В течение двух суток плот кидало из стороны в сторону, а Амина все это время находилась то в забытье, то в бреду. В конце концов подхваченный течением и гонимый ветром плот вбросило на восточный берег Новой Гвинеи. Туземцы, случайно находившиеся в это время на берегу, нашли Амину. Прежде всего они поспешили раздеть ее донага и тут только заметили у нее на пальце очень ценный алмаз, подарок Филиппа. Один из дикарей старался стянуть кольцо у нее с пальца, но так как это не удавалось ему, то он выхватил из-за пояса тупой ржавый нож и принялся усерднейшим образом пилить им палец молодой женщины.

Боль заставила ее прийти в себя; тогда, видя, что она жива, одна старая женщина, видимо, пользовавшаяся большим авторитетом среди своих соотечественников, приказала оставить ее в покое. Оказавшиеся тут же на берегу тидорцы, ведшие меновую торговлю с туземцами и состоявшие в дружбе с португальцами, указали им, кроме того, что спасти и доставить в португальскую колонию женщину их племени — было выгоднее, чем обобрать и убить ее, потому что португальцы выдадут за нее хорошую награду. Этому вмешательству тидорцев Амина и была главным образом обязана не только жизнью, но и уходом и вниманием, оказанным ей туземцами.

Папуаска отнесла ее в свою хижину, где Амина пролежала долго, находясь между жизнью и смертью и пользуясь самым заботливым уходом, хотя, в сущности, ни в чем не нуждалась, кроме холодной воды, которой ей освежали горячую голову и запекшиеся губы.

Когда Амина, наконец, раскрыла глаза и глубоко вздохнула, маленькая папуаска вскочила и побежала оповестить об этом женщину, приютившую у себя Амину. Та тотчас же явилась. Это была очень рослая и тучная женщина, весьма скудно прикрытая; ее кудлатые, как у негров, волосы были местами курчавы, местами гладко прилизаны. Опояска из холщовой ткани и лоскут вылинялого желтого шелка на плечах составляли все ее одеяние. Несколько серебряных колец на пальцах и обручей на предплечье украшали ее черное тело, также ожерелье из перламутра. Зубы ее были совершенно черны, а общий вид таков, что мог возбудить только отвращение.

Тем не менее женщина эта была добрая и ласковая; она тотчас же приветливо заговорила с Аминой, которая, однако, ничего не могла понять из ее речи, тем более, что была еще очень слаба и снова впала в забытье.

Благодаря уходу и заботам этой папуаски Амина недели через три была уже в состоянии выходить из хижины, чтобы подышать свежим вечерним воздухом. Иногда туземцы обступали ее с любопытством, но не с доброжелательством. Наряд их состоял по преимуществу из опоясания, сделанного из пальмовых листьев, украшения — из серебряных колец, продетых в уши и нос, а головной убор — из птичьих перьев, предпочтительно из перьев райских птиц.

Однажды поутру Амина вышла из хижины, особенно радостная и счастливая: ей, наконец, явилась во сне мать и открыла свое забытое искусство, свои таинственные познания.

Имей Амина возможность объясняться с папуасами, она нашла бы средства узнать, где теперь найти Филиппа, и что его ожидает.

Но прошло два месяца с тех пор, как Амина находилась на попечении папуасской женщины, и вот, наконец, тидорцы возвратились с приказанием привезти белую женщину в португальскую колонию и щедро вознаградить тех, кто заботился о ней до сего времени. Знаками тидорцы пояснили Амине, что она должна ехать с ними, а так как все казалось ей лучше, чем оставаться среди этих дикарей, то она с готовностью согласилась и, ласково простясь со своей доброй покровительницей, поместилась на пероке, более похожей на раковину, чем на судно, и понеслась по волнам вместе со своими новыми спутниками.

Мысли ее по-прежнему постоянно переносились к Филиппу, и ей вспомнился его сон, когда она предстала ему в образе русалки. К вечеру они прибыли к южной конечности острова Галоло, где и пристали к берегу, чтобы переночевать не в открытом море, а на другой день прибыли к месту своего назначения. Амину препроводили в португальскую факторию, где она была встречена местным губернатором с особым почетом и радушием.

Все были поражены красотой Амины, и губернатор обратился к ней с очень длинной речью, но Амина дала ему понять знаками, что не понимает ни слова по-португальски. Тогда решили, что она или англичанка, или голландка, и послали за переводчиком, через посредство которого Амина узнала, что месяца через три сюда ожидается китайское судно, которое может доставить ее в Гоа, а оттуда уже не трудно сесть на какой-нибудь другой корабль и отправиться, куда ей будет угодно. До того же времени губернатор предложил ей оставаться в фактории, где предоставит в ее распоряжение уютный маленький домик и негритянку-прислугу.

Губернатор, или комендант был низкого роста, высохший, как сухарь, человек с большущими усами и громадным палашом. Его внимание к Амине не могло быть истолковано иначе, как восхищением ее красотой. Она надсмеялась бы над ним и его ухаживаниями, если бы не боялась этим осложнить свое положение, возбудить против себя его гнев. В две-три недели она научилась достаточно говорить по-португальски, чтобы обходиться без переводчика, а под конец своего пребывания на Тидоре говорила уже совершенно свободно.

Когда прошло три месяца, Амина целыми днями не спускала глаз с моря, выжидая прибытие китайского судна. И вот оно, наконец показалось на горизонте. Сердце Амины радостно забилось; в этот момент комендант, находившийся подле нее, вдруг упал на колени, признался в своей любви и умолял ее не думать об отъезде и согласиться соединить свою судьбу с его судьбой.

Амина имела осторожность не отвергнуть его предложения, не осмеять мольбы: она помнила, что здесь она вся в его власти, и потому ласково возразила ему, что, к сожалению, она женщина замужняя, и что прежде всего ей необходимо получить достоверные сведения об ее муже, узнать, жив ли он или нет, и потому она решила отправиться в Гоа, и если там она убедится, что свободна, то тотчас же напишет ему об этом.

Этот ответ, как мы увидим впоследствии, был причиной многих страданий для Филиппа.

Губернатор и в то же время комендант португальской фактории, будучи уверен, что сумеет представить Амине неопровержимые доказательства смерти ее мужа, остался доволен ее ответом и заявил, с своей стороны, что как только он получит уверенность в том, что она свободна, то лично поспешит к ней с этою вестью в Гоа.

«Безумец! — подумала про себя Амина. — Неужели он действительно думает, что я могу отвечать ему взаимностью?»

И, встав, пошла на берег встречать судно.

Через полчаса оно бросило якорь, и все находившиеся на нем сошли на берег; в числе других Амина заметила фигуру католического патера и невольно содрогнулась. Когда он подошел ближе, то она увидела, что перед ней стоял патер Матиас.

И Амина, и патер Матиас были одинаково удивлены и поражены этой встречей. Амина первая протянула руку, она даже забыла в этот первый момент встречи, при каких условиях они расстались в последний раз; так она была рада встретить теперь знакомое лицо.

Патер Матиас спокойно взял протянутую ему руку, затем, возложив свою ей на голову, произнес: «Да благословит тебя Бог, и да простит Он тебя, как я давно тебе простил, дитя мое!».

При этих словах в памяти Амины воскресло все, и она густо покраснела. Простил ли ей в душе патер Матиас, это покажет будущее, но теперь он отнесся к ней ласково и участливо и вполне одобрил ее намерение отправиться в Гоа.

Через несколько дней судно отправилось в путь, и Амина покинула португальскую факторию и ее влюбленного коменданта.

Благополучно пройдя между островами архипелага, судно перерезало устье Бенгальского залива и продолжало свой путь при неизменно хорошей погоде.

Возвратись в Лиссабон из Тернезе, патер Матиас вскоре заскучал своим бездействием в столице Португалии и добровольно вызвался отправиться снова миссионером в Индию. С этой целью он прибыл на Формозу и оттуда вскоре получил предписание от своего начальства отправиться с важным поручением в Гоа.