— А ты прошел повторное рождение? — спросил Гандерсен.

— Я? Нет. Мне этого даже никогда не хотелось. Но я кое-что знаю. Курц — не первый из нас, кто через это прошел. До него было по крайней мере двенадцать.

— Кто?

Каллен назвал несколько фамилий — все они были людьми Компании, фигурировавшими в списке погибших во время исполнения служебных обязанностей. Некоторых из них Гандерсен знал, о других даже не слышал, поскольку они прибыли на Мир Холмана значительно раньше, чем он и Каллен.

— Есть и другие, — говорил Каллен. — Курц нашел их фамилии в рапортах, а нилдоры рассказали ему остальное. Никто из них не вернулся из Страны Туманов. Четверо или пятеро оказались в том же состоянии, что и Курц превратились в чудовищ.

— А остальные?

— Может быть, превратились в архангелов. Информация нилдоров была не вполне ясна. Они говорили о каком-то трансцедентальном погружении во Вселенную, о эволюции, ведущей к следующей степени воплощения, о резком подъеме — и тому подобное. Точно известно лишь то, что эти люди никогда больше не появлялись на территории Компании, Курц надеялся на нечто подобное. Однако, к сожалению, Курц — это Курц: наполовину ангел и наполовину демон, и в таком виде он возродился. И за таким Курцем теперь ухаживает Сина. Жаль, что ты отказался от своего желания, Ганди. Может быть, как раз тебе удалось бы повторное рождение. Можешь позвать Хор-тенебора? Мне нужно немного свежего воздуха, если мы хотим продолжить разговор. Это Вниз, е землю тот сулидор, который стоит у стены. Он обо мне заботится и вынесет на двор мои старые кости.

— Только что шел снег, Сед.

— Вот и хорошо. Почему бы умирающему человеку не посмотреть на снег? спросил Каллен. — Здесь, перед этой хижиной, самый прекрасный вид во Вселенной. Я хочу еще раз это увидеть. Позови Хор-тенебора.

Сулидор взял в могучие лапы маленькое, хрупкое тело больного, вынес из хижины и посадил лицом к озеру в нечто, напоминающее гамак. Гандерсен пошел следом. На селение опустилась густая мгла, скрывая даже ближайшие хижины, однако само озеро под куполом серого неба было хорошо видно. Над свинцовой поверхностью воды плавали отдельные полосы молочного тумана. Воздух был пронизывающе холодным, но Каллен, прикрытый лишь тонкой шкурой, видимо, не ощущал холода. Он вытянул руку и с восхищением, как ребенок, разглядывал падавшие на нее снежинки.

— Ответишь мне на один вопрос? — наконец спросил Гандерсен.

— Если смогу.

— Что ты такого сделал, что нилдоры так рассердились?

— Они не сказали, когда посылали тебя за мной?

— Нет, — ответил Гандерсен. — Они говорили, что если ты захочешь, то сам расскажешь, и что для них не имеет значения, знаю я об этом или нет. Сина этого тоже не знала, а мне самому ничего не могло прийти в голову. Ты не из тех, кто мог бы мучить или убивать разумные существа. Ты ее забавлялся бы с ними так, как Курц, с змеиным ядом. Он, впрочем, занимался этим многие годы, а ведь они не пытались его заполучить. Что же такое ты мог сделать, что…

— Грех Актеона, — сказал Каллен.

— Извини, не понял.

— Грех Актеона, который вовсе не был грехом, а лишь случайностью. По греческому мифу, охотник Актеон подглядел за купающейся Дианой и увидел то, чего не должен был видеть. Диана превратила его в оленя, и его растерзали собственные собаки.

— Не понимаю, что общего это имеет с… Каллен набрал в грудь воздуха.

— Ты был когда-нибудь на Центральном Плоскогорье? — тихо, но отчетливо спросил он. — Ну да, конечно, был. Я помню, вам пришлось совершить там вынужденную посадку — вместе с Синой, когда вы возвращались в Файр-Пойнт после отпуска на побережье. Вы угодили в переплет, боялись диких зверей, и с тех пор Сина возненавидела плоскогорье. Ведь так? Значит, ты знаешь, насколько это странное, жуткое, таинственное место, изолированное от остальной части планеты, и даже нилдоры неохотно туда ходят. Ну ладно. Я начал путешествовать туда через год или два после того, как мы отказались от своих прав на планету. Там было мое убежище. Меня интересовали животные плоскогорья, насекомые, растения, вообще все. Даже воздух там не такой, как везде, — свежий и чистый. Раньше, как ты знаешь, тех, кто бывал на плоскогорье, считали чудаками; но для меня это не имело значения, это был мой мир. Я побывал там несколько раз, собирая разные образцы. Я привез Сине несколько необычных существ, которые ей понравились и которые она полюбила, прежде чем поняла, что они с плоскогорья. И так постепенно я помог ей преодолеть иррациональный страх и отвращение. Мы начали бывать там вместе, иногда также с Курцем. Может быть, ты заметил на станции у Водопадов Шангри-Ла образцы флоры и фауны с плоскогорья? Мы собирали их вместе. Плоскогорье стало для меня таким же местом, как и любое другое: ничего сверхъестественного, ничего невероятного, просто дикие места. Я отправлялся туда, когда чувствовал себя разбитым, уставшим или расстроенным.

Около года назад, может быть, меньше года, — продолжал он, — я в очередной раз отправился на плоскогорье. Курц как раз вернулся после повторного рождения, и Сина была страшно подавлена тем, что с ним произошло. Я хотел найти для нее какой-то подарок, какую-нибудь зверушку, чтобы ее порадовать. На этот раз я забрался дальше к юго-западу от места, где я обычно садился, туда, где соединяются две реки. Я никогда там еще не был. Первое, что бросилось мне в глаза — полностью обглоданные деревья. Нилдоры! Множество нилдоров! На огромной территории вся растительность была объедена, а ты же знаешь, как едят нилдоры. Это меня очень заинтересовало. Иногда я встречал на плоскогорье одинокого нилдора, но никогда не видел целого стада. Я пошел вдоль линии обглоданных деревьев. Она вела все дальше и дальше через лес, словно шрам — обломанные ветви, истоптанная почва. Наступила ночь, я устроил привал, и мне показалось, что из темноты доносится бой барабанов. Этого не могло быть: ведь нилдоры не пользуются барабанами.

Вскоре я понял, что слышу, как они танцуют, топают, и именно этот топот разносился по лесу. Доносились и другие звуки: визг, мычание, рев перепуганных животных. Я должен был увидеть, что происходит. Я свернул палатку и начал пробираться сквозь джунгли. Шум становился все громче, пока я наконец не добрался до края леса и тянувшейся вниз к реке саванны. Здесь, на открытом пространстве, было около пятисот нилдоров. На небе светили три луны, и я все хорошо видел. Ганди, ты можешь поверить, что они раскрасились?! Как дикари! Они напоминали какие-то кошмарные видения. На поляне были вырыты три глубокие ямы — одна наполненная каким-то красным илом, а две — ветками, листьями и ягодами, которые нилдоры так растоптали, что из них вытек разноцветный сок — в одной яме черный, а в другой синий. Я наблюдал, как нилдоры входили в эти ямы и красились; сначала катались в красном иле, становясь совершенно алыми, а потом набирали хоботом краски из других ям и разрисовывали друг друга черными и голубыми полосами.

Варварское зрелище! Раскрасившись, они бегом мчались туда, где происходили танцы, и сразу же начинали топать в своем ритме на четыре такта — ну, ты знаешь: бум, бум, бум, бум. Но сейчас это выглядело куда более дико и жутко, чем обычно — армия нилдоров на тропе войны. Они громко топали ногами, качали большими головами, поднимали хоботы, ревели, рыли бивнями землю, подпрыгивали и размахивали ушами. Жуткое зрелище, Ганди, можешь мне поверить. И эти их размалеванные туши, освещенные лунным светом…

Не выходя из густого леса, — продолжал больной, — я переместился дальше к западу, чтобы лучше было видно. Дальше, позади танцующих, я увидел нечто еще более удивительное. Пространство втрое или вчетверо большее, чем это селение, было огорожено. Нилдоры сами не могли этого сделать — они умели вырывать из земли деревья и переносить их хоботами, но требовалась помощь сулидоров, чтобы соответствующим образом их уложить и поставить забор. Внутри ограды находились животные с плоскогорья. Сотни животных разных видов и величины: огромные травоядные с шеями, как у жирафы, и похожие на рогатых носорогов, и пугливые, как газели, и еще десятки других, каких я никогда прежде не видел.