И вдруг яркий сноп пламени вскинулся над головным танком. Попадание! Низкая, приземистая машина резко повернулась, вздрогнула и застыла, окутываясь густыми черными клубами дыма.

…Бой разгорался. С обеих сторон то и дело гремели выстрелы, и снаряды, пересекая друг другу путь, несли огненные трассы, обрывающиеся у земли вспышками разрывов.

Вражеские танки приближались. И хотя многие из них уже пылали в высокой траве или просто застыли неподвижно, уткнув стволы замолкших орудий в землю, остальные приближались к батарее.

Тогузов мельком заметил, как слева от орудия всколыхнулся высокий столб земли, и, когда рассеялся дым разрыва, на месте соседнего орудия только курился обезображенный окоп. Туда стремглав ринулся лейтенант Сахно. Пилотка соскочила с его головы, волосы растрепались, туго набитая полевая сумка высоко подпрыгивала и била его по боку. Он не успел добежать: снова вспыхнул огонь, снова взметнулся столб земли, и Сахно упал…

Тогузов оторопел. Он не слышал все приближающегося скрежета гусениц и грозного гула фашистских танков, не заметил, как в воздухе, почти над головой, с коротким яростным взвизгиванием разорвался снаряд и потом еще долго висела белая лента дыма.

Но вот резкий выстрел больно ударил в уши Тогузова. Он вздрогнул и повернул голову. Это был выстрел его орудия, и это был меткий выстрел, потому что еще один „тигр“ застыл неподвижно на поле боя, свернувшись набок. А орудийный расчет уже заряжал пушку, чтобы выпустить очередной снаряд. Выстрелы часто, раз за разом, рвали воздух и там, справа, где в окопах притаились остальные орудия батареи.

Шел бой. Люди спокойно и уверенно, может быть только чуть торопливее, чем обычно, на тренировках, делали свое дело. Они делали его серьезно и споро, ни на что не обращая внимания. Почти не отрываясь от прицела, сидел, круто выгнув спину, на своем маленьком железном седле Прозоров; проворно вращая обеими руками маховички подъемного и поворотного механизмов, ритмично закрывал и открывал затвор Гавриленко; не сходя с места, только резко поворачиваясь друг к другу корпусом, передавали снаряды Дудка и Хантадзе, а Урсунбаев, подхватив снаряд, с силой вталкивал его в казенник.

Стряхнув с себя оцепенение, Тогузов поднес к глазам бинокль. В поле зрения сразу попали три танка. Покачиваясь, они приближались к батарее. Один, справа, вырвался вперед, два других шли уступом влево. Тогузов сразу оценил обстановку.

— По правому! — выкрикнул он, сам не узнавая своего вдруг окрепшего голоса, в котором зазвучали металлические нотки. — Огонь!

Огненная трасса, прочертив дымную отлогую траекторию, словно впилась в танк, и он, чуть подпрыгнув, неподвижно застыл на месте.

— Огонь! — снова, еще громче скомандовал Тогузов.

Но два других уже отворачивали в сторону, чтобы обойти орудие слева, избежать его губительного огня, выйти из сектора обстрела. В то же время оба „тигра“ почти одновременно выплюнули из своих длинных стволов огонь.

Тогузов почувствовал жаркое дыхание близкого разрыва и, не выдержав упругого толчка взрывной волны, повалился набок. Тотчас же вскочил, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух, лихорадочно ощупывая себя.

Нет, все в порядке. Только уши словно заложило ватой да во всем теле чувствовалось какое-то оцепенение.

Тогузов огляделся. Из расчета, кажется, никто не пострадал. Два танка, покачиваясь на ухабах, все еще обходили орудие слева. Батальон вел впереди огневой бой с мотопехотой противника. Ему удалось отсечь ее от танков, заставить гитлеровцев покинуть бронетранспортеры и продолжать схватку в пешем строю. А справа… То, что он увидел справа, повергло его в ужас. Танки гитлеровцев утюжили огневые позиции на правом фланге батареи. Потом устремились в тыл.

„Что же это? Конец?“ — успел только подумать Тогузов, и в то же мгновение еще один разрыв потряс землю. Комья земли, камни, осколки короткой барабанной дробью хлестнули в щит орудия, клубы дыма заволокли расчет, и Тогузов, нутром почувствовав недоброе, бросился туда.

— О-ах! — услышал он вздох Прозорова, и увидел, как наводчик, точно слепой, вытянув руки, упал с сиденья.

— Санитара! — крикнул Тогузов. Но Урсунбаев, склонившийся над Прозоровым, поднял голову и произнес:

— Не надо! — Вскочив на ноги, он спросил Тогузова — Снарядов совсем мало, старший сержант, что делать будем?

И Тогузов резко ответил:

— Будем стоять до последнего снаряда! Понятно? Не станет снарядов — возьмемся за гранаты…

Снова у орудий взметнулся разрыв. Погибли Гавриленко и Дудка.

Теперь Тогузов сам занял место наводчика и послал по врагу снаряд, который так и не успел выпустить Гавриленко. Но то ли сержант поторопился, то ли не хватило выдержки — он промахнулся.

Видя это, словно подброшенный пружиной, вскочил на ноги Хантадзе, схватил гранату и с перекошенным лицом, дико вращая глазами, бросился навстречу танку, уже выраставшему перед орудием.

— Нет снарядов — гранатой бить будем! — послышался его удаляющийся крик. Но, пробежав два десятка шагов, он упал, будто кто-то подставил ему подножку.

В это время у орудия появился Григорьев. Молча перехватив снаряд у Урсунбаева, он зарядил пушку. Тогузов снова впился в прицел. Попадание! Танк остановился совсем близко, и было отчетливо видно, как побежали по его камуфлированной броне язычки пламени, взвились в воздух струйки черного дыма. Тотчас же громко хлопнула крышка открывшегося люка, и выскользнувший оттуда немецкий танкист свалился на землю и стал быстро отползать в сторону, прячась в траве.

— Не уйдешь, собака! — вскричал Урсунбаев. — Не уйдешь!.. — И, схватив автомат, выскочил на бруствер окопа, стал целиться. Хлопнул выстрел, и фашист свалился в траву.

„Тра-та-та-та-та!“ — послышалась из танка пулеметная очередь, и Урсунбаев, уронив голову в колени, так и застыл в этой нелепой, причудливой позе.

Последний „тигр“ спокойно обходил орудие слева, почти с фланга. Тогузов, лихорадочно вращая поворотный механизм, ловил танк в прицел. Но что это? Дальше, влево, ствол не поворачивался. „Не достать!“

— Григорьев! — позвал Тогузов и бросился к сошникам. В то же мгновение острая боль обожгла грудь.

— Григорьев! — снова выкрикнул он и в отчаянии повернулся назад.

Григорьев, зажимая виски ладонями» шатаясь, сделал к нему шаг, но вдруг закачался — и рухнул на землю.

«Один! Совсем один!» — с ужасом подумал Тогузов и на миг застыл на месте.

«Фф-ить-фью-ффью-ффить», — свистнули над головой пули. Тогузов вздрогнул. Злость, переполнив его, придала ему силы. Подбежав к сошнику, он схватился за него, изо всех сил налегая грудью, и, превозмогая боль, стал разворачивать орудие в сторону приближающегося танка. Потом, бросив сошник, схватил снаряд, зарядил орудие и стал наводить. Тотчас же пушка «тигра» дернулась в сторону орудия, заплясала, нащупывая цель, и, на миг остановившись в нужном положении, полыхнула огнем. Снаряд пронесся так близко, что Тогузова опалила горячая струя воздуха. Снова ствол пушки танка уставился в орудие… Но Тогузов уже рванул правой рукой спуск. Танк крутнулся на месте, и из его распоротого железного бока выплеснулась тугая струя пламени и дыма.

— А-а-а! — закричал Тогузов и, почувствовав, как слабеет все его тело, а перед глазами плывут огненные круги, опустился на станину.

Стало вдруг совсем тихо. Только далеко справа и слева шел бой. В голове Тогузова шумело. Единственным желанием было лечь на землю, вытянуться и закрыть глаза.

Из верхнего люка горящего «тигра» вдруг высунулся офицер в ребристом шлеме, с блестящими витыми погонами на плечах.

Собрав все силы, Тогузов встал и, не спуская глаз с врага, вынул из рук Урсунбаева автомат. Потом лег за станину и, осторожно приладив автомат к плечу, стал целиться.

Медленно и плавно нажал Тогузов на спусковой крючок. Но уже не слышал дробного перестука очереди, не видел, как повалился набок гитлеровский офицер.