Он встал, подошел к доскам у окна, нагнулся, попробовал кисточку, тушь, взял кусочек картона, и зажал в чуть прищуренный глаз фигуру хозяина в кресле, почти незаметным движением набрасывая штрихи.

-- Вы развлекаетесь этим белым ядом -- продолжал он ровно, нанизывая слова на штрихи, как на нитку -- а многие пьют даже древесный спирт, хотя известно, что от него ослепнуть можно... Я живу напротив, в притоне разбойников у мещанской хозяйки, где в одной комнате делают фальшивые документы для ни в чем неповинных людей, а несколько квартирантов занимаются грабежом американских складов, и от них кормится бывший красавец и бывший адъютант бывшего главнокомандующего одной из армий, один профессор энтомологии, один бывший контр-разведчик, несколько просто стерв, и три настоящих поэта, не считая других людей... Нет, пожалуйста, закуривайте спокойно, это мне не мешает, а если скрутите и мне сигарету... спасибо. Интереснейшая жизнь, если понимать юмор, философски мыслить и любить стихи... или краски, что почти одно и то же. Эти три условия, по моему, необходимы для молодости души, а она нужна для жизни, и эта единственная молодость к тому же, которую мы можем сохранить... В этом доме живет и одна принцесса, иначе не назовешь. Я ее зову по эстонски -- "кунингатютар" -королевская дочь, чтобы не ослабеть от ее настоящего имени -- очень уж оно у нее нежное: "Таюнь" -- сокращенное от Таиса. Чуть седеющая уже принцесса. Представьте, я встретил ее молниеносно первый раз в Берлине, на вокзале Цоо, перед самым налетом, осенью сорок четвертого года. Шел мимо и вдруг вижу даму: летнее платье, в котором можно пойти на любую гарден-парти, шляпка с вуалькой, белые перчатки и такие ножки в туфельках, что я просто встал столбом. Она не могла меня не заметить, и через несколько минут спросила, что мне собственно нужно. Я говорю -- ничего, совершенно ничего. Просто посмотреть -- глазам не верю. Знаете, тогда -- Берлин в развалинах, все серое, и вдруг явление из другого мира. Пусть не молодая, но прелестная женщина! Невероятно! Она улыбнулась и сказала, что это -- психологическая контр-атака: противопоставление действительности, чтобы не дать втянуть себя в душерубку. Кроме того, она ездила недавно в этой же шляпке и перчатках на восточный фронт. Да, полдюжины белых лайковых перчаток в этой вот сумке из крокодиловой кожи, на которой она спала, как на подушке в вагонах и на полу, как попало в пути -- но когда являлась во все командные пункты на фронте -то ей ставили самые невозможные печати на самые невероятные пропуска -- ей надо было вызволить контуженного сына -- несмотря, вернее, только смотря на парижскую шляпку... Вы себе представляете малиновую вуальку на фоне отступающей уже армии? ... А сейчас мы встретились опять, и она была босиком, в веревочных туфлях на этих самых ножках, в бриджах с заплатанными коленками и самодельной сумкой. Лил страшный дождь, мы встали в подворотне -- я и она со своей компанией -- один по виду седой музыкант, другой -внезапно постаревший юноша, а третий на цыгана смахивал. Я ее сразу узнал. Что они делали? Читали стихи. Вслух, с горящими глазами. Я позавидовал. Совершенно бездарен в поэзии. Пение люблю, о красках не говорю, это моя настоящая жизнь, а вот стихи... культуры не хватает. Но люблю тех, кто их любит... К нам приходят иногда чужие и просто спрашивают: а где тут поэты живут? Кунингатютар тоже художница, между прочим.

-- Мы живем вне времени -- тихо вставил вдруг молча сидевший в углу Ганс слышанные от кого то слова.

-- Ни будущего, ни настоящего -- кивнул головой граф и сразу спохватившись, принял прежнюю позу. -- И прошлого тоже нет.

-- Благородный напиток некоторая горечь не портит, граф, только придает особый вкус... но вы глубоко ошибаетесь. Именно в такое время легче понять очень важную вещь: неотъемлемость прошлого. По праву гражданской собственности различается два рода имущества: движимое и недвижимое. Но не по праву, а по существу, есть еще и третье, притом единственное реальное, и это -- прошлое человека. Все остальное может быть уничтожено временем, катастрофой. Многое в жизни скользит мимо, рассыпается, утрачивается, снашивается, отнимается, или просто уходит, когда пришел срок. И вещи, и люди. Всякая реальность данного момента -- свой дом, кресло, лодка -- эта застывшая в формы действительность, даже какой нибудь угол, о который можно ушибиться, цвет, запах -- осязаемое, видимое, чувствующееся -- вдруг ускользает или уносится стремглав, выбивается из под ног -- и именно в этот момент пропадающая реальность становится, уже навсегда, совершенно неприкосновенной, незыблемой, непреходящей, до тех пор, пока жива память -своя или других. Пока они здесь, в руках, -- вещи и люди могут исчезнуть. Но, как только исчезли, то остаются навсегда. Даже больше: можно сделать из кресла табуретку или лампу, пересадить сад по другому рисунку, а вот прошлое -- единственная неизменяемая ценность. Конечно, можно приукрасить, из трех березок сделать аллею, но в конце концов за это время она может быть действительно выросла, и такие воспоминания для других только, свои глаза помнят без прикрас. Самому можно обойти грязные пятна, ямы, провалы, ошибки, неудачи -- можно не вспоминать о них, раскаяться, даже забыть -- но не изменила же... В карете прошлого далеко не уедешь, правда. Да и не стоит ехать в ней дальше, с головой, повернутой назад. Но ее и не отнять никому, только с жизнью. "Из той же плоти мы, что наши сны и грезы, и наша жизнь -не более, чем сон" ... Вас не удивляет, что Шекспир нашел эти тишайшие слова именно в "Буре"? Кстати, они вырезаны на замечательном памятнике ему: статуя Гамлета, вылитая из стекла, с черепом Йорика в руке, и на цоколе эти слова. Не знаю памятника лучше, разве что Русалочка на берегу моря к столетию Андерсена. Вот эти два всегда со мной тоже. Да, сначала трудно привыкнуть к такой мысли. Мы ведь хотим надежности, защиты, уверенности в чем нибудь. Любовь до гроба, твой или твоя навсегда. Смешно, но часто искренно. Пусть "навсегда" -- только до завтра, но все равно, хоть мираж вечности. Что бы мы с ней делали, впрочем, если бы ее дали нам на самом деле? Страшно подумать. А за миражем мы гонимся, вырастаем в этом стремлении, внушаем, учим других, и без надежды на него пожалуй не могли бы ничего создать. Свой угол, близкие люди, свое творение -- всегда рядом, теплое, успокаивающее, охраняющее... Но мираж вечности вечно ускользает, а мираж прошлого -- это крепость. Незримая и нерушимая, может быть, спасающая иногда. Да, единственное недвижимое действительно имущество -- это воздушный замок! Но жизнь состоит из парадоксов, и если к ним сознательно привыкнуть, становится легче. Я попробую перевести вам -- представьте, две строчки стихов одного русского поэта, Гумилева, которого так любит моя принцесса: рифмы не будет, зато смысл:

"Что создадим мы впредь -- на это власть Господня;

Но что мы создали -- то наше по сегодня!"

-- А ведь выходит, что и на все завтрашние дни тоже останется? Вот как этот ваш портрет. Готово. На память.

Юкку размашисто написал в углу: "В благодарность за Гиссен" -- и поставил свою подпись.

-- Когда вы снова войдете в портретную галлерею своего замка, граф -позовите меня, и я напишу ваш портрет во весь рост с этого наброска.

-- Но ведь... это просто драгоценность! Викинг -- можно мне называть вас так? Викинг, вы -- громадный талант! И только две краски -- ах так, на столе не было других -- лиловая и желтая на сером картоне -- какой импрессионизм, ничего реального, все угадывается -- под моей монашеской рясой кажется, латы поблескивают...

-- Рыцарские латы, граф.

"И нужно же было придти балтийскому рыбаку вот сюда, в этот полуразрушенный дом, на протекающий чердак, чтобы напомнить мне о них -подумал Рона, сжимая губы. -- Нужно было чудесному художнику взяться за лиловую штемпельную краску, которой я делаю за сто марок печати на подложных метриках, чтобы купить за три метрики пакетик кокаина -- ни одной понюшки больше теперь! -- чтобы напомнить мне тот ужасный день на вокзале в Гиссене, когда я еле шел, и вокруг все рухнуло, и мама умерла для меня в тот самый день, хотя она умерла уже раньше, и единственное, за что я держался тогда, было ... да, наш легендарный замковый вяз ..."