Я восхищался масштабами сутолоки. Они верно отражали саму атмосферу этого города.

Но несмотря на это, я не ощутил себя особенно обделенным, когда в конце концов ко мне пришло спасение в лице некоего мужчины явно левантийского происхождения, который вполне мог бы оказаться двоюродным братом горячо мною любимого пресловутого инструктора Наджиба Дайани. Он представился мне, как Спирос Протопопулос и поспешно провел меня через узенькую дверь, которую поначалу я не заметил.

— Вам следовало бы войти через служебный вход, — сказал он. — Я прошу прощения за эту задержку. Мы не сразу поняли, что вы уже здесь.

Ему было около тридцати лет, он весь был такой пухленький, такой гладенький, в обязательных темных солнцезащитных очках и с полным ртом крупных белоснежных зубов. В кабине лифта, который нес нас на самый верх, где размещалась комната отдыха для курьеров, он спросил у меня:

— Вы никогда раньше не работали курьером самостоятельно, это верно?

— Да, ответил я. — Никогда. Это мой первый маршрут.

— Вы обязательно полюбите свою работу! В особенности этот византийский маршрут. Византия, это… это… — ну как мне выразить это словами? — Он восторженно прижал друг к другу свои коротенькие, толстенькие ладони. — Вы обязательно проникнитесь этим тоже, хотя, наверное, лишь частично. Только греки, как я, например, способны полностью оценить достоинства той эпохи. Византия! О, Византия!

— Я тоже грек, — произнес я.

Он остановил лифт и поднял очки.

— Разве вы не Джадсон Дэниэль Эллиот Третий?

— Он самый.

— И к тому же еще и грек?

— Девичья фамилия моей матушки была Пассилидис. Она родилась в Афинах. Дедушка со стороны матери был мэром Спарты. По материнской линии он происходит из знаменитого рода Маркезинисов.

— Значит вы мой брат! — вскричал Спирос Протопопулос.

Оказалось, что шесть из девяти остальных курьеров времени, прикрепленных к византийскому маршруту, были греками еще двое — немцами: Гершель и Меламед, а девятый был приятного вида испанец по фамилии Капистрано, который позже, будучи в стельку пьяным, признался мне, что его прабабка была турчанкой. Не исключено, что он это придумал специально для того, чтобы я стал презирать его, — у него отчетливо проступали черты характера, свойственного мазохистам.

Пятеро из девяти моих коллег в настоящее время вверху по линии, а четверо — еще в Стамбуле нынешнего времени из-за путаницы в расписании отбытия отдельных групп, что и вызвало такой переполох в вестибюле. Протопопулос представил меня: Меламед, Капистрано, Паппас, познакомьтесь с Джадом Эллиотом. Меламед был светловолосым, большую часть его лица покрывала песочного цвета борода. У Паппаса были впалые щеки, печальные глаза и свисающие книзу усы. Им обоим было лет по сорок. Капистрано выглядел чуть помоложе.

Светящееся табло отображало, где в настоящее время находятся остальные члены бригады, обслуживающие маршрут «Византия»: Гершель, Колеттис, Пластирас, Метаксас и Гомперс.

— Гомперс? — удивленно повторил я. Мне ответил Протопопулос:

— Его бабка была чистейшей гречанкой.

Эта пятерка рассеялась на временном отрезке, перекрывавшем целое тысячелетие: согласно табло Колеттис был в 1651, а Метаксас — в 606 годах до нынешнего времени, что соответствовало 408 и 1453 годам после Рождества Христова. Остальные работали с экскурсантами между этими двумя датами. Пока я глазел на табло, Колеттис переместился верх по линии более, чем на столетие.

— Они убыли, чтобы посмотреть на мятежи, — кротко заметил Меламед, а Капистрано, тяжело вздохнув, кивком подтвердил правильность его догадки.

Паппас сварил для меня крепкий кофе. Капистрано откупорил бутылку турецкого бренди, которое, как я тут же обнаружил, проглотить было не так уж легко. Он ободряюще подтолкнул меня под ребра:

— Пейте, это лучшее пойло из всех, что удастся вам испробовать на протяжении последних пятнадцати столетий!

Я вспомнил совет Сэма, заключавшийся в том, что мне не помешает, если я научусь пить спиртные напитки, и через силу протолкнул пойло внутрь желудка, страстно при этом мечтая о травке, о наркопузырьке, о табачном дыме — то есть, о чем-нибудь более пристойном.

Пока я в расслаблении отдыхал со своими товарищами по новой работе, в комнату вошел один из патрулей времени. Он не воспользовался сканирующим устройством, чтобы получить разрешение войти, не удосужился даже постучаться — просто ввалился.

— Неужели нельзя быть повежливее? — пробурчал Паппас.

— Разлагаетесь? — иронично произнес патруль. Он с размаху плюхнулся в гамак и расстегнул гимнастерку. Это был нордической внешности верзила с волосатой грудью, которая, вследствие этого, казалась покрытой золотой кольчугой до самых ключиц. — Новичок? — спросил он, рывком повернув голову в мою сторону.

— Джад Эллиот, — сказал я. — Курьер.

— Дэйв Ван-Дам, — представился он в ответ. — Патруль. — Моя рука скрылась в его огромной лапище. — Смотрите, не попадайтесь мне на любовных штучках вверху по линии. Лично меня это не трогает, но в интересах дела я человек строгих правил. За что всех нас и ненавидят — мы люди неподкупные. Попробуйте сунуться ко мне — сами убедитесь.

— Это комната для отдыха курьеров, — попробовал было возмутиться такой бесцеремонностью Капистрано.

— Вам нет нужды напоминать мне об этом, — сказал Ван-Дам. — Хотите верьте, хотите — нет, но читать я умею.

— Значит, вы теперь — еще один курьер, так что ли?

— Вы, наверное, не станете возражать, если я позволю себе немного расслабиться среди своих оппонентов? — Патруль ухмыльнулся, почесал грудь и приложил к губам горлышко бутылки с бренди. Довольно много отпив, он громко рыгнул. — Господи, что за гнусный сегодня денек! Знаете ли вы, где мне довелось побывать сегодня?

Внешне, казалось, всем это было совершенно безразлично. Но он все равно продолжал:

— Весь день я провел в тысяча, будь он проклят, девятьсот шестьдесят втором году! Обследуя каждый этаж этого стамбульского, черти бы его побрали, отеля «Хилтон» в поисках двух подозреваемых времяпреступников, занимающихся нелегальным провозом произведений искусства. Мы прослышали о том, что они проносят с собою золотые монеты и римскую стеклянную посуду из 1400 года перед нынешним и перепродают их американским туристам, останавливающимся в «Хилтоне». Вырученные за это деньги вкладывают в покупку биржевых акций и доход с них припрятывают в одном из швейцарских банков, откуда и изымают значительно округлившиеся за много лет суммы — сами понимаете, за счет процентов — в наши дни. Господи! Ведь, ну сами же понимаете, так можно сделать МИЛЛИАРДЫ! Акции покупаются в годы бурного подъема и изымаются из обращения на целое столетие, в результате чего можно завладеть всем миром. Так вот, может быть так оно и есть на самом деле, но перерыв весь этот чертов «Хилтон», мы ничего не обнаружили, кроме законного для тогдашнего времени свободного предпринимательства! Вот! — Он еще раз приложился к горлышку. — Пусть произведут повторную проверку там, наверху по линии. И сами ищут этих своих чертовых времяпреступников!

— Это комната отдыха курьеров, — еще раз напомнил ему Капистрано.

Патруль снова не обратил ни малейшего внимания на его слова. Когда он в конце концов ушел минут через пять, я спросил:

— Они, что, все такие?

— Этот — как раз один из тех, у кого наиболее изысканные манеры, — пояснил мне Капистрано. — Большинство остальных — это настоящие грубияны!