— Есть ситуации, — сказала Аэлита, — когда человек полностью раскрывает себя. Я только что увидела во всей красе Юрия Сергеевича Мелхова, который по чудовищному стечению обстоятельств был когда-то моим мужем. Нет меры, которая измерила бы человеческую мель Мелхова. Я вам, своим друзьям, хочу сказать, что никогда, слышите, никогда не прощу себе своего замужества… Честное слово!

— Из песни слова не выкинешь, — промямлил опешивший Юрий Сергеевич.

— Так нужно выкинуть всю эту песню, мещанскую песнь, с которой шагает по жизни этот обыватель из обывателей.

— Ах так? До тебя не дошли мои слова?

— Напротив. Дошли в полной мере.

— Но сын!.. Он останется моим сыном!

— Надо еще суметь остаться его отцом.

— Ну, сцена уже переходит все допустимые границы! — возмутился побагровевший Мелхов и демонстративно вышел в переднюю.

Там он долго надевал пальто перед зеркалом, ожидая, что его вернут.

Но никто не вышел к нему, даже Бемс.

И взбешенный Юрий Сергеевич выскочил из квартиры, хлопнув входной дверью.

Только тогда в передней появилась Аэлита с тряпкой на палке и вытерла пол. 

В лесу пахло трухлявыми пнями и мокрой прелью. Под густой листвой стоял сумрак. Но когда взору открылась свежая пашня, с нее как бы пахнуло русским простором.

Поле уходило горбом за холм, и казалось, там, у неожиданно близкого окоема, кончается земля. А справа черноту пашни оттенял нежно-розовый вал цветущих яблонь.

Аэлита стояла как зачарованная и вдруг заметила на пашне мольберт, а за ним девушку в берете.

Аэлита, сделав по пашне круг, по-озорному зашла художнице за спину, чтобы заглянуть через ее плечо. Николай Алексеевич, не ускоряя шага, пошел по ее следам.

Когда черноволосая девушка поворачивала голову, Аэлита, стоя позади, видела профиль, словно сошедший с камеи, и приспущенные в нацеленном взгляде ресницы. Но то, что появлялось на холсте, ошеломило Аэлиту.

Перед мольбертом простирался в пышном цвету яблоневый сад, гранича со сказочно-дремучим лесом. А на холсте лес этот горел. Огненный смерч словно перелетал с дерева на дерево. Высокие стволы пылали факелами, дым стелился по траве, и сквозь него просвечивали языки пламени, перебирающиеся по иссохшей траве к очередной зеленой жертве.

— Что же это такое? — в изумлении воскликнула Аэлита.

Художница посмотрела, но не на нее, а на Анисимова.

— Ничего, что мы любуемся? — спросил тот. — Или непосвященным половину работы не показывают?

— Я почти закончила, и работ своих не скрываю, — вежливо ответила художница.

— Но что же это такое? — недоуменно спросил Анисимов. — Ведь никакого лесного пожара нет.

Аэлита давно узнала художницу и догадалась, какой пожар она рисует.

— Томка! Пожар твой дымом глаза застелил. Не узнаешь?

Только теперь художница, словно освободившись от чар мира, в каком только что жила, увидела Аэлиту. Вскочила и бросилась к ней в объятия.

— Это все Спартак, — шептала она ей на ухо. — Их часть тушила лесной пожар. Нашли разбросанные самовоспламеняющиеся пластинки: олень наступит — и сразу трава вспыхнет. Но как он рассказывал! Разве мне воспроизвести?

— Не знаю как вам, а мне лицо жаром опаляет, — заметил Николай Алексеевич.

— Если вам нравится этюд — возьмите.

— Княжеский дар. Не посмею.

— Закон моих предков. Понравилось — твое, — гордо объявила художница. — Я знаю. Ваша дача за лесом. Закончу этюд, и мы принесем.

— Мы? — удивился Анисимов.

— Это же Томка Неидзе, о которой я вам еще в Терсколе рассказывала. Дочь Вахтанга Неидзе. Помните?

— Как же!

— Пойдемте в совхозный сад. Я вам все расскажу.

И Аэлита повлекла Николая Алексеевича за собой.

Дед Тарас ждал гостей.

Маленький, седенький, с серыми висячими усами, пожелтевшими от табака, он сидел ссутулившись на крылечке избушки, курил трубку и, прикрываясь ладонью от солнца, смотрел на приехавших.

— Добрый день, Тарас Григорьевич. Приехали, как обещали, — приветствовал его академик.

— Здравья желаем! Ждем давненько, — отозвался старик.

— Баллон по дороге спустил. Менять пришлось.

— Машина — завсегда машина. Ухода требует. Эгей! Молодцы-тракторцы! Коль с чертями не схожи, покажите рожи!

На окрик деда из кустов появились двое в комбинезонах с множеством карманов и «молний».

— Ты, Остап, давай костром займись, — командовал дед. — Приезжих надо деревенской едой попотчевать. Они там, поди, отвыкли от настоящей-то пищи. Все искусственную потребляют.

— Да пока еще нет, к сожалению, — улыбнулся Анисимов.

На крылечке избушки появился коренастый усатый мужчина в гимнастерке старого покроя, со звездочкой Героя на груди. Черты лица были мелкие, как у Остапа.

— Милости просим. Узнал о вашем приезде и к отцу в сад заглянул. Заодно на цветение посмотреть.

Сели к разгоревшемуся костру. Дед принес котелок с картофелинами и баночку с солью.

— А мы видели твою Тамару с мольбертом, — сказала Аэлита брату. — Какой лесной пожар нарисовала! Будто сама там была, а не с твоих слов. Право-право!

— С Остаповых. Когда разойдется — жарко становится. А Томань моя в эти дни всегда приезжает в совхоз. Взялась кое-что нарисовать для клуба.

— Попрошу, гости дорогие, — приглашал дед. — Нет ягоды вкуснее малины, нет картошечки вкусней печененькой. Не обожгитесь, однако.

— А вы как думаете, Тарас Григорьевич, — сказал Анисимов, вытаскивая из костра запеченную картошку и перекидывая ее из ладони в ладонь. — Наша искусственная картошка будет хуже этой, если ее вот так же запечь?

— Да нет, не сумлеваюсь. Намедни привозили, так не отличишь. И сытно, аж аппетит отбило, — усмехнулся старик. — До ума не сразу дошло, что на неделю вперед наелся.

Все рассмеялись, кроме директора совхоза.

— Нет, вы уж простите меня, товарищ академик, я тоже пробовал вашей искусственной пищи. Для меня дед оставил. Но не лежит к ней душа.

— Почему же? На вас наша первая надежда.

— А вот у меня на вас надежды нет. Плохую услугу оказываете сельскому хозяйству, товарищи ученые.

— Почему же, Степан Тарасович?

— Сейчас перво-наперво надо сельское хозяйство вытягивать. Индустрия растет от пятилетки к пятилетке, людей из села впитывает. Народонаселение увеличивается. А сельское хозяйство не в тех темпах… Потому и я, металлург, по зову партии на дедову землю вернулся. А тут еще погода подводит…

— Вот-вот, Степан Тарасович! С этого и начнем разговор. Засуха — беда! До сих пор бич человечества! А людям есть независимо от погоды надо. Не так ли?

— Это верно. И мы в любую непогодь трудимся.

— А разве помешает вам, если государство в помощь вашему сельскому хозяйству будет иметь белковый резерв, который сделает ненужным в неурожайные годы обращаться к международному зерновому рынку.

— Нет, это, пожалуй, не помешало бы.

— Так вот, Степан Тарасович! Для Советского Союза это и есть наша задача! Кроме того, в мире есть немало всегда голодающих стран, не обеспеченных продуктами питания, без развитого сельского хозяйства.

— Это все верно, товарищ академик, только земля, она всегда останется землей-кормилицей.

— Никто на нее не покушается. Упаси боже. Никто не собирается землю, как кормилицу, отменять, — убежденно продолжал Анисимов. — Вопрос лишь в том, что должно на ней расти? Очевидно, то, чего нельзя получить более простым и дешевым способом. Например, яблоки, как у вас, фрукты мичуринские в садах и апельсины там всякие — пусть на земле растут, а не в колбах.

— Верно они говорят, Степан, ты слушай, — вступил в разговор дед Тарас. — Пошто я на старости за химию взялся? А ведь невдомек, почему меня, садового сторожа…

— Хранителя совхозного сада, — поправил директор совхоза.

— Ну хранителя совхозного сада, почему меня химия за ум зацепила? Да потому, что твою пашню, которая к моему саду примыкает, деревьями засадить надобно. И домов на ей понастроить удобных. И чтобы люди из городов по своей воле на землю нашу кормилицу переселялись жить. Вот! А тебя — обратно на Урал. Вот какая стратегия.