Раздосадованный донельзя, отец хотел повернуться и идти домой, как вдруг услышал звук рога: кто-то трубил в лесу. Удивленный, он остановился и прислушался; рог прозвучал еще раз, затем еще раз и уже совершенно близко; он знал, что это призыв на помощь, что эти звуки рога означали, что кто-то заблудился в лесу. Минуту спустя отец увидел человека на коне с женщиной, примостившейся на крупе, выезжающих на поляну и направляющихся прямо на него. В первый момент ему пришли на ум странные истории, слышанные им об оборотнях и нечистой силе, но затем он увидел, что то были такие же живые люди, как он сам. Они просили его приютить их на ночь, обогреть и укрыть от их врагов.

«Мы бежали из Трансильвании, где и честь моей дочери, и моя жизнь были в опасности; бежали, и погоня осталась далеко за нами. Но если вы, добрый человек, не поможете нам, то мы должны будем погибнуть здесь в горах от голода и холода!» — говорил мужчина.

«Мой дом недалеко отсюда на полгоры, но ничего, кроме убежища от стужи, я не могу предложить: живу я бедно, и хозяйки у меня нет. Но чем богат, я готов с вами поделиться, « — сказал отец, вспомнив при этом свое бегство из той же Трансильвании и драму, пережитую им перед тем. Все трое двинулись в путь, и по дороге отец рассказал, что был завлечен в лес в такую пору седым волком, пришедшим под самое окно его избы.

«Этот зверь пробежал мимо нас в тот момент, когда мы выезжали на поляну! — сказал незнакомец. — Я едва было не выстрелил по нему».

Часа через полтора отец и двое незнакомцев добрались, наконец, до нашего дома и вошли в него.

«Мы пришли как раз вовремя! — сказал охотник, зачуяв вкусный запах жареного мяса. — У вас, как вижу, молодые, но искусные повара, которые позаботились о нас».

«Весьма рад, что нам не придется ждать!» — сказал отец, и стал усаживать молодую девушку поближе к огню, затем вышел позаботиться о лошади незнакомца.

Гревшаяся у огня женщина была очень красива, но в глазах ее было что-то беспокойное, тревожное, даже злое и жесткое, хотя она была ласкова и приветлива с нами; маленькая Марчелла, наша сестренка, однако, не могла решиться подойти к ней и от страха перед этой красивой женщиной забилась в кровать, где и лежала, не шевелясь, отказавшись даже от ужина, на который она раньше так радовалась.

После ужина отец предложил молодой девушке занять его постель, тогда как мы улеглись, как всегда, все трое на другой кровати. Однако, хотя и было поздно, мы не мощи заснуть. Отец и пришлый охотник сидели у огня, беседуя за бутылкой вина, которую принес отец ради этого необычайного случая. Во всем этом было что-то столь необычайное для нас, что мы жадно прислушивались к каждому звуку, ожидая услышать что-нибудь новое и неведомое доселе.

«Вы сказали, что вы из Трансильвании?» — говорил отец.

«Да, я был крепостным одного знатного магната! — отвечал гость. — Мой господин требовал, чтобы я отдал ему мою дочь для удовлетворения его каприза, но я не соглашался, она тоже, и дело окончилось тем, что мне пришлось всадить ему несколько дюймов клинка моего охотничьего ножа в грудь».

«Значит, мы земляки и братья по несчастью!» — отозвался отец, пожимая руку гостя.

«В самом деле? Вы тоже из тех мест?»

«Не только из тех мест, но и бежал оттуда, как вы, только моя история еще более печальна, чем ваша!»

«Позвольте мне узнать ваше имя!»

«Кранц!»

«Как? Неужели Кранц? Я знаю вашу печальную повесть, не воскрешайте вновь тех горестных воспоминаний и позвольте еще раз пожать вам руку; я — ваш троюродный брат Вильфред из Брансдорфа!» — воскликнул гость, обнимая отца.

Они налили себе по стаканчику, выпили друг за друга и продолжали разговаривать вполголоса.

Поутру, когда мы проснулись, дочь охотника уже встала и показалась нам теперь еще более прекрасной. Она подошла к Марчелле и стала ласкать ее, но девочка расплакалась, как будто сердце ее надрывалось от боли.

С этого времени прекрасная девушка, которую звали Христина, и се отец, Вильфред, поселились в нашей хижине. Отец ее и наш отец ежедневно уходили охотиться, а Христина оставалась с нами, приняв на себя все заботы по хозяйству и по дому; к нам, детям, она была добра и мила, но мы почему-то не могли полюбить ее. Отец, как видно, полюбил ее, и недели три спустя после того, как они поселились у нас, отец просил ее руки и получил согласие как ее, так и ее отца. Нас послали спать, но мы лежали и слышали все, и я, как сейчас, помню их разговор.

«Я охотно отдам вам мою дочь, Кранц, — говорил охотник Вильфред, — и, дав вам свое благословение, уйду отсюда!»

«Отчего же вам не остаться здесь?» — спросил отец.

Нет, меня ждут в другом месте; только вы не расспрашивайте меня ни о чем; я даю вам свое согласие, и этого с вас должно быть довольно. Но вот что; ведь в этой глуши нет священника, который бы мог повенчать вас; ни даже какого-либо гражданского учреждения, где бы можно было оформить ваш брак! А какой-нибудь обряд все же должен быть совершен над вами, чтобы дать удовлетворение совести отца; поэтому, если вы согласны, я сейчас же повенчаю вас по-своему; если нет, то я возьму с собой свою дочь и уйду вместе с ней!

«Я согласен» — отозвался отец.

«Так возьмитесь за руки, и вы, Кранц, клянитесь!»

«Клянусь!» — сказал отец.

«Клянусь всеми духами этих гор.»

«Почему же не небом?» — прервал его мой отец, удивленный такой необычайной формулой.

«Не все ли вам равно, Кранц, если я предпочитаю такую, быть может, в вашем представлении даже менее связующую клятву? Если такова моя фантазия, то уж, наверное, вы не станете перечить мне в этом!»

«Ну, пусть так, — сказал отец, — если вы непременно хотите заставить меня клясться тем, во что я не верую!»

«А как часто так называемые христиане клянутся тем, во что они не верят! — воскликнул охотник Вильфред. — Впрочем, как хотите, я могу взять свою дочь с собой!»

«Нет, продолжайте!» — с досадой крикнул отец.

«Клянусь всеми духами этих гор и всею их властью в добре и зле, на благо и на беду человека, что беру Христину себе в жены; что буду всегда охранять, беречь и любить ее, и что рука моя никогда не подымется на нее; и если я нарушу эту клятву, пусть месть этих духов падет на мою голову и головы моих детей, и пусть они погибнут от волков, коршунов или других лесных зверей, чтобы тело их было разорвано на части, и оглоданные кости белели в лесу, всем этим я клянусь!»

Отец колебался, прежде чем произнести заклинание на своих детей, а маленькая Марчелла, слыша эти ужасные слова, вдруг разразилась громким плачем. Это, видимо, смутило всех, особенно отца, который грубо прикрикнул на девочку, после чего та поспешила спрятать свою голову в подушки и заглушить в них свои рыдания. Таков был второй брак моего отца, а поутру охотник Вильфред сел на своего коня и уехал неизвестно куда. С этого времени отец с мачехой стали спать в одной комнате с нами, и все осталось приблизительно по-прежнему, только мачеха теперь уже больше не ласкала нас, а даже нередко била, в отсутствие отца, особенно маленькую Марчеллу.

Однажды ночью сестренка наша разбудила нас с братом и чуть слышно шепнула: «Она вышла из дома за дверь в одной сорочке; я видела, как она осторожно вылезла из кровати, внимательно смотрела некоторое время на отца, чтобы убедиться, что он спит, затем вышла за порог дома!». Что могло заставить ее в такой мороз выйти в одной сорочке за порог, когда на дворе был снег по колена? Спустя час мы услышали вой волка под самым нашим окном.

«Это волк! — воскликнул брат. — Он ее разорвет на части!»

«О, нет! Он ничего ей не сделает!» — сказала Марчелла.

И действительно, спустя несколько минут наша мачеха воротилась, заперла дверь на засов, осторожно и неслышно, затем подошла к ведру с водой и умыла себе лицо и руки, после чего осторожно юркнула в постель.

Все это показалось нам стать страшным, что мы решили на следующий день не спать и следить за ней. И что же, не только в последующую ночь, но и почти каждую ночь она вставала с постели и в одном ночном белье выходила за дверь, а после ее ухода мы каждый раз слышали вой волка под окном, и каждый раз, вернувшись в избушку, она умывалась, прежде чем лечь в постель. Кроме того, наблюдая за нею и в течение дня, мы заметили, что она почти никогда не садилась к столу, когда мы с отцом обедали или ужинали, а в тех случаях, когда это делала по настоянию отца, то делала это с видимым отвращением, как будто вся приготовленная ею самой пища была ей противна; а с другой стороны, мы не раз ловили ее на том, что, беря мясо, чтобы приготовить похлебку или жаркое, она торопливо отрезала от него порядочный кусок и тайком от нас съедала его сырым.