— Это вы так думаете сейчас. А когда вернетесь туда — все будет совсем по-иному. Я знаю. Поверьте мне.

Это, конечно, была ложь, но ложь во спасение — во спасение голубых в розочку обоев. Откуда было знать квартирной хозяйке Анджеле Тракто, что с ее легкой руки на земли оджупа, штат Оклахома, отправится тот, о чьем появлении на свет будет скорбеть позже все человечество, тот, кто поставит мир на грань последнего испытания — конца света!

И если бы ей сказали, что кара, не сотрясавшая землю с тех времен, когда ближний впервые поднял руку на ближнего, вновь нависнет над миром, ответ у миссис Тракто был бы готов — до тех пор, пока она не нависнет над ее голубыми обоями, ей плевать на все кары, взятые вместе. Она ведь не знала, что именно изучал в университете этот крепкий молодой человек. Она не читала древних текстов, и ей было невдомек, что они встретятся — два древних языка, греческий и оджупа, в колеблющемся свете костра в ту ночь, когда эта ходячая водородная бомба — этот юноша ступит, вернувшись домой, на тропу своего народа.

Миссис Тракто не знала всего этого.

Впрочем, одно она знала точно — ее голубые в розочку обои спасены.

— Я и не подозревал, что вы так много знаете о людях, — удивленно покачал головой Буйвол Билл, кладя пистолет на тумбочку. — Честное слово, даже представить не мог.

На следующее утро ноги Буйвола Билла уже ступили на землю оджупа, штат Оклахома, — края нескончаемой жары, пыли, трущоб с косо торчавшими телевизионными антеннами и сточными канавами, в которых валялись пустые бутылки из-под виски. Здесь в первые же секунды ему стало ясно, почему он уехал отсюда три года назад: никакого будущего. И никакого прошлого — для него, по крайней мере.

— Эй, Билли-парень, рад видеть ты есть обратно, чувак! — подобное приветствие могло исходить только от Бегущего Оленя.

Имя свое, впрочем, он получил в честь марки трактора — ведь каждый знает, что трактор во сто крат надежнее любого зверя. К тому же настоящие олени уже Бог знает сколько времени не появлялись на землях оджупа, а тракторы с оленьей головой на капоте пахали эти земли не одно десятилетие.

— Я вернулся домой, — поднял голову Буйвол Билл.

— Ну, как жизнь в большой город? — спросил Бегущий Олень, заправляя оранжевую пластиковую ветровку в «Леви Страусе».

— Я бежал оттуда. Я хочу забыть все, чему научился там. Я больше не знаю, кто я такой. Хочу пойти на могилу брата. Спеть там нашу песнь смерти. Ты пойдешь со мной, Бегущий Олень? И приведешь с собой тех, кто еще помнит язык оджупа? И шамана — он знает наши обычаи!

— Ты точно не хотеть пивка вначале, да?

— Не хочу я никакого пива. И никакого виски. И трактора видеть тоже не хочу. Я хочу снова быть оджупа. Даже эта одежда белого человека тоже мне не нужна.

— Эй, если ты не хотеть эти класс штаны, я брать себе, о'кей?

Бегущий Олень весело подмигнул Биллу.

— Можешь взять себе все. Только помоги мне спеть на могиле брата, и пусть с тобой придут шаман, и Маленький Лось, и мой отец тоже. И не называй меня Биллом, Бегущий Олень. Мое имя — Большой Буйвол.

В эту ночь тело его наконец прикрыла одежда, в которой он чувствовал себя, как должно, — руки и ноги открыты, свободны; и он шел вместе с товарищами детских игр к могиле брата, и под взошедшей над степями Оклахомы полной луной воссоединился наконец с теми, кто был с ним одной крови, в молчаливом поминовении соплеменника, ушедшего от них к тем, кого нет более в этом мире.

От ночного холода кожа его стала похожа на гусиную, но он не замечал этого — старые полузабытые песни возвращались к нему: теплые, как молоко матери, родные, как отеческое объятие, слова возникали откуда-то из глубины горла, танцевали на языке, целовали в губы, словно всегда жили где-то в его памяти. Меблирашки в Чикаго, долгие часы бдений в библиотеке — все исчезло в один короткий миг. Ноги его стояли на родной земле, и он был оджупа. Миссис Тракто, квартирная хозяйка, оказалась права. Это — его дом, и он больше никогда его не покинет. Сами собой на его губах возникли слова — песнь о потере, песнь о возвращении, и он, словно растворившись в музыке родного языка, медленно вымолвил:

— Atque in perpetuum frater, ave atque valle.

Улыбаясь, он повернулся к стоявшим рядом друзьям и увидел их окаменевшие лица и лицо шамана, обычно бесстрастное, а теперь перекошенное от гнева. Остальные соплеменники взирали друг на друга в полном недоумении.

— В чем... в чем дело?

— На каком языке ты говорил сейчас, о брат наш Большой Буйвол?

— На оджупа. Он так прекрасен. Я сказал брату: «Покойся в вечности, брат мой; здравствуй и прощай».

— Это не оджупа, никогда такой не был, — озабоченно изрек Бегущий Олень.

Над раскрашенным в священные цвета лицом шамана колыхнулись перья, он медленно качнул головой.

— Но... эти слова я услышал в своей душе! — запротестовал Большой Буйвол. — Именно так говорят в таких случаях оджупа. «Здравствуй и прощай». Это из поэмы о юноше, который возвращается из дальних земель и узнает, что брат его умер. И он говорит: «Покойся в вечности, брат мой; здравствуй и прощай». Ave atque valle.

Ударив себя по лбу, Большой Буйвол в изнеможении застонал. Он только что процитировал латинскую поэму Катулла! И «дальние земли», о которых он говорил, — глубинка давно канувшей в вечность Римской империи.

Повернувшись, он упал на колени перед шаманом:

— Спаси меня! Прошу, спаси меня. Убей во мне чужеземных духов. Избавь меня от проклятия белого человека, о великий шаман! Мне не нужны его знания. Не нужны его языки. Я хочу видеть сны на языке моего народа!

— Я не могу сделать этого, — печально ответил шаман. — Есть лишь один путь избавить тебя от заклятия — но это самый древний и самый страшный из наших обрядов, сын мой.

— Смерти я не боюсь. Я и так давно уже умер.

— Не твоя смерть страшит меня, — ответил шаман.

— Эй, сделай этот парень чего он хочет! — подал голос Бегущий Олень.

Большой Буйвол всегда ему нравился, и он подозревал, что шаман слишком уж держится за старые обычаи. Да их и не осталось почти: нынешние обычаи народа оджупа — алкоголь, телевизор и грузовики с прицепами.

Но шаман снова покачал головой. Вокруг них простиралась священная земля — холмы, на которых захоронены останки тех, кто ушел в другой мир. Много веков люди этой земли несли сюда священные вещи — бизоньи рога, связки высушенных грибов, сухую траву с дальних равнин, шаманы племени созывали сюда добрых духов. Несли сюда и кресты — некоторые из людей оджупа стали христианами. Но все равно земля эта оставалась священной землей оджупа, ибо такой ее сделал в незапамятные времена первый шаман племени. И здесь среди прочих лежали останки тех, кто сложил свои головы в войнах, тех, кто сражался против кавалерии белых людей, и тех, кто позже дрался на стороне одних белых людей против других белых. Морские пехотинцы, артиллеристы, десантники.

— Эй, шаман, ты что все время трясешь головой? — спросил Маленький Лось.

Он работал на стройке в близлежащем городке Энид и вопреки своему имени обладал таким ростом, что вполне мог засунуть старика под мышку и нести его на манер свертка с бельем из прачечной.

— Беда Большого Буйвола — большая беда. Наши легенды говорят о человеке, потерявшем душу своего племени. Такое уже случалось. Но теперь нужно созвать все племя, чтобы оно просило духов прийти сюда, — если они захотят спасти потерявшего душу.

— Ну и давай. Твое же дело — всякие такие заморочки с этими духами.

— Есть одни духи и есть другие. Знаю духов ярости, крови, гордыни и злейшего из них — великого духа заблуждения.

— Заблуждения?

Маленький Лось рассмеялся. Про такого духа он никогда не слыхал, и имя его звучало не слишком устрашающе. К тому же у них явно подходил к концу запас пива, а зрелище ночного кладбища не придавало Маленькому Лосю бодрости. Он вообще терпеть не мог кладбища, особенно ночью. Большой Буйвол — самый, как он помнил, башковитый парень в резервации — ревет, упав на колени, машет руками в воздухе и что-то воет на чужом языке. А Бегущий Олень смотрит на часы — ну да, скоро ведь в Эниде закроется винная лавка. А остальные знай шлепают себя по всем местам — ночь-то холодная.