Так Ноэль и Джозеф провели всю вторую половину дня. На полу в гостиной. Чистый, грубый, трусливый, замечательный, животный секс. Потом он заключает ее в объятия, целует, потом этот дух захватывающий мужчина снова входит в нее, и оба, забыв обо всем, отдаются своему чувству, потом, выжатый и опустошенный, он лежит на спине, его некогда мощный розовый с голубыми прожилками вен инструмент разрушения теперь увял и обессиленно распластался по бедру. А рядом женщина свернулась калачиком и тяжело дышит открытым ртом. Пара лошадей после долгой скачки, по их телам струится пот. Насладившиеся, довольные, ничего не стыдящиеся, какое-то время они лежат обнявшись и решают, что делать дальше. Прежде чем они погрузятся в сон, добрых четыре-пять секунд их занимает эта сложная задача. Лежа в объятиях друг друга в сгущающихся сумерках, они засыпают крепким сном без сновидений.

В условленное время Донна Баннрош встретилась с Эйхордом в центре города, и, пока они шли к машине, он попытался растопить лед в их отношениях.

— Тяжело было, да?

— Да, — с горечью произнесла она.

— Вы прекрасно держались во время допросов.

— Спасибо. У вас своя работа. Она не может быть приятной. Иметь дело с такими подонками...

— Что ж. Работа, как всякая другая. Наряду с темными она имеет и светлые стороны. Вообще работа имеет свойство определять твою жизнь, Донна.

— Конечно, если вы добросовестно относитесь к делу, то и дома трудно отвлечься от своей работы. Полицейские похожи на тех, кто помогает неблагополучным семьям — из социальной службы. Постоянно сталкиваешься со всякой мерзостью и хочется что-то изменить.

— Безусловно. Между нами и служащими системы социального обслуживания есть некоторое сходство. — Его голос звучал, как будто он набил рот ватой, тупо, педантично. Этим утром у него было необычное похмелье, им владела какая-то вялость, душевная депрессия. Чего ради он так старается, чтобы установить отношения с этой девицей?

Сегодня Донна выглядела вполне прилично. Французские джинсы, сапожки на высоких каблуках, шелковая, спортивная куртка с номером тридцать четыре (наверное, ближайший номер к половине от шестидесяти девяти, который она смогла найти, подозревал Эйхорд, но тут же казнил себя за несправедливость). Вполне подходящий наряд для посещения страшного места, где тебя держал в плену, мучил и периодически насиловал психопат Юки. Все время, пока добирались до этого дома, они разговаривали. Но беседа клеилась плохо, какой-то надуманный, неестественный, вымученный диалог. Будто участники его находились в удушливой атмосфере и старались выговориться, чтобы стало полегче. Не очень подходящее состояние для серьезного разговора, но они ничего не могли с собой поделать.

Донна задавала ему массу вопросов насчет работы, и скоро Джеку начало казаться, что она берет у него интервью — так односторонни и фальшивы показались ему эти вопросы. Ее назойливость он объяснил страстным желанием отомстить Юки, удостовериться в том, что копы способны до конца использовать те сведения, которыми она их снабжала. А тут еще старое пугало его сомнительной славы.

Он никогда не задумывался над тем, как его используют свои же сотрудники. Когда-то начальство дало ему совершенно ясно понять, что забота о престиже столь же неотъемлемая часть его работы, как и экспертиза по делу об убийстве. Человек с более слабым характером, или, что спорно, напротив, более решительный, восстал бы. Но... Джек обладал талантом притягивать прессу. Он красовался на первых полосах газет, как и прославленные гангстеры. Не важно, что ориентированные на толпу журналисты описывали его как Шерлока Холмса, Рокки Бальбоа или еще какого-нибудь монументального борца со злом.

Сам Эйхорд знал, что дело сумасшедшего дантиста или дело в Лоунли-Хартс были раскрыты благодаря счастливой случайности. Средства массовой информации не желали знать о тех делах, где не было клюквы — внезапных озарений, инстинктивных догадок и прочей чепухи. Серии убийств, в расследовании которых полиция не продвинулась дальше заключения медэксперта, случавшиеся промахи никого не интересовали. Такие вещи не публиковали. Вокруг его методов было напущено столько дыма, а он жил и действовал как любой другой обычный полицейский. Это были долгие, скучные, часто затраченные впустую часы тяжелой, нудной работы. Девяносто девять процентов пота, один процент вдохновения и чуточку удачи.

Один на один без вспышек фотоаппаратов он, безусловно, выложил бы все как есть: никакой он не сверходаренный борец с преступлениями, посланный богами выслеживать убийц-маньяков.

— Паблисити — это просто один из способов существования средств массовой информации. Донна. Дело не в том, что я робок, застенчиво ковыряю носком туфли землю и бормочу «А, ерунда!» в ответ на расспросы журналистов обо «всех убийствах, которые раскрыл».

— Мне самой пришлось научиться общаться с ними, — поведала ему Донна, — или по крайней мере пройти начальное обучение по этому предмету. Пока мои методы ограничиваются тем, что я бормочу «Без комментариев» — и пытаюсь сбежать от репортеров, или вещаю трубку телефона, или не отвечаю на письма. Но некоторые из них просто несносны.

— Некоторые из них смотрят на эти вещи иначе. Журналисты — стервятники. Суют микрофон в лицо леди, у которой только что застрелили мужа: «Как вы себя чувствуете?» и тому подобное. А если дело вызвало общенациональный интерес? Местные жители рвут друг у друга из рук толстые иллюстрированные журналы и газеты. Телевидение является в полном составе на место преступления. Это может превратиться черт знает во что, если им дать волю.

— Со мной так и было. Мне повезло пару раз, и меня стали использовать для «связей с общественностью», так это, кажется, называется. Я превратился, в удобный инструмент для смягчения красок в освещении какого-либо происшествия, чтобы снизить уровень страха, которым может быть охвачен город, где происходят многочисленные убийства.

Он рассказал ей об Атланте, Бостоне, Сан-Франциско и о том ужасе, который охватил эти города, когда убийца-маньяк взял их за горло своими железными лапами.

Дорога до дома им обоим показалась длинной, но Джек почувствовал что какое-то количество льда в их отношениях растаяло. Когда они подъехали к дому, шаткому каркасному сооружению на Саут-Мишн, Донна посмотрела на Джека и спокойно спросила:

— Это тот самый дом?

— Да. — Он искоса поглядел на нее. — Вы в порядке?

— Да. — На вид она была совсем не в порядке. Даже густой слой косметики не скрыл того, как она побледнела.

— Знаете, мы можем отложить, — произнес он с вопросительной интонацией.

— Нет, это надо сделать сегодня, — прошептала она и решительно открыла дверцу машины. Джек выбрался наружу, обогнул машину и закрыл дверцу.

Припарковываясь позади полицейского автомобиля, он понял, что ребята из следственного отдела уже на месте. Эйхорд с Донной вошли, поздоровались и направились прямо в подвал.

Джек хотел поддержать ее за локоть, но она медленно спустилась первой, опираясь на перила. Было холодно, и стоял затхлый запах — так пахнет старый заброшенный дом. Джек держался сразу за ней, не отрывая взгляда от ее куртки и вытянутой руки, на случай, если ей вдруг станет плохо. Такое может произойти с потерпевшим.

Через пару секунд они очутились в комнате, которая в течение месяца служила ей тюрьмой, и вид этой комнаты подействовал на Донну так, будто ей дали пощечину. Глубоко дыша, она замерла на последней ступеньке, вцепившись в перила. Джек хотел ей помочь, но понял, что лучше не надо, и, ни слова не говоря, отошел в сторону.

Каркасный дом с его атмосферой упадка и заброшенности, сырость, обволакивающий запах гниения в подвале, стены, оклеенные низкопробными, рваными, пыльными фотографиями из грязных журнальчиков, вырезки психа Юки, — все это придавало помещению очевидный эффект темницы, цепь с ремнем, прикованная к стене, усиливала его.