Солдаты увели Филиппа и Кранца, удивленные этой внезапной переменой отношений их начальника к этим синьорам.

Шрифтен последовал за ними, и когда они подходили к лестнице, ведущей в их тюрьму, Кранц в приступе дикого бешенства вырвался от солдат и дал Шрифтену такого пинка, что тот отлетел на несколько сажен вперед и растянулся во всю длину на мостовой.

— Вот это здорово! Хи! Хи! — крикнул Шрифтен, с трудом подымаясь на нога и с усмешкой глядя на Кранца.

Прежде чем за Кранцем и Филиппом закрылась тяжелая дверь подземелья, глаза их встретились с глазами солдата Педро, и в них они прочли, что этот человек сделает для них все, чтобы выручить их из беды. И это был для них луч надежды в мрачной подземной тюрьме.

— Итак, все наши надежды погибли! — воскликнул Филипп. — Что теперь может помочь нам уйти из цепких лап этого тщедушного тирана?

— Может неожиданно представиться случай, когда его меньше всего предвидишь, — сказал Кранц, — будем надеяться на лучшее. Прежде всего надо немного пообождать и дать гневу коменданта время немного улечься. Он, несомненно, любит деньги, а нам известно, где скрыты все сокровища команды; полагаю, что его можно будет соблазнить этими богатствами настолько, что он взамен их согласится даровать нам свободу!

— Это не невозможно! Но что вы скажете, Кранц, про этого негодяя Шрифтена? Он положительно преследует меня всю жизнь и действует как будто по чьему-то наущению.

— Он как будто является воплощением вашего рока, но сейчас я думаю не о нем, а о том, не намеревается ли наш комендант оставить нас здесь без пищи и питья.

— Это бы не удивило меня: я убежден, что он не прочь извести меня, и если он не может убить, то во всяком случае может измучить меня и замучить даже до смерти!

Между тем комендант, как только пришел в себя от овладевшего им в первую минуту бешенства, потребовал к себе Шрифтена, чтобы подвергнуть его подробному допросу, но того нигде не могли найти. Часовые у ворот утверждали, что он не выходил и даже близко не подходил к воротам; в форте его тоже нигде не было. Обыскали все жилые и нежилые помещения, но все безуспешно.

— Неужели его заперли вместе с теми двумя? — подумал комендант. — Быть не может! — Пойду посмотрю!

Спустившись и приотворив дверь подземелья, он заглянул в нее и хотел было удалиться, не сказав ни слова, но Кранц обратился к нему со словами:

— Нечего сказать, синьор, милое обхождение с людьми, с которыми в столько времени вели дружбу и делили время! Бросать людей в подземелье потому только, что какой-то неизвестно откуда взявшийся субъект объявил вам, что мы не те, за кого себя выдаем. Быть может, вы не откажетесь прислать нам сюда немного воды — нас мучает жажда.

Комендант, смущенный странным исчезновением голландского матроса, положительно был выбит из позиции и не знал, как себя держать. На последние слова Кранца он ответил довольно мягко и вежливо:

— Я сейчас распоряжусь, чтобы вам принесли воды, синьор! — и, поспешно заперев дверь, удалился.

— Странно, — заметил Филипп, — он теперь как будто в более миролюбивом настроении!

Спустя несколько минут явился Педро и принес кувшин воды.

— Он исчез, точно по мановению волшебного жезла, его ищут повсюду и нигде не могут найти!

— Кого? Этого старого одноглазого матроса?

— Да, того самого, которому вы отпустили такой здоровый пинок, что он отлетел на тот конец двора. Наши думают, что это был вовсе не человек, а оборотень. Часовые говорят, что он даже и не подходил к воротам. Каким же образом он мог уйти отсюда, положительно непостижимо, и, как я заметил, это обстоятельство чрезвычайно смущает нашего коменданта!

— Вам поручено присматривать за нами, Педро?

— Не знаю, но думаю, что эту обязанность возложат на меня.

— Так вот, Педро, скажите коменданту при случае, что, когда он пожелает меня выслушать, я имею сообщить ему нечто важное!

Педро ушел.

— Ну, вот, Филипп, — продолжал Кранц, обращаясь к своему другу, — я могу теперь напугать этого маленького коменданта и заставить его выпустить нас на свободу при условии, что вы согласитесь сказать, что вы — не муж вашей Амины.

— Этого я не могу сказать, Кранц, отречься от своей жены я не в состоянии, будь, что будет!

— Я это предвидел… но если вы не согласны с тем, что я предлагаю, то, право, не знаю, что могу сделать… ну, все равно, попытаюсь сделать, что можно… дайте мне подумать…

Кранц принялся ходить взад и вперед, раздумывая и соображая; но не прошло и четверти часа, как дверь их камеры отворилась, и вошел комендант.

— Вы имели сообщить мне что-то! Я слушаю! — сказал он.

— Прежде всего я попросил бы вас привести сюда этого одноглазого негодяя для очной ставки!

— Я не вижу в этом никакой надобности, — возразил португалец. — Говорите, что вы имели мне сказать!

— Ну, так знаете ли, с кем вы имеете дело в лице этого одноглазого урода?

— С голландским матросом, я думаю!

— Вы ошибаетесь: это оборотень, воплощение дьявола, который был причиной гибели нашего судна, и который несет с собой несчастия всюду, где только появляется!

— Вы смеетесь надо мной!

— Нет, приведите его сюда: мой благородный товарищ имеет власть над ним, и я положительно удивлен, как он может оставаться здесь, когда на груди у моего товарища талисман, от которого этот урод с криками и воплем бежит и исчезает. Приведите его сюда, и вы сами увидите!

— Да сохранит нас небо! — воскликнул комендант.

— Пошлите за ним, синьор! — настаивал Кранц.

— Он пропал, исчез, его нигде найти нельзя!

— Я так и думал! — спокойно заметил Филипп.

— Пропал? Исчез?.. Вы теперь видите, что я говорил правду: надеюсь, что после этого вы принесете свои извинения моему другу и позволите нам вернуться в наше прежнее помещение. Там, если вы пожелаете, я объясню вам эту странную, но в высшей степени интересную историю.

Совершенно сбитый с толку комендант положительно не знал, что ему делать. Наконец, он вежливо поклонился Филиппу и просил его считать себя свободным, затем обратился к Кранцу и высказал ему желание быть немедленно посвященным во всю эту страшную историю, после чего он ушел, оставив дверь открытой.

Кранц последовал за комендантом в его маленькую гостиную, а Филипп вернулся в занимаемую им с товарищем комнату.

Командир кинулся на диван и приготовился слушать, а Кранц расположился подле него в кресле и начал так:

— Прежде всего я должен вам сказать, комендант, что вы отчасти были введены в заблуждение, а отчасти и нет. Очутившись здесь и не зная, что нас здесь ожидает, мы действительно скрыли от вас наше настоящее положение и чины. Впоследствии я ознакомил бы вас с настоящим социальным положением моего друга, но не считал нужным сообщать вам положение, занимаемое им на судне. Дело в том, что он, как это весьма понятно для человека его класса, был собственником и владельцем погибшего судна, погибшего благодаря этому одноглазому негодяю, но об этом после! Теперь я расскажу вам самую историю. Итак, лет десять тому назад был в Амстердаме один нищий, жалкий, несчастный нищий, питавшийся подаянием, ходивший в грязных лохмотьях; так как он некогда был матросом, то его одежда несколько напоминала обычный костюм голландских моряков. У этого человека был сын, которому он отказывал даже в самом необходимом и к тому еще обращался в высшей степени грубо и жестоко. Между тем ходили слухи, что старик нищий очень богат. После повторных попыток завладеть хоть небольшой долей отцовских денег, сын, по внушению дьявола, конечно, убил отца, которого нашли однажды поутру мертвым в постели. Но так как на теле покойника не оказалось никаких знаков насилия, то, хотя подозрение и пало на сына, делу не было дано законного хода, и молодой человек вступил во владение отцовским богатством. Все ожидали, конечно, что наследник начнет кутить и сорить отцовскими деньгами, как это часто бывает. Но вместо того этот богатый наследник решительно ничего не расходовал и жил в такой же бедности, как его отец, если даже не хуже. Вместо того чтобы быть веселым и довольным, имея в своем распоряжении так много денег, он всегда казался несчастным и пришибленным и бродил по улицам и дворам, собирая корки хлеба и питаясь ими. Люди, глядя на него, качали головами и говорили, что здесь что-то неладно. Наконец, протянув лет шесть или семь подобное существование, и сын умер без покаяния и причащения. Его также нашли мертвым в постели. У постели на табуретке было найдено письмо на имя местных властей, в котором умерший сознавался, что убил своего отца из-за денег, но что, когда он вздумал взять часть этих денег на свои расходы, спустя несколько дней после похорон, то увидел дух своего отца в его прежнем образе, сидевший на мешках с деньгами и угрожавший ему немедленной смертью, если он только прикоснется хотя бы к одному червонцу из этих денег. Он ушел, но после того, сколько раз он ни возвращался, всегда находил призрак своего отца, сидящий на деньгах и охраняющий их. Наконец, он отказался от мысли когда-либо воспользоваться этими деньгами и хотя продолжал владеть ими на законном основании, но не смел истратить и гроша из этих денег. Сознание его преступления преследовало его, и он чувствовал себя более, чем когда либо, несчастным. В конце письма говорилось, что, чувствуя приближение смерти, он завещает все эти деньги на церковь, построенную в честь того святого, имя которого он носил, где бы в целом мире ни находилась эта церковь; если же церкви в честь этого святого нигде на целом свете нет, то завещал построить на эти деньги церковь во имя этого святого, а оставшуюся от постройки сумму оставить в пользу этой самой церкви.