Всюду, куда ни заходил командир полка, чувствовался образцовый порядок, все солдаты и сержанты, подымавшиеся ему навстречу, были опрятно одеты и подтянуты.

Ковтунов побеседовал с одним, другим, спросил о питании, о том, вовремя ли доставляются письма, газеты.

— Вы ведь у нас самые передовые, — улыбнулся он, — под самым носом у противника сидите. Иной раз у вас тут такое представление бывает, что и не доберешься.

Потом разъяснил задачу, подчеркнул, как важно ее выполнить.

— Не скрою, не легко вам будет, товарищи, — стараясь не выдать своего волнения, говорил Ковтунов. — Вам первым предстоит принять на себя удар гитлеровцев. Но помните, что вы — гвардейцы и ваш долг встретить врага по-гвардейски. — Ковтунов сжал пальцы в кулак, замолчал, вглядываясь в лица окружавших его артиллеристов.

Васильев открыл было рот, чтобы ответить за всех, но его опередил меднолицый, с облупившимся на солнце носом и пушистыми светлыми усами наводчик Прозоров.

— Встретим как полагается, товарищ гвардии майор, по-русски.

Ковтунов благодарно посмотрел на него и протянул руку. Ефрейтор ответил крепким пожатием.

— Не сомневайтесь, товарищ гвардии майор, выстоим. Себя не пожалеем! — добавил низкорослый солдат в больших сапогах, шагнув вперед из-за спины Васильева.

— Верю, товарищи гвардейцы! — проговорил Ковтунов. — И от души желаю вам успеха!

Васильев проводил Ковтунова почти до наблюдательного пункта 1-го дивизиона. Они молча остановились, выжидательно глядя друг на друга. Но прощаться Ковтунов медлил. «А ведь он там, под Сталинградом, когда форсировали Дон, жизнь мне спас…» — вспомнил он. Ему хотелось сказать Васильеву что-то очень сердечное. И, досадуя на себя, что не находит таких слов, он ворчливо выговорил:

— Вот не хотел ты идти начальником штаба и сидишь до сих пор на батарее.

Васильев бросил короткий взгляд на Ковтунова и не спеша ответил:

— Не по сердцу мне это. Бумаги, отчеты, сводки…

Ковтунов положил ему руку на плечо.

— Не хотел я тебе говорить до времени, ну, так и быть — перед боем скажу. Послал тебя на командира дивизиона. Думать надо, утвердят. Доволен?

— Вот за это спасибо! — оживился Васильев. — Это — другое дело. А штаб? Не-ет, не моя стихия.

— Да, кстати, как у тебя Урсунбаев? Что-то его не видно было? — спросил Ковтунов.

— Ничего, привыкает, — Васильев снова улыбнулся. — Со странностями парень. На днях во время артобстрела, смотрю, стоит во весь рост, побледнел, а не уходит. Испытывает себя, значит…

— Может, заменить?

— Нет. Теперь уж не надо, — решительно ответил Васильев, — обломается.

…Всю дорогу к себе в штаб Ковтунов шел в глубоком раздумье. Ведь не только он один знает о том, как тяжело придется батарее… Знает это и Васильев. Понимают и солдаты, и сержанты. Понимают — и в то же время так спокойны. Какие люди! Нет, такие не подведут, выстоят.

Ковтунов вспомнил, как вскоре после Сталинградской битвы полку вручили гвардейское знамя — символ высшей воинской чести. Его получил командир полка из рук члена Военного совета фронта. С предельной отчетливостью, со всеми мельчайшими деталями, в памяти воскресла незабываемая церемония… Вот командир полка преклонил колено. Взял в руки скользкий шелк алого полотнища и прижал его к губам. Вот произнес первые слова клятвы, и, повторенные вслед за ним всем полком, они прозвучали сурово и торжественно.

Теперь он командир и должен свято блюсти гвардейскую честь полка, боевую славу гвардейского знамени. И не только блюсти, но и приумножать ее в грядущих боях.

Не успел Ковтунов возвратиться от Васильева и поговорить с Михалевым, поджидавшим в блиндаже, как его срочно вызвал командир дивизии. Шел уже двенадцатый час ночи.

— Неспроста это в такое время, — устало проронил Ковтунов. — Ты уж подожди меня здесь, Николай Иванович, думать надо, привезу важные новости.

Так оно в действительности и случилось. Около двух Михалев, задремавший в блиндаже командира полка, проснулся, заслышав шум подъехавшей машины. Войдя, Ковтунов, не раздеваясь, сел на койку и начал рассказывать. Глаза его блестели.

Чуть склонив голову набок, не перебивая, Михалев выслушал командира.

На участке соседней дивизии был захвачен немецкий сапер, разминировавший проходы. Пленный показал, что сегодня, пятого июля, ранним утром гитлеровцы начнут большое наступление. Его показания подтвердились и из других источников. В связи с этим Верховное Главнокомандование приняло решение за несколько часов до того, как гитлеровцы перейдут в наступление, нанести по их боевым порядкам мощный удар артиллерией и авиацией.

— В контрартподготовке и мы принимаем участие, — заключил Ковтунов.

— Так, — сказал Михалев и поднял глаза на Ковтунова, — значит, надо готовиться? До рассвета-то времени осталось всего ничего!

Ковтунов снисходительно улыбнулся.

— Да у нас же все готово. Огонь будем вести по целям, запланированным для артподготовки. Понимаешь? А спланировать заново мы бы и за целый день не успели.

— Понимаю… Но не совсем. Значит, от наступления мы отказываемся, что ли?

— Да нет же! — нетерпеливо перебил Ковтунов. — Задача состоит в том, чтобы не допустить прорыва противника к Курску, обескровить его ударные группировки и затем перейти в контрнаступление. А наступать мы будем, в этом я уверен. Ведь не для обороны же все рощи и овраги в тылу забиты танками, самоходками, артиллерией? Сам видел, когда на полигон ездил.

— Так, — снова произнес Михалев, внимательно слушая, — ну а если немцы откажутся от наступления после нашей этой контрартавиаподготовки? Черт, слово-то какое, язык поломаешь, — рассмеялся он.

— Думать надо, не откажутся. Не могут отказаться, Николай Иванович. Раз уж машина приведена в действие, ее трудно остановить. Ведь сосредоточены огромные массы войск, техники, подвезены боеприпасы, составлены планы… Переигрывать теперь им поздно. — Ковтунов поднялся. — Однако надо собираться на НП. Уже третий час.

— И я с тобой, Георгий Никитич? — спросил Михалев.

— Нет. Я думаю, тебе лучше пойти на огневые… К Лебеденко. Он у меня будет подручным, и надо, чтобы там было все в порядке. Ведь может быть всякое… Не исключено, что немцы кое-где прорвутся. Особенно танки. И на этот счет жесткий приказ: назад ни шагу, пехоту отсекать от танков. Сами-то они далеко не уйдут, на тыловых рубежах их расстреляет артиллерия. Так и разъясни всем в дивизионе.

— Ну что ж, пойдем?

— И то, пойдем, — ответил Михалев.

Выйдя из блиндажа, Ковтунов протянул руку замполиту. Михалев крепко пожал ее и, не отпуская, потянул Ковтунова к себе.

На наблюдательном пункте было немноголюдно. Ковтунов не любил, чтобы здесь, в «святая святых», как он говорил, находились лишние, не имеющие прямого отношения к управлению огнем люди. Поэтому он вызвал к себе только начальника разведки капитана Запольского и помощника начальника штаба капитана Иевлева. Кроме того, на НП дежурили разведчик сержант Троицкий, топовычислитель старшина Яровой и телефонист. Ковтунов только что сообщил о времени начала контрартподготовки, и теперь все находившиеся на пункте с нетерпением посматривали на часы и вполголоса переговаривались.

— Внимание! — повернувшись к телефонисту, ровным голосом произнес Ковтунов. Разговоры смолкли. Стало так тихо, что откуда-то из угла послышалось верещание сверчка. Дверь в блиндаж со скрипом отворилась, и в ее просвете показалось иссиня-черное небо, усеянное яркими звездами. Вошел сержант Тунев. На него сразу же цыкнули, и он, бесшумно пробравшись к телефонному аппарату, присел там на корточки.

Ковтунов, не отрывая глаз от циферблата часов, отдал команду «Натянуть шнуры!» Минутная стрелка приближалась к цифре «12». И когда она поравнялась с вертикальной черточкой, Ковтунов скомандовал: «Огонь!» На какую-то долю секунды залп полка опередил оглушающий, протяжный грохот гвардейских минометов. А потом все потонуло в многоголосом, неистово сотрясающем землю и воздух громыхании.