Когда мы выходили на палубу, я подошла к Алексею Николаевичу:

— Спасибо вам.

— За что спасибо? — поднял он на меня глаза.

— За все спасибо. За папу спасибо. За спасенные вами трубы спасибо. За желание создать Ветроцентраль на льду спасибо. За ледяные дворцы, которые вам надо спроектировать, спасибо. Можно, я вас поцелую?

— Можно, Вахтанговна, можно. Мы с твоим отцом лед двадцать лет строительным материалом делали.

Но я просто крепко пожала ему руку. На правах соратника…

Спартак смеялся. А я радовалась. И дядя Миша радовался бы, будь он здесь. Его ученица выходила на «оперативный простор». Он любил приводить мне монгольскую пословицу: «Чтобы научиться плавать, надо войти в воду».

Я «поплыла»…»

В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем без родственников.

Они и только они во главе с почтенным Матсубиси помогли Иесуке Танаге закончить медицинское образование.

Он рано остался без родителей. Они стали поствременными жертвами бомбардировки Нагасаки и умерли спустя двадцать лет после атомного взрыва, оставив юного Иесуке на попечение родственников.

Но когда почтенный Матсубиси-сан после возвращения Иесуке Танаги в Японию сообщил племяннику, что хочет видеть его, Танага заволновался. Ничего хорошего от этого свидания он не ждал.

Дядя пригласил его в свой офис на улице, примыкающей к Гинзе.

Обычный деловой небоскреб. Лифты, услужливые лифтеры с почтительными улыбками. Низкие поклоны входящим, пожелания удач выходящим.

Ослепительный паркет коридора. Отделанные пластиком стены, отраженные в них огни плафонов.

Секретарша, в больших очках, одетая, как и все в офисе, по-европейски — в белой кофточке и узкой макси-юбке, тотчас узнала Иесуке и закивала в знак того, что шеф ждет его.

У дяди все было толстым и тяжелым. Тучная фигура, заплывшее лицо с тремя подбородками, брови — две толстые запятые, поднятые к вискам, толстые усы, опущенные скобками по обе стороны толстогубого рта, очки с толстыми стеклами. Он снимал и клал их на тяжелый стол, щурясь близорукими глазами на неимоверной тяжести несгораемый сейф, который без подъемного крана не вытащить…

Матсубиси встретил племянника без особой радости, хотя вежливо справился о здоровье, подняв от деловых бумаг тяжелый взгляд и указав на тяжелый стул напротив, выразительно жесткий. «Посидел, сделал дело — уходи!»

— Иесуке, — начал дядя, — твои почтенные любящие родственники очень недовольны. Ты не оправдал возложенных на тебя надежд, извини. Ты должен перенять у европейцев их приемы, а ты вместо этого стал демонстрировать им свои, которые более уместно применить здесь, на родине. Это не бизнес, извини.

— Я не мог поступить иначе. Я старался спасти великого русского ученого.

— При помощи столь же великой русской женщины?

— Скорее молодой, самоотверженной.

— Я слышал, что ты занялся изучением русского языка?

— Да, дядя, извините. Это «метод погружения». Мы, изучающие, на долгий срок совершенно отключаемся от всего нам знакомого. Мы говорим только по-русски, пишем по-русски, читаем их книги, слушаем русскую музыку, поем русские песни, более того, мы думаем по-русски и даже видим русские сны. Я несколько раз видел Москву. Извините.

Дядя откинулся в кресле, взял в руки очки и, покусывая их дужку, задумался:

— А ты хотел бы увидеть ее не во сне?

— Разумеется, почтенный дядя.

Матсубиси опять погрузился в размышление. Потом вяло заговорил:

— Мои друзья по бизнесу, — Иесуке Танага знал, что дядя связан с военной базой американцев на Окинаве, — могли бы оценить твое знание русского языка. Я ведь угадываю твое тайное желание. Оно тоже может оказаться полезным. Поэтому ты примешь участие в конкурсе изучающих русский язык и получишь премию — поездку в Москву.

— Но если мне ее не присудят? — усомнился Танага.

Дядя выразительно хмыкнул и тяжело поднялся со своего места. Аудиенция закончилась, и оба низко кланялись друг другу. Дядя, тяжело ступая слоновьими ногами, проводил племянника до двери.

Иесуке понял, что на него делается ставка.

Лифтер, открывая перед ним дверцу, с почтительной улыбкой пожелал ему успеха.

«Языковое погружение» закончилось, и Танага принял участие в конкурсе, получил там словно заготовленную для него премию, хотя был не из самых лучших знатоков русского языка, и… приехал в Москву.

Он видел ее лишь во сне и совершенно не знал города. Тем более не представлял, как найти Анисимова и Аэлиту.

И как всегда принято считать, ему помог случай, который отнюдь не был случайностью. К столику японца в отеле «Метрополь» подсел американский журналист Генри Смит.

Они вместе любовались мраморным фонтаном в ресторанном зале, плавающими в нем «красными рыбами», которых услужливые официанты по заказу вылавливали сачками, наблюдали за пестрой разноязычной толпой туристов и разговаривали, по-английски.

Генри Смит восхитился знанием Танагой русского языка. Он побывал на Окинаве и общался там с японскими бизнесменами, но не выучил по-японски ни слова. А тут — свободное общение с русскими! Когда же Смит узнал об интересе Танаги к искусственной пище и ее создателям, восторгу его не было границ. Он готов был оказать Танаге любую помощь — он знал Москву и русских людей. Иесуке Танага, растерявшийся в чужой стране, рад был предложенной помощи расторопного американца.

Генри Смит поговорил по телефону со своим «русским другом», как он сказал, с которым познакомился в Риме, и узнал от него адрес института академика Анисимова. К сожалению, самого академика в СССР не оказалось, он уехал на Ассамблею ООН в Нью-Йорк, но его заменяет профессор Ревич, «русский друг» попросит его принять Иесуке Танагу. Но… американский приятель почему-то попросил Иесуке Танагу не выдавать в институте своего знания русского языка.

— Значительно удобнее слушать, что при вас будут говорить русские на своем родном языке, не подозревая, что вы их понимаете. Это может пригодиться и вам… и нам, — многозначительно добавил Генри Смит.

Японец, благодарный Генри Смиту за помощь, пообещал говорить в институте по-английски, мысленно решив, что русским языком он воспользуется, когда дойдет дело до осуществления сокровенной мечты.

Так Иесуке Танага попал в кабинет профессора Ревича, который временно замещал академика Анисимова.

Ревич вышел из-за стола, низко (совсем по-японски) кланяясь посетителю. Иесуке тоже кланялся, удивляясь, какими сходными оказываются обычаи в его стране и здесь.

Говорили по-английски. Японец интересовался миссией академика Анисимова в Нью-Йорке, и, поскольку она освещалась всей мировой печатью, профессор Ревич не делал из нее никакого секрета.

Геннадий Александрович Ревич любил внешние эффекты. Разговаривая с японцем по-английски, он вспомнил «пир знатоков» и Аэлиту, так поразившую всех своим знанием японского языка, и решил блеснуть перед японцем русским гостеприимством. Дама-референт по его просьбе тотчас пригласила младшую научную сотрудницу Толстовцеву. Танага не знал фамилии Аэлиты и, хотя и понял обращение профессора к референту, не догадался, кто появится в кабинете.

Когда вошла Аэлита, он онемел, не мог произнести ни слова ни на своем родном, ни на одном из знакомых ему языков.

Аэлита узнала Танагу и несказанно обрадовалась:

— Это же доктор Танага! Как я рада вам, Иесуке-сан! — сказала она на японском языке, по-европейски протягивая гостю обе руки, и, обернувшись к Ревичу, добавила по-русски: — Представьте, это тот самый доктор Танага, который спас от смерти нашего Николая Алексеевича в Германии!

— Ну что вы! Это сделали больше вы, нежели я, — на приличном русском языке произнес Танага и спохватился.

Но было уже поздно. Профессор Ревич пронзительно смотрел на него. Почему это он скрыл при посещении академического института свое знание русского языка?

Вызов Аэлиты, как решил Ревич, оказался несомненной его ошибкой. Он сразу утратил ведущее начало в разговоре с иностранным гостем. Танага и Аэлита оживленно болтали по-японски, и это представлялось Ревичу вопиюще нетактичным. Он не понимал ни слова и решительно не знал, как вновь овладеть положением.