— Ваше дыхание — самое важное, — продолжал Римо. — Растворитесь в нем.

Он увидел, как опали судорожно поднятые плечи летчика, — тот явно расслабился. Теперь даже имеющийся у него малый опыт должен сработать. Римо помог ему снизиться, пройти сквозь облака, и когда внизу показался крохотный, словно поплавок, силуэт авианосца, всячески — отвлекал пилота от разговоров о посадке, заставляя его в то же время думать о палубе как о ровном, широком поле, а не как об обрыве или крае пропасти.

Один из самых сложных маневров в авиации — посадка на зыбкую палубу военного корабля, но прежде чем пилот успел это осознать, истребитель уже заруливал на посадочную площадку. В этом и была хитрость — если бы пилот хоть на секунду вырвался из-под власти уверенного голоса сидевшего рядом с ним человека с широкими запястьями и понял, что все-таки сажает самолет, то неизбежно запаниковал бы.

Самолет немедленно окружили идрийские солдаты, сплошь увешанные оружием, но они не держали автоматы наизготовку, как охранники в президентском дворце Эти люди вели себя совсем по-другому. Однако любому, осмелившемуся нарушить их обманчивое спокойствие, явно не поздоровилось бы.

Именно так, вспомнилось Римо, вели себя и оджупа у Литл Биг Хорн. Здесь чувствовалась рука Эрисона, Римо не сомневался в этом.

Правда, авианосец выгодно отличался от дакотской степи — песчаных бурь здесь не было. А значит, у мистера Эрисона не будет и возможности исчезнуть в песчаном смерче.

Римо, выбравшись на палубу, повернулся к солдатам:

— Эрисон. Не слыхали про такого? Я ищу его.

— Это наш генерал.

— И где он?

— Везде, где ему заблагорассудится. Он не докладывает нам, — усмехнулся высокий малый с карабином.

Поскольку Римо прилетел на идрийском самолете, солдаты приняли его за русского инструктора. Никто из них все равно не поверил бы, что их брат-идриец самостоятельно посадил самолет. Они наперебой рассказывали ему как замечательно генерал Эрисон научил их сражаться. Теперь они могли побеждать без помощи машин, лишь собственной храбростью.

В сопровождении идрийского солдата Римо обошел ангары под верхней палубой. В кабине одного из истребителей сидел пленный американский летчик. У морских пехотинцев лишь отобрали оружие, но обращались с ними хорошо и даже кормили. В кают-компании держали под стражей матросов и офицерский состав. Но Эрисона нигде видно не было.

В конце концов, тронув своего провожатого за плечо. Римо виновато произнес:

— Вообще-то у меня для вас неважные новости. Я, видите ли, американец.

— Тогда ты умрешь, — немедленно среагировал араб, вскидывая тупоносый «узи».

Ствол смотрел Римо прямо в солнечное сплетение. Араб в долю секунды нажал на спуск — обычный солдат никогда не сумел бы так быстро сделать это.

Но он был хоть и необычный, но все же солдат, и Римо размазал его по железной двери.

— Корабль надо вернуть, — обратился он к морским пехотинцам, наблюдавшим за динамичной сценой из своего узилища.

— Эти ребята задали нам перцу, — заметил один из них.

— Теперь наша очередь.

— Вот это верно!

Подобным же способом Римо освободил запертых внизу моряков, затем — пилотов в ангарах. Там и началось сражение, постепенно приближаясь к капитанской рубке. Внутренние проходы в мгновение ока оказались завалены трупами. От стен и балок, высекая искры и сея смерть, рикошетировали автоматные пули. Бой шел с полудня и до полуночи, когда последний из идрийцев, зажав в руке нож, кинулся на моряка, вооруженного ручной гранатой. Победила, как и ожидалось, техника.

И тогда из громкоговорителей раздался голос:

— Вот это мне нравится. Таких ребят я люблю! Честь и слава вам, доблестные воины!

Это был Эрисон.

По палубе трудно было ходить — она стала скользкой от пролитой крови. Оставшиеся в живых с трудом держались на ногах. Римо, глубоко дыша, прислонился к залитой кровью лестнице. Иначе не назовешь — мясорубка. Не зря Чиун так часто сравнивал войну с бойней. Сражавшиеся в первые же минуты потеряли контроль над собой и дрались не с врагом, а скорее с собственным страхом. А теперь...

Чикагские бойни и то лучше выглядят.

Эрисона Римо нашел в рубке штурмана. Тот смеялся:

— Да, вот это война!

Глядя на него, можно было подумать, что он принимает парад по случаю праздника.

— Но для вас она кончена, — заметил Римо.

Он не стал применять какой-то особой тактики, ждать, пока Эрисон соберется, — просто с такой силой нанес ему два удара в солнечное сплетение и в голову, что услышал, как что-то лязгнуло о бронированную стену рубки. Оба удара попали в цель — испариться в песчаном столбе у мистера Эрисона просто не было времени.

В следующую секунду Римо с изумлением осознал, что на один из его кулаков надет золоченый шлем с перьями, на другой — пробитая в самой середине золотая кираса.

В Иерусалиме профессор археологии после недолгого изучения сообщил Римо, что такие доспехи носили арабские воины за много веков до рождества Христова. Профессора крайне изумило то, что выглядели древние трофеи совсем как новые.

— То есть совершенно! Смотрите, вот клеймо мастера. И вот, видите — в насечке остался воск. Но уверяю вас, этот способ изготовления воска утерян в третьем столетии!

— Да, я заметил.

— Это, несомненно, подделка, но... но это невозможно, ибо все приемы, при помощи которых сделаны эти доспехи, забыты века назад! Как вам удалось изготовить их? Умоляю, признайтесь!

— Да что вы, я не умею этого.

— Где же тогда вы их взяли?

— Сувенир на память. Друг подарил.

— Чем, вы думаете, могло быть проделано это отверстие? — профессор указал на обширную дыру в золоченой дамасской стали.

Подумав, Римо со вздохом произнес:

— Кулаком, профессор.

В отеле «Царь Давид» его встретила драгоценная Пу, освоившая за это время два новых английских слова.

— Кондоминиум! «Блумингдейл»! — с триумфом изрекла она.

За время, пока его не было, Пу успела познакомиться с очаровательной леди из Нью-Йорка. Леди очень жалела Пу, потому что та не одевалась по-западному. Вместе с новой знакомой они прошлись по иерусалимским магазинам, чтобы обновить ее гардероб. Там на столике пустяковый счет — каких-то восемнадцать тысяч долларов.

— Как ты ухитрилась потратить восемнадцать тысяч в стране, которая производит в основном автоматы?

— Но у меня же совсем ничего не было! — Пу надулась. — И даже мужа в первую брачную ночь тоже не было.

— Тогда уж лучше трать сколько влезет.

— Деньги не могут заменить любовь.

— Да? Почему это?

— Потому что я хочу кондоминиум и счет в «Блумингдейл».

Внизу в вестибюле Римо ждало письмо. На конверте стоял штемпель Белфаста. В письме говорилось: «Я жду тебя».

Из американского посольства Римо связался со Смитом, и вскоре подводная лодка уже несла его к берегам Корейского залива — к милым сердцу берегам Синанджу, родины наставника белого Мастера.

— Это ты послал мне из Ирландии письмо, папочка? Мне его передали в вестибюле «Царя Давида».

— Царь Давид, — Чиун досадливо поморщился, — был ужасным властителем. Евреи правильно сделали, что избавились от него. Он устраивал бесконечные войны. Для того чтобы похитить царицу Савскую, было достаточно нанять ассасина — так нет, он устроил настоящее побоище. В котором, кстати, погиб муж этой девицы. А кем он кончил? Персонажем этой... Библии. Вот что бывает, если вместо честной сделки с ассасином устроить войну.

— Иными словами, это было не твое послание.

— Каждая секунда, в течение которой ты не занят поисками сокровища, пропадает зря. Почему, скажи, должен я тратить на тебя свое время?

— Вопросов больше нет. Благодарю, папочка.

— Что, Пу уже понесла?

— Нет, если только не совратила там кого-нибудь из местных хасидов.

— Свое обещание ты не выполнил, — помрачнел Чиун.

— Я сказал, что сделаю это, но не сказал, когда именно.

В Белфасте, по улицам которого сновали английские броневики, не давая протестантам и католикам возможности окончательно истребить друг друга, а в тюрьмах томились сторонники этого самого истребления, питая тщетную надежду на призрачный уход англичан, который позволит им раз и навсегда разрешить противостояние двух конфессий одной религии, не затихавшее в течение многих столетий, в паб под названием «Боров и арфа» вошел невысокий, крепкого сложения человек в сером пиджаке и поношенной вельветовой кепке. Заказав для всех присутствующих пива, он поднял в воздух свой бокал с «Гиннесом» и с улыбкой произнес: