Фундаментальный труд Тилака общепризнан во всем мире. Изданный впервые на английском языке в 1903 году и в дальнейшем переведенный на многие языки мира, он, тем не менее, долгое время был недоступен российскому читателю. Правда, существовал добротный и подробный пересказ концепции Тилака, включенный в интересную книгу русского зоолога (сербского происхождения) Е. А. Елачича «Крайний Север как родина человечества» (СПб., 1910). Лишь благодаря невероятным усилиям и подвижнической деятельности профессора Наталии Романовны Гусевой — у ней, кстати, хранится единственный в России экземпляр книги Тилака, подаренный его внуком — в 1998 году впервые увидели свет на русском языке обширные отрывки из исследования индийского ученого, а в 2001 году вышел ее полный перевод.
Характерным образцом доказательств, приводимых Тилаком, могут послужить приводимые ниже отрывки из 4-й главы, озаглавленной «Ночь Богов»:
«В Ригведе (1. 24, 10) созвездие Большой Медведицы описывается как высокостоящее что говорит о положении, видимом только в циркумполярной области. <…> Утверждение, что день и ночь Богов длятся по шести месяцев, крайне широко распространено в древнеиндийской литературе. Гора Меру признается нашими астрономами земным Северным полюсом. „На Меру Боги видят Солнце после его одноразового восхождения и на протяжении его пути, равного половине его обращения вокруг Земли“. <…> Это подтверждается и таким авторитетным источником, как „Законы Ману“ (1, 67): „У Богов день и ночь — (человеческий) год, опять разделенный надвое: день — период движения Солнца к северу, ночь — период движения к югу“. <…> В Тайттирия Брахмане мы тоже встречаем четкое определение: „год — это всего лишь день Богов“ (111, 9, 22. 1). <…> В Авесте (Вендидад, фаргад 11) в священной книге парсов [зороастрийцев], мы видим аналогичное утверждение, отметающее все сомнения касательно его полярного характера: „Что они считают днем, то есть год“. <…> И здесь же Ахура Мазда говорит: „…Там звезды, месяц и Солнце можно лишь один раз в год видеть восходящими и заходящими, и год кажется только одним днем“…»
Главное внимание в книге Тилака уделено анализу древних индо-иранских источников. Но он обращается также и к мифологии других народов и, в частности, славян. В доступных ему фольклорных текстах (естественно, не на языке оригинала) выдающийся ученый обнаружил упоминания полярной ночи — по крайней мере, такой вывод напрашивается сам собой. Фрагмент русской сказки, который приводит Тилак в переводе на английский язык, звучит следующим образом (опять-таки в обратном переводе — но уже с английского на русский):
«Некогда жила пара пожилых людей, имевшая трех сыновей. Два из них были разумны, а третий, Иван, был глупым. И в земле, где он жил, не было никогда дня, но всегда царила ночь [выделено Тилаком. В. Д.]. Это был результат влияния змея, и Иван убил этого змея. Но тогда явился змей о двенадцати головах, но Иван убил и его и разрубил все его головы. И немедленно над этой землей засиял свет».
Тилак проводит вполне приемлемую параллель между русской волшебной сказкой и известными гимнами Ригведы о борьбе ведийских богов с Вритрой — драконом (змеем) мрака (рис. 19), по Тилаку, олицетворяющим все ту же полярную ночь. В борьбе армии Индры и Марутов — божеств ветров — с силами мрака на стороне первых участвует еще одно ведийское божество по имени Трита Аптья. Трита означает «третий» (Аптья переводится «рожденный водой»). Тилак усматривает прямую генетическую связь между ведийским Тритой и третьим сыном волшебных славянских сказок (в данном конкретном случае — русским Иванушкой-дурачком). Полярную нагрузку, по Тилаку, несет и другой демонический герой русских сказок — Кощей Бессмертный.
Глухие воспоминания о полярной прародине, превратившиеся в сказочные мифологемы можно обнаружить в фольклоре и других славянских народов. В изумительной по своей красоте словацкой сказке «Солнечный конь» подробно рассказывается о той далекой эпохе, когда прапредки современных славян обитали в циркумполярных областях, окруженные иными, нежели теперь, полярными реалиями:
«За горами, за лесами была когда-то печальная страна, в которой никогда не светило солнце. Привольно там жилось летучим мышам да совам, а вот люди давно бы ушли оттуда куда глаза глядят. Но был у короля той страны конь с солнцем во лбу, которое озаряло все вокруг совсем как настоящее Солнце. Водили этого коня по всей стране, и куда бы он ни пришел, там становилось светло как днем. Но стоило коню скрыться за горой, как опять наступала тьма, да такая густая — хоть ножом режь. И вдруг пропал Солнечный конь, как сквозь землю провалился, и опустилась на всю страну непроглядная тьма…»
Как бы ни трансформировался сказочный сюжет за свою долгую жизнь — он неоспоримо свидетельствует об одном: далекие предки словаков и, надо полагать, предки всех славян знали о такой стране за Полярным кругом, где царит долгая ночь и бушует нескончаемая буря. Классическими образами-мифологемами славянского фольклора, олицетворяющими ту далекую эпоху являются Мороз (Морозко) и Снегурочка. При этом закодированная в фольклорных сюжетах полярная символика может приобретать самые неожиданные формы и обличия. У чехов и словаков есть популярная волшебная сказка с одним и тем же названием — «Злотовласка», совершенно не совпадающая однако по фабуле. В чешской сказке говорится о добывании героем невесты для старого короля с концом, аналогичным русскому «Коньку-горбунку». Словацкая сказка, несомненно, более архаична и построена по совсем иной схеме. Ее внутренний стержень — борьба Светлого и Темного начала. Первое олицетворяет Златовласка с золотой звездой во лбу (явная мифологема женской ипостаси Солнца), второе — Черная волшебница, душащая детей и превращающая в камень (лед?) взрослых мужчин. Налицо закодированные мифологемы Солнечного дня и Полярной ночи.
В народной памяти сохранились также и другие смутные воспоминания и о катастрофическом похолодании, постигшем Землю после глобального катаклизма. Выдающийся чешский поэт, историк и фольклорист Карел Яромир Эрбен (1811–1870) свидетельствует, что хрустальная или стеклянная гора славянских сказок есть не что иное, как образ ледяной горы, трансформировавшийся в сознании людей, а также при устной передачи от поколения к поколению. В чешском фольклоре известен и город Ледян — сродни русскому Леденцу, — что значит «ледяной». Да и в упомянутом выше чешском варианте сказки о Златовласке речь идет о прекрасной царевне, которая живет в хрустальном дворце, что находится на острове посреди моря (как известно, ни в Чехии, ни в Словакии никакого моря нет и в помине, поэтому-то в сказочном образе и закодировано воспоминание о далекой Полярной прародине в зоне Ледовитого океана). Чтобы убедиться в правомочности данного вывода, достаточно еще раз внимательно просмотреть волшебную русскую сказку «Хрустальная гора». Здесь тридесятое царство наполовину втягивается в хрустальную гору (что наглядно воспроизводит действие наступающего ледника). Но главное в другом: чтобы спасти гибнущее царство и заточенную в хрустальной горе царевну, герой, победив змея о двенадцати головах, «разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — семечко, зажег и отнес к хрустальной горе — гора скоро растаяла». Растопить подобным образом, как не трудно догадаться, можно только лед и никак не хрусталь (стекло).
В славянском фольклоре имеются и другие любопытные подробности, касающиеся стеклянной горы. На ее вершине растет чудесная яблоня с золотыми молодильными яблоками. Стережет ее беспощадный сокол, сметающий вниз всякого, кто пытается одолеть скользкие, как лед, склоны. Потому-то все подножье стеклянной горы сплошь усеяно человеческими костями. Герой одной карпатской сказки сумел перехитрить кровожадного сокола — носителя тотемной символики; с помощью рысьих когтей он незаметно поднялся на вершину и отсек хищному стражу волшебной горы ноги. Кровь пролилась вниз, и все жертвы безжалостной птицы ожили. Обо всем этом можно узнать из сборника «Повести и предания народов славянского племени» (СПб., 1840), изданного ныне совершенно забытым этнографом и историком Иваном Петровичем Боричевским (1810–1870). Русские исследователи фольклора справедливо усматривали в сказочной стеклянной (хрустальной) горе отголоски общеарийской мифологии — воспоминания о вселенской горе Меру.