Она взяла его под руку, и он повел ее по коридору в восточное крыло замка, где она еще не была. Они долго шли через арки, лестницы и переходы, пока не остановились у дверей одной из башенок. Цирцен достал из споррапа ключ.

– Надеюсь, ты не подумаешь... – Он нерешительно замолчал. – Черт, когда я это делал, мне казалось, что это отличная идея, а сейчас я даже не знаю...

– Что такое? – удивилась Лиза его смущению.

– Тебе никогда не приходилось делать что-то, чтобы доставить человеку радость, а когда наступал момент вручать подарок, вдруг засомневаться в том, что он придется по вкусу?

– Ты что-то сделал для меня? – спросила Лиза, припомнив, как Цирцен пару дней назад отряхивал тартан от опилок.

– Ага, – пробормотал Цирцен. – Но вот теперь думаю, что, может, я недостаточно тебя знаю, и это расстроит тебя.

– Но для этого мне надо увидеть то, что ты сделал. – Лиза взяла ключ из его руки.

Что бы он ни сделал, ей было приятно, что он думал о ней и хотел обрадовать ее. За всю свою жизнь Лиза получала мало подарков, разве что от родителей и Руби, но никто еще не делал для нее подарки собственными руками.

Лиза вошла в небольшую комнату с высокими потолками и деревянными арками, освещенную десятками свечей. У четырех окон, украшенных витражами, стоял алтарь, и Лиза поняла, что Цирцен привел ее в святая святых замка.

– Посмотри вниз, – тихо сказал он.

Она опустила взгляд на пол, и у нее перехватило дыхание.

– Силы небесные! Это сделал ты? – Лиза с изумлением посмотрела на Цирцена.

– У меня было немного свободного времени последние несколько лет, – ответил он.

«Тридцать лет», – хотел добавить Цирцен, но промолчал. Он не сказал и о том, как сходил с ума от одиночества и находил забвение в творчестве.

Это была потрясающая деревянная мозаика, звездой расходящаяся от центра комнаты. Светлая сосна, темный каштан. Некоторые фрагменты были не больше дюйма. Сколько же лет потребовалось Цирцену, чтобы создать это чудо, с изумлением подумала Лиза.

– Подойди ближе к алтарю, я изменил там рисунок. Мозаика перед алтарем была разделена на две части.

С одной стороны мозаикой из черного дерева была выложена надпись «Морганна, любимая мать Цирцена», а на другой – «Кэтрин, любимая мать Лизы». Лиза опустилась на колени и прикоснулась к мозаике. Цирцен поместил имена их матерей рядом, давая тем самым понять, что Лизе принадлежит половина его сердца. Теперь она могла приходить сюда, когда загрустит о матери, и побыть рядом с ней. Сделав такую надпись, Цирцен дал Лизе возможность ощутить, что ее мать не исчезла в глубине грядущих веков, а осталась здесь, рядом.

Лиза почувствовала комок в горле и подняла взгляд на Цирцена. Он смотрел на нее так, словно она была для него самым драгоценным сокровищем в мире.

– Я глупец, да?

– Нет, Цирцен, и ты никогда не будешь глупцом, – тихо сказала она. – Спасибо тебе. В моем веке тоже так делают. И я буду приходить сюда часто... потому... потому что... – Она умолкла, не в силах продолжать.

– Иди ко мне, – позвал он, и на этот раз Лиза с благодарностью приникла к его груди.

Цирцен Броуди стоял перед зеркалом и внимательно рассматривал свое отражение. Он задумчиво потер небритую челюсть. У Лизы нежная кожа, поэтому ему надо бы бриться почаще. Но это не самое главное. Проблема в том, что, хотя Лиза последнее время благосклонно принимала знаки его внимания, она все равно держала его на расстоянии. Цирцен понимал, что нужно время, чтобы Лиза свыклась с мыслью о том, что она – его будущая жена, и он должен помочь ей в этом...

Ради Дагды, кого он пытается обмануть? Себя? Он просто хотел ее до умопомрачения. Сцена из будущего, которую видел Цирцен, не давала ему покоя. Он страстно желал, чтобы это предсказание сбылось как можно скорее. Но, тем не менее, Цирцен вел себя с Лизой очень осторожно и предупредительно, давая ей время прийти в себя. И она, похоже, постепенно привыкала к новой обстановке.

Впрочем, не только она. Еще недавно лорд Броуди был суровым воином с кодексом строгих правил, а теперь он стал просто влюбленным мужчиной, обуреваемым одним желанием – быть рядом с Лизой. Еще несколько месяцев назад он отвергал физическую близость, находя для этого десятки причин. А теперь он находил десятки причин в пользу этой самой близости и страстно желал ее.

И он чувствовал, что Лиза тоже хотела этого, но что-то сдерживало ее. Ожидание становилось просто невыносимым. Он должен соблазнить ее для ее же пользы, чтобы Лиза, наконец, раскрылась, вдохнула полной грудью и перестала винить себя в грехах, которых не совершала.

Цирцен завязал волосы в «конский» хвост и задумался о том, стоит ли ему побриться, но нетерпение взяло верх. Прошло более получаса после ужина, и Лиза, наверное, уже в постели.

Он присоединится к ней. Сегодня будет их ночь.

Лиза сидела у себя в комнате у камина и, потягивая сидр, тоже размышляла о том, почему, собственно, она сдерживает себя. После того как она вышла, наконец, из своих покоев и с каждым днем все больше ощущала вкус к жизни, лорд не раз давал ей понять, что хочет физической близости с ней. И каждый раз она почему-то его останавливала. Почему? Она ведь сама хотела этого, но что-то мешало ей отдаться во власть своих чувств. Лиза не знала, что именно, но не могла же она спросить об этом у Цирцена.

Еле слышный стук в дверь прервал ее мысли.

– Войдите. – Она искренне надеялась, что это не Гиллендрия с очередными платьями и украшениями.

– Лиза, это я, – услышала она голос Цирцена. Он вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь.

Лиза поставила вино на стол и выпрямилась в кресле. «Только ничего не говори, – мысленно взмолилась она, – просто поцелуй меня и не давай мне времени опомниться».

– Я хотел обсудить с тобой кое-что. – Цирцен подошел к ней и, взяв за руку, заставил подняться с кресла.

– И что же?

Он посмотрел ей в глаза.

– Я всю жизнь был воином и не умею складно говорить, – с этими словами Цирцен зарылся лицом в ее волосы, а затем приник губами к ее губам.

Это был самый страстный и романтический поцелуй, на который он был способен, и Лиза бессильно прижалась к нему. Цирцен застонал и сжал ее в объятиях, с мучительным нетерпением ожидая, когда она ответит на его порыв. Но ответа не последовало.

Он вздохнул и немного отстранился.

– Ну, в чем дело, девочка? Что не так? Лучше уж сопротивляйся, как в тот вечер, когда Брюс обручил нас. Думаешь, я не помню?

Лиза опустила взгляд.

«Нужно быть решительнее, – подбодрил себя Цирцен, – иначе она опять ускользнет, а я не должен оставлять ее одну наедине с ее горем».

Лиза отошла от него и села на кровать. Это было хорошим знаком – значит, она не боялась будущего поля боя.

– Чего ты ждешь? – Он присел рядом и был благодарен ей за то, что она не отодвинулась. Они просто сидели рядом, касаясь друг друга плечами. – Помнишь, что ты сказала мне, когда попала сюда и боялась, что я убью тебя? Ты сказала: «Я ведь еще почти не жила». И эти слова многое рассказали мне о тебе. В них было и горе, и отчаяние, и желание жить и дышать полной грудью. Так в чем же дело? Живи так, как ты всегда хотела.

Цирцен был прав, тысячу раз прав, Лизе именно этого и хотелось, но то, что он так хорошо понимал ее и разговаривал с ней как ее личный психолог, разозлило ее.

Цирцен с понимающей улыбкой посмотрел на нее.

– Давай, злись на меня, кричи. Дай выход тому, о чем ты никогда не говорила вслух. Ты ведь считаешь, что обязана страдать, потому что твоя мама умирает, а я хочу, чтобы ты жила полнокровной жизнью здесь, сейчас, со мной.

Ее руки нервно комкали одеяло. Он прав. Лиза считала, что обязана страдать, поскольку умирает ее мать, и каждая улыбка или приятное событие – это предательство по отношению к ней. Да, Лиза иногда улыбалась и даже смеялась, но потом она ненавидела себя за это. Как смеет она улыбаться, когда дни ее мамы сочтены? Цирцен подсказал ей причину, по которой она не могла ответить на его чувства.