Поэтому, пока в Европе и Лондоне шли антиамериканские демонстрации, а журналисты радикальных американских газет из кожи лезли вон, придумывая для бомбардировки Идры самые нелестные эпитеты, — разве это может, вопрошали они, способствовать обузданию международного терроризма? — судьба генерала Мумаса буквально висела на волоске.

Группа мятежных полковников прибыла на черных «мерседесах» к укрытому в пустыне бункеру генерала Мумаса и ворвалась внутрь. Полковников в армии республики Идра было тысяч около пятнадцати — примерно треть всего личного состава вооруженных сил. Остальные две трети военнослужащих носили чин генерала. Но генералы традиционно пользовались привилегией не покидать свои комфортабельные, построенные еще французами, трехэтажные особняки, поэтому всю грязную работу приходилось делать полковникам. Именно эти нижние чины в сей знаменательный день решили обсудить с главой правительства жизненно важную проблему: какие блага получила страна за миллионы баррелей нефти, кроме сотен фунтов американских бомб?

Генерал Мумас, высокий мужчина с черными вьющимися волосами и пронзительным взглядом темных глаз, ни за что не сумел бы стать революционным лидером, если бы не умел управлять толпою. И в этот раз он ловко вышел из положения, пригласив все пятнадцать тысяч полковников на традиционный праздник священного агнца — старинное бедуинское торжество, дабы там самому одарить приглашенных президентской милостью.

Генерал Мумас знал, что организовать этот грандиозный праздник он сможет. Всего три недели назад в столичный порт прибыл корабль из Новой Зеландии, доверху нагруженный бараниной. Принимая во внимание тот факт, что в порту исправно трудились две бригады корейских грузчиков, контракт с флотом республики Идра только что подписала целая армия французских поваров, а для транспортировки мяса на немецких грузовиках имелись итальянские шоферы и механики, обеспеченность великого праздника была почти стопроцентной.

В далекие и славные годы женщины страны Идра могли заткнуть за пояс любую армию французских поваров, причем для этого им понадобились бы лишь те скудные продукты, что давала пустыня. Но умение это было утеряно с той поры, как женщины Идры вдруг начали работать на компьютерах, учить математику, — короче, осваивать все то, что мужчины этой благословенной земли освоить были не в состоянии и потому оставили эти презренные изобретения неверных «другому полу». А поскольку на земле Идры существовал только один «другой пол», который и занимался на протяжении веков всей черной работой, изобретения неверных предоставили его представительницам неплохой шанс попытать счастья в Париже и Лондоне, где многим из них улыбалась работа получше, чем позирование перед камерами заезжих информационных агентств для программы «Утро свободы над Идрой».

И теперь, когда воздух ночной пустыни наполнял будоражащий запах жареной баранины, шипевшей на сотнях закупленных в Швеции стальных вертелов, генерал Мумас предстал перед своими собратьями, чтобы дать полный отчет о том, куда подевались нефтяные миллиарды.

— Я помню, что обещал вам лучшую систему защиты с воздуха, которую только можно купить за деньги. И вот, глядите — американские стервятники прорвали ее. Но я спрашиваю: кто мог подумать, что русские подло предадут нас, оставив свои посты в час великой опасности?

— Я мог, — подал голос один полковник.

— Но тогда, брат, может, ты смог бы нацелить и наши ракеты?

Над пустыней повисла тяжкая тишина. Было слышно лишь приглушенное щебетание французов-поваров, колдовавших над вертелами с мясом.

Мясо, конечно, будет далеко не таким, как готовили некогда жены и матери мужчин Идры, но французы старались и могли имитировать идрийскую кухню не хуже, чем соседи из Марокко и Сирии.

В задних рядах собравшихся встал с места еще один полковник. В руке у него был автомат, и он не повел даже бровью в сторону президентских охранников, мгновенно вскинувших карабины и державших его на мушке.

— Я мусульманин, — сказал полковник. — Я чту Коран и свято верую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед — пророк его. Но я не чту — и не могу почитать — тех, кто убивает невинных. Я не верю в борьбу со злом и не считаю, что бомба, заложенная в автомобиль и убившая случайного прохожего — поступок, достойный наших далеких предков. И думаю, что сбросить человека в инвалидной коляске с парохода, дело рук труса и подлеца. И если это помогает палестинцам в их борьбе — пусть провалится в ад и борьба, и палестинцы!

Возмущенный ропот, заклокотавший среди собравшихся, был подобен отдаленному ворчанию вулкана. Пальцы легли на спусковые крючки, и неминуемая смерть грозила бы полковнику, если бы не вмешался генерал Мумас.

— Что же дурного в том, чтобы убить безногого еврея — проклятого сиониста, который хотел уплыть в Израиль, к нашим врагам? Разве уничтожать сионистов — это преступление?

— Преступление — убивать беззащитных, — ответил полковник.

Генерал лишь рассмеялся в ответ. Он приказал ординарцам подать ему американские газеты из Вашингтона, Нью-Йорка, Бостона и прочел полковнику слова журналистов, которые каждый раз, когда бомба, подложенная под беременную женщину, разрывала на части авиалайнер, когда с палубы океанского корабля сбрасывали стариков вместе с инвалидными креслами, когда во имя дела освобождения Палестины взлетали на воздух дискотека, ресторан или госпиталь, разражались обвинениями в адрес международного сионизма и агрессивной политики Израиля.

— И терроризм, — заключил генерал, — исчезнет лишь тогда, когда устранят его причину, а причина — страдания палестинцев, лишенных своей земли.

Ночная тьма взорвалась бурей аплодисментов, но когда они утихли, вновь раздался голос полковника:

— Но невинных начали убивать, похищать и мучить задолго до того, как заговорили о палестинской земле. Неужели кто-то здесь всерьез думает, что можно достичь желаемого, убивая детей, стариков и женщин? Я тоже за то, чтобы дать урок Израилю, но не ради палестинцев — ради нас самих. Они унизили нас поражением в бою, и мы должны унизить их точно так же. А не убивать стариков в колясках и женщин на сносях.

— Но даже в престижных университетах на Западе студентам внушают, что наше дело правое, что Европа сгнила и ей нужна революция, — возразил полковнику генерал Мумас. — Главная война сейчас — война пропаганды, и эту войну мы выиграем.

— И что тогда? Что будут думать о нас другие?

— Тогда Америка прекратит помогать Израилю, а без их оружия он станет совсем слабым — и с проклятым гнездом сионизма будет покончено.

— Лишь только родившись, они сумели победить все наши армии. Разве не были они тогда слабы, как новорожденный?

— Ведь и мы были не сильнее их. Но не за горами час их гибели, и мы войдем в Иерусалим в блеске нашей славы.

— Да кто всерьез верит в это?! — выкрикнул полковник в сердцах. — Кто верит до сих пор, что это у нас получится? Кто верит даже в то, что мы осмелимся снова воевать с ними? Мне нет дела до Израиля — пусть он горит в аду! И до палестинских бандитов мне дела нет, да и никому из вас, братья. Я переживаю за нас, некогда славный и гордый народ. Наши армии в былые времена не знали поражения. И мы были великодушны, ибо были сильны. Все народы находили пристанище здесь, ибо мы принимали поклонявшихся любому Писанию. В кого превратились мы — в убийц стариков и женщин? И думаем, что так и должно быть, потому что кучка американцев, ненавидящих собственную страну, считает, что любая мерзость дозволена.

Наше величие затмевало звезды еще до того, как первые европейцы пришли в Америку. Наша наука цвела тогда, когда европейцы убивали и жгли друг друга в каменных замках. Арабский мир был домом великого знания, военной доблести, чести и добродетели, и свет его был виден по всей земле. Мы — народ, которому есть чем гордиться. Почему же сейчас мы заработали себе славу банды разбойников?

— Газеты, радио, телевидение — все в руках сионистов. Они льют на нас потоки лжи, брат мой.