– Ба! – с недовольством произнесла она. – По-моему, вы все сошли с ума! Если хотите, я принесу топоры и ломы, но с меня довольно.

– Мы должны проникнуть в этот ход с другого конца, вот и все! – огрызнулся фон Арнхайм. – Ключ у вас есть. Факел! Факел, брошенный человеком, которого Гофман видел на зубчатой стене! Он, наверное, где-то там. Или в комнатах охранника. Вероятнее последнее.

– Погодите! – вмешался я.

Сгорая от волнения, я рассказал историю, которую услышал от Данстена. Из осторожности я не упомянул имя человека, ее рассказавшего, но красочно описал таинственного человека, тащившего «узел» при лунном свете. Фон Арнхайм едва не заплясал от радости.

– Вот оно! – Он потирал руки. – Я расспросил женщину, вы, наверное, слышали об этом. Но она ничего не рассказала о человеке из подземелья. Ах да! Все совпадает! Конец этого перехода находится на другом берегу реки. Оттуда в замок ведет другой переход. Вряд ли можно было прорыть один тоннель под рекой и под холмом: под тяжестью холма обрушилась бы крыша тоннеля. А теперь… на другой берег!

– Эй! – запротестовала герцогиня, замахав тростью и глянув на нас из-под покосившихся на носу очков. – Будь все проклято, дайте мне сказать! Что за шутки? Кто это видел? Кто был на том берегу реки? Вы, детективы, только нервируете меня! Вы…

Мы, как могли, наперебой успокаивали ее. Она шумела, бушевала, замахивалась на меня тростью, крича, что я молодой прохвост, которого следует отшлепать, а уголовные типы, прервавшие прекрасную игру в покер ради поисков каких-то мифических, проклятых потайных ходов в проклятой стене, просто спятили!

Фон Арнхайм убеждал нас немедленно поехать с ним на другой берег. Банколен по неведомой мне причине отказался. Но фон Арнхайма это не смутило – он пребывал в отличном настроении. Он уверился, что близок к разгадке, какой бы она ни была. Встреча закончилась. Немец схватил свою шляпу, а Агата Элисон удалилась к себе – как она сказала, ломать стулья. Мы с Банколеном спустились на веранду. Жаркое дневное солнце освещало полноводный Рейн. Мы уселись в плетеные кресла.

– Вот так! – вздохнул Банколен. – Угощайтесь сигаретой, Джефф! Эти двое доставили мне несколько неприятных минут. Один раз я даже испугался, что они его найдут.

Я выпрямился, посмотрел на него и наконец решился спросить:

– Вы знаете, где…

– Ну, конечно. Я потратил на его поиски большую часть ночи, а остальное время использовал на осмотр потайного хода.

Я что-то промямлил, растерянно и невнятно.

– Вход в нише, прямо в комнате. Но механизм, открывающий ход, я обнаружил в спальне. Он сделан с большой выдумкой. Вы поворачиваете горгулью на стене, и с помощью хорошо смазанного механизма отодвигается целая каменная плита. Ход открывается. Механизм придуман так, что плиту можно задвинуть, как с той, так и с этой стороны.

– Так почему же, черт возьми, вы ничего не сказали? Он постучал пальцами по подлокотнику кресла.

– Потому, Джефф! Я не хотел, чтобы они увидели, что там находится. Поскольку фон Арнхайм уверен в своих выводах, они оба сразу поняли бы, что он ошибся, и спутали бы мне все карты! Пусть все продолжают верить в правильность выводов фон Арнхайма, так будет лучше!

– Ничего не понимаю, – уныло заметил я. – Может, я не блещу умом, но мне это непонятно!

– Ничего, скоро поймете! А теперь я поднимусь наверх. Мне надо кое-что сделать. И никаких вопросов, Джефф! Мне понадобятся только метла да пара прочных ботинок!

Я снова опустился в кресло, а он встал, улыбнулся мне и ушел. Яркие блики солнца играли на спокойных водах Рейна. Кружевные тени деревьев несколько приглушали их блеск. И я не понимал, почему теплый ветерок казался мне прохладным и почему, когда прозвучал глухой, низкой голос гонга, призывающего к чаю, меня охватил безотчетный страх.

Оглядываясь на события той ночи, я не могу понять только одного – сумасшедшего веселья, охватившего всех нас. Всю ночь с момента, как пирог палача был испечен, до заключительной, ужасной сцены в комнате со стеклянным потолком, мы пребывали в беззаботном и веселом настроении, что само по себе было совершенно неуместно и нелепо. Это состояние охватило всех одновременно. Настроение каждого из нас было таково, что мы энергично предались веселью, несмотря на то что в кресле за столом на этом странном обеде вместе с нами сидела Смерть. Но это, полагаю, была сладкая Смерть, похожая на фон Арнхайма в вечернем костюме с неизменным моноклем в глазу. И она была хорошим гостем на этом обеде.

Мы слишком много пили, разгоряченные тем, что сидим за одним столом с неизвестным убийцей. Да и жутковатая обстановка замка настраивала на определенный лад. У каждого, конечно, могли быть и личные причины для веселья. Это была именно та ситуация, где блистал Банколен. Герцогиня всегда была готова к любым попойкам. Фон Арнхайм, считая, что игра в его руках, расплывался в улыбках, как глазастый кот. Я снисходительно посматривал на его надувшиеся щеки со светлыми, щетинистыми бакенбардами и улыбающиеся круглые желтовато-зеленые глаза. На Левассера, благодаря его философскому отношению к жизни и смерти, жутковатая атмосфера действовала благотворно. Д'Онэ, холодный резонер и хитрый игрок, увлеченно следил за ходом событий. Данстен был встревожен, но заинтригован и навеселе. Кроме того, он освободился от тягостной необходимости скрывать от всех свои отношения с Изабель. А та, поняв, что ее отношения с мужем благополучно завершились, преобразилась в веселую, красивую женщину. Любовь Галливана к призракам и убийствам достигла кульминации на этом обеде Смерти. Но самой сумасшедшей из нас оказалась Салли Рейн… Трудно придумать более подходящую компанию, поднимающую бокалы и провозглашающую тосты.

Весь день до обеда прошел в хлопотах. Моторная лодка и гребная шлюпка мотались взад-вперед, перевозя Гофмана, Фрица, Фриду и еще двоих слуг, которых я раньше не видел. Из Кобленца привезли провизию. Ее тоже надо было переправить в замок, как и посуду, столовое серебро, вино и цветы. Где-то даже раздобыли трубочиста, хотя, учитывая добросовестность покойного Бауэра, в нем не было нужды.

Ночь обещала быть великолепной – прохладной, влажной, лунной, со стрекотом сверчков и кузнечиков. Над темными вершинами сосен уже поднималась луна, когда я, одеваясь к обеду, слышал звуки бурной деятельности но всему дому. В этот вечер я причесался тщательнее, чем обычно, больше внимания уделил крыльям моего галстука и даже заколол их довольно красочными бриллиантовыми булавками, которые, повинуясь какому-то непонятному порыву, привез из Парижа. Согласно указаниям, я собрал все необходимое и поставил чемодан возле кровати, чтобы Гофман взял его, когда мы отправимся в замок. Обедать придется поздно. Я вышел из своей комнаты уже после девяти часов. Мое внимание привлекло нечто, увиденное мною в окно холла… Я выглянул наружу…

С замиранием сердца я смотрел на освещенный замок «Мертвая голова». Несомненно, у ночных путешественников по Рейну дух захватывало при виде этого зрелища. Огромная мертвая голова смотрела огненными глазами. Глаза представляли собой овальные окна из фиолетового стекла! Нос – треугольный и желтый, как и арки галереи, из которой людям виделись зубы. От всего сооружения исходило дьявольское, сардоническое сияние. В зависимости от того, как двигались или колыхались огни, лицо мертвой головы принимало различные выражения. То она шаловливо подмигивала глазом, то расплывалась в широкой улыбке, то вдруг безжизненные глаза глядели жутковато и свирепо. По всей длине зубчатых стен в окнах башни крошечными точечками горели факелы, и я мог видеть движущиеся там фигуры. Я не мог понять, что означают блестящие шляпы на этих фигурах, до тех пор, пока до меня не дошло, что это не что иное, как черные металлические шлемы полицейских. Вся эта громада выделялась на фоне неба – широкий череп казался серебряно-серым при нарождающемся свете луны. Он наблюдал и ждал. Столетиями он смотрел на Рейн, но был одарен (как вам известно) безумным чувством юмора. Ах, барон Арнхайм, а вы были мастером представлений! Ваш французский враг был бы повержен, увидев спектакль, который с удовольствием поставил бы сам…