Рассыпанное на дворе зерно никто не клевал, бельё, развешенное для просушки, уже посерело от пыли, и недоеденные поросятами помои успели покрыться густой сине-зеленой плесенью. Даже вороны почему-то их не подъели.

Охваченная ужасом, я шла по мертвому селу, ведя под уздцы дрожащую кобылку. Наши глаза подмечали всё новые и новые детали этого кошмара. Вот у колодца валяются три пары деревянных ведер и коромысла – видно, кумушки остановились почесать языками.

А вот посреди улицы стоит телега, а перед ней оглобля и хомут.

В кузне вокруг потухшего горна разбросаны инструменты.

В литейном сарае – полупустые холодные формы, а рядом чан с застывшим металлом, который, похоже, не успели использовать.

В трактире мухи жужжат над тарелками с протухшей едой, запах вышибает вон получше любого платного вышибалы, а от подсохших пивных луж на деревянных столах остались уродливые пятна. На полу валяется яркое вышитое полотенце и пустая глиняная кружка.

Нигде ни особого беспорядка, ни следов борьбы, ни пятен крови…

И – самое жуткое – стоящий в самом центре села храм Молодого Бога, всегда такой нарядный, праздничный с его легкими белыми стенами и высокой звонницей, теперь был покрыт омерзительным серо-коричневым налетом. Колокола же его, славные своими чистыми тонами и искусными звонарями, и вовсе исчезли. Осиротевшая колокольня зияла на фоне легкого весеннего неба пустотой, словно безглазый череп мертвеца.

Я стояла, тесно прижавшись к Тинке, и слезы текли по моим щекам. Не стало большого трудолюбивого села, где умели выращивать лен и жито, делать колокола и ковать мечи, разводить быстрых коней и тучных коров. Они жили, любили, ссорились, мирились, работали, гуляли на праздниках, искали клады на Купалу, сжигали чучело Мораны, провожая зиму…. А теперь здесь никого не осталось, ни человека, ни животного, ни мышки, ни птички. Только мухи.

Внезапно Тинка вскинула голову и заплясала на месте. Краем глаза я заметила какое-то шевеление в тени высокого забора, окружавшего подворье медника Любима. Я с наивной надеждой обернулась, и это короткое простодушное движение чуть не стоило мне жизни.

С коротким ревом из-под частокола на нас выскочил здоровенный волосатый мужик с синюшной помятой физиономией. От обычного деревенского пропойцы его отличали длинные острые клыки и тускло-красные горящие глаза.

В общем-то, совсем и не мужик. Упырь.

Упырь?! Среди бела дня?! Но, позвольте, каждый ребенок знает, что эта кровожадная нежить ведет сугубо ночной образ жизни. Нападает преимущественно из засады и только на людей, прочие живые существа в его рацион не входят. Одиночка. Обладает редким упорством. Способен преследовать выбранную жертву многие версты и дни.

Мой упырь, похоже, имел своё мнение на этот счет. Дневной свет его нисколько не смущал. Он плотоядно облизнулся толстым фиолетовым языком, рыкнул ещё разок и начал неспешно обходить меня справа. Примеривался, должно быть, в какой артерии кровь вкуснее…

Я судорожно пыталась сообразить, что же мне в этой жизнеутверждающей ситуации можно было бы предпринять. Расклад выходил неутешительный. Стрелой упыря не возьмешь, даже серебряной. Самострел, да с заговоренным болтом, конечно, поубедительнее будет, однако его ещё достать надо и снять с предохранителя. Остается что? Правильно!

Сильным броском я отправила узкий серебряный нож–засапожник в полет, метя чудовищу в глаз. Однако в эту же самую секунду оно взвилось в прыжке и словило клинок горлом.

Серебро сделало свое дело – упырюга рухнул на землю, не долетев до меня сажени три. Нащупал мой нож, выдрал его из горла, воя от боли, отшвырнул в сторону, а затем целеустремленно пополз к нам, загребая землю когтистыми лапами.

Выручила Тинка. Пока я рвала из-за спины зацепившийся за тул самострел, она ловко припечатала гнусную тварь тяжелым копытом. Разбитая голова ещё ненамного задержала упёртую нежить, но и я наконец справилась с пакостным оружием, и серебряный болт с противным хрустом разворотил упырю грудную клетку, пригвоздив его к земле.

Я не стала долго наслаждаться хрипами поверженного врага или пытаться извлечь из его тела свой болт. Подхватив валявшийся нож, я взлетела к Тинке на спину, и мы рванули с ней по пустынной улице во весь опор.

У здания кузницы я натянула поводья.

- Тин, давай на секунду сюда заскочим, я знаю, где Вук серебряные болты держит. Боюсь, пригодятся.

- Только давай быстрее, - проговорила Тинка сквозь зубы. – Да не слезай с меня.

Хорошо, что через двери кузницы регулярно проходил сам кузнец Вук, мужчина гигантского роста и могучего телосложения, а также проносились различные крупные изделия, вышедшие из-под молота мастера. Размеры дверного проема отличались такими размерами, что мы с Тинкой легко попали внутрь, причем я не спешивалась. Это было тем более кстати, поскольку Вук держал дорогие болты на самой что ни на есть верхотуре, на неприметной приступочке под самым потолком, что делало их доступными исключительно для самого хозяина. Благодаря лошади, до них добралась и я, даже особо карабкаться не пришлось.

- Ну всё, Тин, поехали скорее отсюда, - я тщательно прикрепила к седлу мешочек с боеприпасами – а кто его знает, где и когда мне ещё удастся ими разжиться?

- Вот скорее - это вряд ли, - обреченно ответила кобыла.

В дверях нас терпеливо поджидал ещё один упырь. На этот раз совершенно молча. Он равнодушно разглядывал нас, подбираясь для прыжка.

Пара?! Невозможно! Упыри не терпят общества себе подобных. Впрочем, и солнечный свет они как будто не уважают – по крайней мере, так утверждали все изученные мною книги по местной и заморской нежити…

М-да… боеприпасов-то у меня теперь полно, вот только самострел не заряжен!

Между тем упырь, похоже, решил, что уже проявил чудеса терпения, на первое время ему хватит, и решил перейти в наступление. В самом деле, да сколько же можно голодать?!

Оборонное заклинание поймало его в броске, слегка подправило траекторию полета и с такой силой шарахнуло об стену, что сосновые бревна брызнули щепками прямо в стоящий рядом большой угольный ящик. Я удивленно покосилась на пальцы своей правой руки, ещё сложенные для пасса.

Ну надо же! От страха-то, оказывается, не только коты болтать начинают! Точно в цель и без побочных явлений! Мучнисто-белое тело твари с мелодичным треском впечаталось в дерево, а мой нож на этот раз без промаха пробил ее глазницу, пригвоздив облезлую голову нежити к стене. Затем я быстро выхватила из чересседельной сумки небольшой пакетик и щедро осыпала корчащееся чудовище сероватым порошком. Смесь из полыни, адамовой головы, зверобоя, лаванды, хрена, любистока, осиновой коры и богородичной травы, предназначенная для отпугивания нежити не подвела: упырь истошно взвыл и обмяк.

Больше я решила не экспериментировать.

- Тинка, ходу!

Дважды просить не пришлось. Моя смирная лошадка пулей вылетела из негостеприимной кузни и ломанула вниз по безлюдной улице. Похоже, она заподозрила, что у мерзких тварей здесь гнездо. А что? Я уже ничему не удивлюсь!

Нам повезло. То ли гнезда не было, то ли было, но не у нас на пути, но по дороге в Черный Лес нам никто не повстречался.

По дороге я сообразила, что мне и в самом деле очень и очень повезло. Обычно упырь – это свирепая нежить низшего порядка, отличающаяся крайней ненасытностью, а также исключительной реакцией и быстротой. Помнится, лет пять-шесть назад в наш лес повадились эти твари – должно быть, сочли его хорошей кормовой базой: вкусные и питательные охотники, грибники, дровосеки, девки с туесками и бабки с лукошками здесь не переводились. Бабушке Полеле пришлось немало потрудиться, чтобы очистить поляны и буреломы от этой дряни, а затем отвадить прожорливую нечисть от Черного Леса. Даже при ее невероятной силе и опыте, старой колдунье было нелегко. Матерый упырь всегда отлично маскируется, не боится подпустить врага (или обед, это как посмотреть) на расстояние прямого нападения, в броске развивает огромную скорость и прекрасно уходит из-под встречного удара. Жертву преследует до гибели одной из воюющих сторон. Если бы чудовища умели работать в паре или стае, управиться с ними в одиночку было бы практически невозможно.