Оставив Тинку играть в охотничью собаку, я стала обходить поляну по самому краю, забирая вправо. Не зная, кого и где искать, я с умным видом изучала толстенные стволы, отчаянно стараясь не расхохотаться – уж больно лошадь вошла в роль, вон даже правую переднюю ногу приподняла и держит на весу, точь-в-точь как пятнистая длинноухая псина, с которой приходил однажды к нам на болото заезжий охотник. Та тоже так поджимала лапу, вытягивалась в струнку и принюхивалась, пока осмелевшие кикиморки не расшалились и не начали потихоньку швыряться в нее шишками и лягушками. Смеху было…

Когда я внимательно рассмотрела узор на коре уже примерно пяти-шести дубов, Тинка внезапно прекратила пыхтеть, насторожила уши и, мотнув головой влево, скороговоркой пробормотала:

- Вон там кто-то скулит.

Я прислушалась: ничего не слышно. Обидно осознавать, что слух у любого животного, хоть бы и у лошади, лучше, чем у человека. Я вопросительно посмотрела на кобылу.

- Да вон там, - еще раз дернула головой она. – Второе дерево слева.

Мягкой бесшумной походкой я приблизилась к дубу. Он был невероятно широк, с чудовищно кривыми, будто изломанными ветвями. Обойдя его с другой стороны, примерно на расстоянии четырех локтей от земли я увидала широченное дупло…

Теперь уже и мне было слышно, как кто-то тихонечко то ли поскуливает, то ли плачет внутри.

- Ты осторожнее, - сквозь зубы процедила «смелая» Тинка, медленно отступая к противоположному концу поляны. Ей было нелегко, мешались санки, но лошадка никогда не пасовала перед трудностями, если разговор шёл о спасении ее драгоценной шкурки. Я, в свою очередь, на всякий случай беззвучно вытянула из-за спины лук и бросила на тетиву стрелу. Затем плавно шагнула к дереву и заглянула в его нутро.

В широком мелком дупле рыхлым комом лежало что-то (или кто-то?!) лохматое, серо-рыжее, и именно оно издавало эти жалобные звуки. На злющего некроманта или свирепую нежить было вовсе не похоже… Я оперлась рукой на шершавый ствол и наклонилась пониже, стараясь разглядеть мелко подрагивающую и поскуливающую во сне мохнатую кучу.

Внезапно куча перестала дрожать, притихла, а затем сорвалась в стремительное движение, вырастая на глазах. Я, соревнуясь в резвости со спугнутым зайцем, отскочила назад, но тут же благоразумно замерла на месте, поскольку прямо на меня из просвета дупла уставились не только насмерть перепуганные светло-голубые глаза, но также и тяжелый болт загодя взведенного и заряженного самострела…

- Не двигайся! Ты кто?!

- Тихо, тихо, успокойся, - я старалась, чтобы мой голос не дрожал, а напротив, звучал спокойно и убедительно.

- Не шевелись, не то я выстрелю! Брось лук! – из просвета дупла осторожно выглянула встрепанная голова. Чрезвычайно чумазое лицо выражало крайнюю степень недоверия к миру вообще и ко мне в частности.

Мальчишка. Совсем небольшой. Самострел у него, впрочем, вполне взрослый…

- Так не шевелиться или бросить лук? – я невинно улыбнулась. Пацаненок призадумался.

- Ну-у, сперва брось, а потом снова замри, - неуверенно предложил он.

- А если я успею выстрелить? – лукаво поинтересовалась я. Очень хорошо, разговор завязывается, главное теперь – не порвать эту едва заметную ниточку, протянувшуюся между нами.

- Я тоже! – хмуро пообещал мальчишка, слегка пошевелив самострелом. От этого выразительного движения мне стало слегка не по себе – а вдруг и впрямь с перепугу пальнет?

- А давай, мы оба не станем друг в друга стрелять! – с энтузиазмом предложила я. – Шкурки целее будут.

- Чьи? – удивленно хлопнул заспанными глазами милый хорошо вооруженный ребенок.

- Да наши с тобой шкурки, - пояснила я. Вот-вот, говорить, говорить, не сваливаться в паузу. – Ты скажи мне лучше, тебя как зовут?

- Не твоё дело, - с сомнением в голосе буркнул мальчуган, шмыгнув носом. – Ты сама-то кто? – и, спохватившись: - Я, между прочим, первый спросил!

- Конечно, первый, - охотно согласилась я. – Меня зовут Веслава. Я тут хворост собираю. Видишь, вон там моя лошадка стоит.

Вот так всё просто. Ребенок послушно проследил глазами за моей рукой, даже повернул голову и посунулся вперед. Дальше – дело техники. Я поднырнула под направленный мне в грудь самострел и выбила его у мальчишки из рук. Грозное оружие с чавканьем упало в подтаявшую снежную кочку, так и не выстрелив. Всё ясненько. С предохранителя стрелковое оружие надо иногда снимать, ха-ха!

- Ну, что мне с тобой делать, вояка? – как могла сурово спросила я, вытащив упирающегося бесенка на свет божий. Хоть могучего роста и стати мне и не досталось, силой и цепкостью боги меня не обидели, так что вполне хватило на извивающееся, кусающееся и царапающееся горе лесное. Я критически осмотрела свою находку. Горе было донельзя оборванное и грязное, цыпки ровным слоем покрывали исцарапанные руки и даже тощую шею. В остальном же – вполне крепкий и здоровый мальчишка лет восьми – девяти.

- А ты его съешь, - посоветовала осмелевшая Тинка с противоположного края поляны.

- Такого грязного и тощего? – усомнилась я, продолжая придерживать костлявые запястья. – Фу, невкусно.

Мне вспомнилась первая встреча с бабушкой Полелей, и я захихикала. Мальчуган, забыв удивиться говорящей лошади, хмуро глянул на меня исподлобья.

- Это нечестно! – пробурчал он. – Ты меня обманула!

- Да что ты говоришь?! – ухмыльнулась я. А потом, построже: - А в людей из самострела целиться честно? А если бы он не стоял на предохранителе? Ты соображаешь, какую дырку ты во мне мог бы провертеть?

- На предохранителе? – огорчился добрый мальчик. На его грязно-полосатом личике явно отобразилась досада – ну надо ж было так опростоволоситься?!

- На предохранителе, - передразнила его я. – Вот уж не повезло – так не повезло, да?

- Ну и хорошо, - вдруг улыбнулся пацаненок. – Я бы всё равно не стал в тебя стрелять. Я ни в кого не стал бы стрелять – страшно!

- А если бы к тебе нежить подобралась? – вкрадчиво поинтересовалась я. Хищной нежити в нашем лесу не водилось, бабушка и леший постарались, но юный непротивленец злу насилием этого знать не мог. Лес у нас местами дремучий, с буреломами, с глубокими оврагами, такие часто выбирают для обитания очень и очень несимпатичные существа.

Мальчишка призадумался, а потом неуверенно ответил:

- Ну, нежить, наверное, ещё страшнее… - а потом подозрительно сощурился: - А ты сама-то в лесу живешь, или из села пришла?

- В лесу, - согласилась я.

- Так ты что, оборотень и взаправду меня есть будешь? – он с запоздалым изумлением покосился на Тинку.

- Не буду, - не удержавшись, облизнулась я. – Да шучу я, шучу, не дергайся! Экие, право, дети нервные пошли! Я не оборотень, честное слово.

- Ведьма? – деловито спросил ребенок, как-то уж очень быстро успокоившись за свои драгоценные мослы. Ничего себе?! А ведьма, по его мнению, это не страшно?!

- Да нет, в общем-то, - задумчиво протянула я. - Знахарка я. Травки собираю, зелья варю, людей лечу, иногда животных. А живу и правда в этом лесу. Но пока хватит тебе меня расспрашивать. Ты мне лучше всё-таки скажи, как же тебя зовут?

- Ванята, - щербато улыбнулся мальчишка, продемонстрировав дырки от меняющихся молочных зубов.

- И давно ли ты, Ванята, в нашем лесу обретаешься?

- Да вторую седмицу уже, - солидно поддержал беседу ребенок, почесывая правой пяткой левое колено.

- А кой тебе годик?

- Скоро девять! – сказано с гордостью.

- А родители твои где, дружок? Кстати, а давай-ка я больше не буду тебя держать? Ты ведь не начнешь драться или убегать?

- Не начну, - помрачнев, буркнул Ванята, потирая запястья – пальцы у меня сильные, как бы синяков не осталось. – А родители где – не знаю.

- Давно не знаешь-то? – сочувственно поинтересовалась я. Леший его знает, может парнишка с самого малолетства сиротствует. Хотя не похоже: обтрепанные грязные одежки хорошего качества и пошиты явно на него. На ногах – крепкие, хоть и перепачканные сапожки.