в командировках -- от одной части к другой. Иногда его искали с приказом об аресте полевые жандармы -- тогда он оказывался в недосягаемых эс-эсовцах. Потом обнаруживалась очередная ошибка начальства -- и он выплывал в Добровольном Латвийском легионе или отвозил казаков Краснова в Италию. Возил он кого нибудь постоянно: карманы его были набиты "маршбефелями" и продовольственными карточками (тогда без фальшивок) самого лучшего разряда. По ним он получал в самых крупных и самых мелких городах продукты и обмундирование: в первом случае действовали совершенно наглое вранье и обоснованная надежда -- что при таком громадном аппарате кто разберет -- во втором -- столичный вид и опять таки нахальство.

Получаемое загонялось частью на черном рынке, частью пропивалось или раздавалось добрым знакомым. Все было настоящее -- не существовало только большинстве случаев тех групп, которые он "сопровождал" -- во всяком случае, не в таких размерах -- потому что из трех человек ему ничего не стоило сделать тридцать. "Нуль, -- говорил он, -- великая вещь!"

Кудри поседели в Праге; сперва его чуть не расстреляли немцы, за то, что власовская часть, при которой он был в то время, подняла восстание вместе с чехами. Он вывернулся, став немецким унтером в самый неподходящий момент, а именно следующий: немцы отступили, и чехи повесили его, как немца, причем за ноги, и разложив внизу костер. Это был самый серьезный момент в его жизни: костер горел. Но он успел рассмотреть проходившего мимо советского офицера -- и возопил таким виртуозным матом, что тот, услышав своего, должен был остановиться. Владек стал разумеется, "остовцем". Вывернуться же из советской репатриации особого труда уже не составляло. Только думать обычными понятиями и категориями нормальных людей Владек-Разбойник перестал вовсе. Совсем и надолго. На всю остальную жизнь.

Да, если в углу голой стены написать сверху "пальто", -- просто пальто, нужное каждому человеку в странах умеренного и холодного пояса зимой -- и перевести его стоимость и возможность достать на сигареты, получаемые в обмен на карикатуры, кофе, получаемое в обмен на сигареты, масло, получаемое за кофе и полученное в свою очередь на фальшивые карточки, напечатанные за то же масло, кофе и сигареты -- то получится довольно сложное алгебраическое уравнение, формула извлечения квадратного корня по никогда не существовавшим правилам -- сложная формула человеческой жизни в сорок пятые годы нашего века в послевоенной Западной Германии.

Страшное время? О да.

Если взобраться на верхушку этой голой стены и взглянуть на него с птичьего полета, так сказать -- то картина становится еще менее понятной для людей -- к счастью, может быть -- которые не имеют о нем ни малейшего понятия. Но представить его вкратце все таки нужно.

Страна -- города, деревни, вокзалы, фабрики -- в развалинах. Впрочем, некоторые -- совсем недавнего происхождения: занявшие страну войска взрывают оставшиеся еще заводы, или "демонтируют" их, что равносильно взрыву. Военные соображения тут разумеется, непричем -- как при разрушении фабрики мыльного порошка, например -- а причем проведение плана Моргентау; превратить страну в картофельное поле с козами в виде скота. Что ж -- идея реванша не нова, и после "третьего Рейха" с гетто и прочим даже более обоснована, чем многие другие случаи разгрома побежденного победителями.

В стране, понятно, голод, причем -- после долгого подголадывания во время войны. Но тогда давали по карточкам пятьдесят граммов жира в неделю. Теперь дается столько же -- в месяц, но далеко не в каждый. Сигареты, мясо, овощи, фрукты -- в минимальных количествах, но во время войны -- были. Теперь дается только картошка. Остальное можно только "достать" у крестьян или имеющих с ними связи. Но не за деньги. Деньги почти так же обесценены, как во время пресловутой инфляции двадцатых годов после Первой мировой войны. Следовательно -- начинается водоворот, называемый по праву "черным рынком", или, совершенно неосновательно -- спекуляцией. Спекулирует человек, наживающийся на мошеннических махинациях и человеческой глупости.

А если он, вот хотя бы как сожитель Юкку, Янис Лайминь, отправляется в трехдневный путь на буферах и подножках вагонов за центнером лука, привозит его, рискуя десятки раз свалиться под колеса, наткнуться на контроль и потерять все или даже угодить в тюрьму -- и продает его за те же пачки сигарет, которые дают ему возможность другого обмена, чтобы прожить полусытым несколько дней -- то подходит ли это к названию: "спекуляция"? (Не говоря уже о том, сколько бы людей заболело цынгой и другими голодными болезнями, если бы не могли достать пачки масла, головки лука или куска мяса без карточек). Нет, прежде чем осуждать спекулянтов, попробуйте поголодать сами -- годами ...

Следующее: эта разгромленная, разбитая и голодающая страна -- отнюдь не пустыня. О нет, наоборот: в ней никогда не было столько людей, как сейчас. Коренное население вообще не в счет. Оно окапывается незримыми бастионами, сжимается в углах и подвалах реквизированных помещений, и не имеет вообще никаких прав, кроме одного: оно все таки хочет выжить. Может быть, об этом праве тоже можно быть разного мнения, но защищать его приходится от всех слагаемых, наваливающихся со всех сторон: полчищ победителей -- что понятно, конечно; собственных разгромленных полчищ, еще не успевших попасть -- или уже бежавших из лагерей -- что понятно тоже; собственных беженцев из восточных областей; дальних родственников -- иностранных немцев, которые бегут теперь в нескончаемых обозах, кто с узелком, а кто на телеге -- изо всех соседних стран, занятых восточными победителями; иностранцев, бывших раньше здесь в плену, или в рабочих лагерях, и пытающихся сейчас поскорее добраться до родных мест -- на севере, западе и юге, пересекая страну во всех направлениях; союзников -- иностранцев из всех стран, с которыми воевала -- за или против -- Германия, а с кем она не воевала, спрашивается, в эту войну? -- которые, понятно, не могут вернуться сейчас на свою родину...