– Это все вино. Я очень много выпил. И потом, надо же было умудриться так обгореть.

– Тебе не надо было умываться, лучше намазать лицо кремом.

Вода освежала, но стоило вытереть лицо, как оно начинало гореть еще пуще прежнего. Поэтому я продолжал то и дело ополаскивать его водой. У меня было такое ощущение, будто меня кто-то расцарапал в кровь. Вот уже два дня, как я непрерывно страдал от этой боли.

– Сейчас принесу тебе крем, – предложила она.

И вышла из каюты. Несколько минут в каюте царила полная тишина. Я перестал ополаскивать лицо и ждал ее возвращения. Только тут я явственно услышал вибрацию от корабельного винта и шелест морских волн, бьющихся о корпус корабля. Сделал над собой неимоверное усилие, пытаясь заставить себя удивиться, но так и не смог. Единственное, что удивляло меня в тот момент по-настоящему, это то, что ее не было со мной в каюте. Вернулась она очень быстро. Я намазал лицо кремом. Потом закончил умываться и наложил на лицо еще немного крема. Она растянулась на койке, заложив руки за голову. Я повернулся к ней.

– Ничего себе приключение! – рассмеялся я.

– Такого еще не было, – отозвалась она тоже со смехом.

Больше нам нечего было сказать друг другу.

– Ты не очень-то разговорчив, – заметила она.

– Насколько я понимаю, он тоже не слишком-то баловал тебя разговорами, разве не так?

– Пожалуй, в Париже он все-таки кое-что мне рассказал. Но это ничего не меняет.

– Еще бы. Ведь я же не убийца, – возразил я. – Настанет день, и я буду говорить с тобой без умолку. А сейчас мне нужно распаковать вещи.

– Все-таки это было немного глупо – оставлять все здесь.

Внезапно она расхохоталась, будто вспомнив вдруг о чем-то ужасно смешном.

– Знаешь, был тут один тип… – начала было она.

Потом зарделась и замолкла.

– И что же это был за тип?

– Прости, – извинилась она.

– Так что же это был за тип?

– Я делаю много глупостей, – призналась она. Опустила глаза и перестала смеяться.

– Да, был тут один тип. – Она снова засмеялась. – Явился сюда с большущим чемоданом. Нет, правда, таким огромным-преогромным. Я подумала, может, у него просто не нашлось чемодана поменьше. На другой день он появился на палубе в таких коротких белых штанишках. На третий к белым штанам прибавилась кепка с козырьком. Матросы прозвали его Господин Начальник Вокзала. Тогда он изъявил желание как можно скорее высадиться на берег, расстался с кепкой, но было уже поздно.

– Вот видишь, – заметил я, – у меня как сердце чуяло.

Я рассмеялся. Она тоже смеялась, растянувшись на койке.

– А остальные, – поинтересовался я, – они что приносили с собой?

Она перестала смеяться.

– Лучше не надо, – возразила она.

Бывает, чего-то так сильно желаешь, что уже не хочешь, чтобы это желание исполнилось, а наоборот, хочется взять и насильно лишить себя такой большой радости. Конечно, уж ей-то были неведомы такие противоречия. У нее были свои, но совсем иного свойства. А я оказался здесь, на этой яхте, вовсе не для того, чтобы вмешиваться в ее дела или помогать ей справиться со своими проблемами.

И все-таки она вернулась к себе в каюту очень поздно, совсем глубокой ночью, наверное, много позже, чем следовало – во всяком случае, куда позже, чем того требовала роль, отведенная мне при ней на этой яхте.

Остаток ночи я спал из рук вон плохо. Проснулся где-то около десяти. И отправился в бар выпить кофе. Там сидели двое матросов. Мы поздоровались. Я уже видел их накануне, за ужином, они вели себя так, будто давно привыкли к моему присутствию. Допив кофе, я тут же вышел на палубу. Солнце было уже высоко. Какая-то невероятная радость исходила от этого золотого ветра. Когда я оказался на палубе, мне пришлось прислониться к двери бара, так поразила, так ослепила меня немыслимая синева моря.

Потом я прошелся по верхней палубе. Ее нигде не было, должно быть, еще спала. Добрался до носовой части яхты и встретил там того матроса, низкорослого брюнета, что улыбался мне накануне. Тот чинил канаты и пел.

– Отличная погода, – заметил я.

– Да у нас на Сицилии, – возразил он, – море вообще всегда такое, круглый год.

Я устроился подле него. А он, видно, только и ждал, как бы перекинуться с кем-нибудь словечком. Тут же рассказал, что нанялся сюда два месяца назад на Сицилии вместо одного матроса, оставшегося в Сиракузах. А прежде плавал юнгой на одном грузовом судне, возившем из Сиракуз в Марсель апельсины.

– Здесь на яхте, – заметил он, – все совсем по-другому. Так мало работы, что иногда приходится самому придумывать, чем бы себя занять.

Он показал глазами на канаты.

Корабль шел довольно близко к берегу, вдоль него тянулась равнина, довольно узкая полоска, за ней виднелись горы.

– Это что, Корсика? – поинтересовался я.

– Как бы не так, все еще Италия.

Он показал пальцем на какую-то точку на побережье: город, большой, с трубами, из которых струился дымок.

– Ливорно, – со смехом пояснил он.

– А как же Сет?

– Сет – это с другой стороны, – продолжая смеяться, пояснил он. – Но море здесь такое красивое, должно быть, ей захотелось продлить удовольствие.

– Выходит, теперь мы свернем в Пьомбино, – предположил я.

– Может, и там, а может, вообще где-нибудь возле Неаполя, – все еще со смехом проговорил он.

Я взял небольшой кусок каната и машинально обмотал его вокруг руки.

– Я видел вас на танцах позавчера, – неожиданно выпалил он.

У меня было такое впечатление, что он еще не успел повидать слишком много пассажиров вроде меня. Ведь он был на яхте всего два месяца.

– Я познакомился с ней три дня назад, – пояснил я.

Он окинул меня взглядом немного смущенно и ничего не ответил.

– Вот так я и попал сюда, в общем-то, случайно, – признался я, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Понятно, – ответил он.

Он оказался словоохотлив. Сообщил, что тоже знает историю про матроса с Гибралтара. От других матросов. Само собой, он говорил о нем с нескрываемым восхищением, только никак не мог взять в толк, зачем ему понадобилось убивать того американца и почему это она его так разыскивает.

– Вот она все говорит, якобы ищет его, как будто можно вот так просто взять и разыскать в целом мире одного человека. А по мне, это все так, одни только разговоры.

– А как же тогда объяснить, – поинтересовался я, – почему она все время плавает по морям?

– Само собой, такого двумя словами не объяснишь, а может, ей просто нравится такая жизнь, вот и все, поди знай…

– Так, значит, это был американец, тот, кого он убил?

– Говорят, будто американец. Правда, другие говорят, что вовсе он никакой не американец. Мало ли что говорят.

– А вообще-то американец или, скажем, англичанин, какая разница…

– И то правда, – с улыбкой согласился Бруно. – Знаете, по-моему, эта женщина просто скучает.

– Но разве вот так на корабле, совсем одной, не тоскливей, чем где-нибудь в другом месте?

Он посмотрел на меня смущенно и в то же время как-то немного насмешливо.

– Ну, совсем одна, – заметил он, – это она не всегда. Хотя, по-моему, она все равно скучает, чего-то ей, видно, в жизни не хватает, и не только его, а еще чего-то другого, иначе и быть не может.

Я не возражал. И это явно придавало ему уверенности.

– Но все равно рано или поздно ей придется остановиться, нельзя же без конца так скитаться. Ни одному человеку долго не выдержать такой жизни, все время на корабле. Мне говорил тот человек, вместо которого я поступил сюда на яхту, правда, поначалу-то я не поверил, а теперь и сам вижу, что это не жизнь.

Он пояснил, что своим матросам она платит очень хорошо, в три раза больше, чем на других кораблях, и к тому же никаких там строгостей, ничего от тебя не требует – так что все вроде бы лучше некуда, но все равно проходит пара месяцев, скажем, или три, или от силы полгода, и они от нее уходят, особенно те, кто помоложе. Надо сказать, всегда по-хорошему, расстаются самыми наилучшими друзьями, это уж что правда, то правда.