– Баня? – переспросила Оцу. – Пойдемте, я вам покажу. Поставив поднос, она повела самурая по галерее. Вдруг он обнял ее.

– Может, помоемся вместе? – игриво предложил самурай.

– Оставьте меня! – вскрикнула Оцу, но самурай повернул ее к себе, сжал лицо девушки широкими ладонями и стал целовать.

– Что тебе не нравится? Не любишь мужчин? – мурлыкал он.

– Прекратите, немедленно прекратите! – закричала Оцу. Самурай зажал ей рот.

Такэдзо, забыв об опасности, вскочил, как кошка, на галерее и обрушил кулак на голову военного. Сильный удар на мгновение оглушил самурая, и он повалился на землю, все еще цепляясь за Оцу. Оцу громко вскрикнула, пытаясь освободиться.

– Такэдзо! Хватайте его! – заорал очнувшийся самурай.

Со стороны храма послышались голоса и топот ног. Ударил храмовый колокол, извещая, что Такэдзо обнаружен. С гор к храму потекли толпы людей. Такэдзо, однако, исчез, и людей снова отправили прочесывать горы Санумо. Такэдзо сам не понимал, как ему удалось выскользнуть из ловушки. Пока разворачивалась облава, он уже стоял перед входом в кухню дома Хонъидэн далеко от храма.

Заглянув в тускло освещенный дом, он позвал:

– Почтеннейшая!

– Кто там? – последовал резкий ответ.

Осуги появилась из задней комнаты, неся бумажный фонарь. При виде гостя ее лицо покрылось смертельной бледностью.

– Это ты! – вскрикнула она.

– У меня для вас важное известие, – торопливо заговорил Такэдзо. – Матахати не погиб, он жив и совершенно здоров. Он остался с одной женщиной, в другой провинции. Это все, что я могу сказать. Вы не сообщите об этом Оцу? Я сам не могу.

Такэдзо, словно избавившись от тяжелого бремени, быстро направился к выходу, но старуха остановила его.

– Куда собрался?

– Я должен пробраться в острог в Хинагуре и освободить Огин, – ответил он. – Потом скроюсь. Я должен был сказать вам и Оцу, что не бросил Матахати умирать. Другого дела у меня в Миямото нет.

– Вот как, – проговорила Осуги, перекладывая фонарь из одной руки в другую, стараясь потянуть время. – Ты, верно, голоден?

– Много дней нормально не ел.

– Бедный мальчик! Подожди! Я как раз готовлю. Угощу горячим обедом, как говорится, на дорожку. А пока, может, вымоешься? А я с едой управлюсь.

Такэдзо удивился.

– Не изумляйся, Такэдзо! Наши семьи были вместе со времен клана Акамацу. Мне вообще жаль с тобой расставаться, но уж во всяком случае не отпущу, пока хорошенько не поешь.

Такэдзо молча вытер рукавом выступившие слезы. Он давно забыл ласковое обращение. Он привык относиться к каждому с подозрением и недоверием, а здесь он вдруг вспомнил о человеческом отношении друг к другу.

– Марш в баню! – с деланным добродушием проговорила Осуги. – Снаружи опасно оставаться, тебя могут увидеть. Я принесу мочалку, а пока ты купаешься, достану кимоно и белье Матахати. Хорошо попарься и не спеши!

Осуги передала ему фонарь и ушла в глубь дома, и почти тотчас из дома выскользнула ее невестка. Она пересекла сад и скрылась в ночи.

Из бани доносился плеск воды, над головой Такэдзо сильно раскачивался фонарь.

– Хорошо? – весело спрашивала Осуги. – Добавить горячей воды?

– Достаточно, – ответил Такэдзо. – Я будто заново родился.

– Не торопись, погрейся вволю. Рис еще не сварился.

– Спасибо! Знай я, что все так получится, пришел бы раньше. Я был уверен, что вы на меня сердитесь.

Такэдзо еще что-то говорил, но плеск воды заглушал его голос, и Осуги не отвечала.

Вскоре в воротах появилась запыхавшаяся невестка, за которой следовала группа самураев и добровольцев из крестьян. Осуги вышла к ним и что-то зашептала.

– Моется? Ловко устроено! – восхищенно сказал один из самураев. – Прекрасно! На этот раз ему не уйти.

Разбившись на две группы, пришедшие на цыпочках стали подбираться к бане.

Что-то, Такэдзо не смог бы объяснить и сам, насторожило его, и он выглянул в щель. Волосы у него встали дыбом.

– Западня! – простонал он.

Совершенно голый, Такэдзо находился в крошечном помещении, времени на раздумье не было. Ему показалось, что к бане подбирается целая толпа, вооруженная копьями, палками и боевыми дубинами, но он не боялся. Все чувства вытеснила ненависть к Осуги.

– Держитесь, ублюдки! – прорычал Такэдзо.

Ему было безразлично, сколько людей его окружило. В такой ситуации он умел только атаковать, а не ждать нападения. Люди осторожно приближались, норовя спрятаться друг за друга, а Такэдзо, распахнув дверь, выпрыгнул, испуская боевой клич, леденящий кровь. Голый, с развевающимися волосами, он вырвал из рук первое попавшееся копье, отправив его владельца кувырком в кусты, и начал с бешеной силой вращать копьем вокруг себя, как шаман. В битве при Сэкигахаре он понял, что это наиболее эффективный прием, когда тебя окружило несколько противников, и что древко копья порой работает лучше, чем его острие.

Нападающие слишком поздно поняли свою ошибку. Им следовало послать человека четыре в баню и там взять Такэдзо. Теперь им оставалось криками подбадривать друг друга. Такэдзо их опередил.

Вращающееся древко, зацепившись за землю, сломалось. Такэдзо схватил булыжник и метнул его в толпу, которая начала пятиться назад.

– Он побежал в дом! – крикнул один из стражников.

В это время Осуги и ее невестка прятались на заднем дворе за деревьями.

Мчась со страшным грохотом по дому, Такэдзо кричал:

– Где моя одежда? Отдайте!

Кругом лежало много рабочей одежды, не говоря уже о сундуке с дорогими кимоно, но Такэдзо не обращал на них внимания. В полутьме он пытался разыскать свои лохмотья. Он увидел их в углу кухни. Схватив одежду, Такэдзо подтянулся на руках к окошку над большим глинобитным очагом и выбрался на крышу. Его преследователи в полном замешательстве обвиняли друг друга в том, что упустили Такэдзо.

Стоя на крыше, Такэдзо не спеша облачился в кимоно. Зубами он оторвал полоску от пояса и завязал ею волосы на затылке так туго, что кожа на лице натянулась и глаза сделались еще уже.

Весеннее небо сияло миллионами звезд.

Поиски в горах велись непрерывно, сельские работы остановились. Крестьяне не обрабатывали поля, не ухаживали за шелковичными червями. Большие щиты перед домом старосты и у каждого перекрестка обещали крупную награду за поимку или убийство Такэдзо, а также за сведения, которые могут помочь его аресту. Под объявлением стояла подпись владетельного князя Икэды Тэрумасы.

В усадьбе Хонъидэн царила паника. Напуганные до смерти, Осуги и ее семья заперли главные ворота на засов и заложили вещами все входы, ожидая, что Такэдзо явится мстить.

Под руководством военных из Химэдзи разрабатывались новые планы поимки беглеца, но пока ни один из них не удался.

– Он убил еще одного! – сообщал крестьянин соседу.

– Где? Кого теперь?

– Какого-то самурая. Нездешнего.

Труп обнаружили на тропинке у околицы деревни. Убитый лежал, уткнувшись головой в высокую траву, его ноги были сведены предсмертной судорогой. Вокруг толпились и гудели зеваки, любопытство которых пересиливало страх. Голова человека была раздроблена шестом от щита с объявлением о награде, само объявление, пропитанное кровью, лежало на убитом. Некоторые читали перечень наград вслух, втихомолку посмеиваясь, оценив мрачный юмор.

Бледная, взволнованная Оцу выбралась из толпы и заспешила к храму. Она жалела, что посмотрела на убитого, теперь он стоял у нее перед глазами. У подножия горы она столкнулась со старшим самураем, который остановился в храме, и полдюжиной его подчиненных. Они направлялись расследовать убийство, о котором им уже донесли. Увидев девушку, самурай расплылся в улыбке.

– Где ты была, Оцу? – спросил он с развязным самодовольством.

– В лавке, – коротко бросила Оцу. Не удостоив его взглядом, она поспешила вверх по каменным ступеням, ведущим к храму. Этот человек был ей отвратителен. С самого начала ей не понравились его жидкие усики, а после его приставаний Оцу его возненавидела.