– Что ты сказала?

Молния рассекла небо и наполнила светом бальный зал. Арфа напевала нежную мелодию, а люстра аккомпанировала ей, наигрывая тихую хрустальную музыку. Потом комната опять погрузилась в темноту.

– Я не хочу, чтобы ты приезжал сюда, Джулиан, – пояснила Кейли.

Дом был большой и пустой, но даже при выключенном свете он не был пугающим. Но вдруг у Кейли засосало под ложечкой. Ею овладело странное чувство, словно должно было произойти что-то важное. Она подошла к зеркалу, но не увидела в нем ни Дерби, ни салуна.

– Кейли, что происходит? – В голосе Джулиана звучало недоумение. – Ты хочешь сказать, что не желаешь больше видеть меня?

– Нет! – крикнула Кейли так резко и страстно, что сама смутилась.

Без Джулиана не получилось бы ни семьи, ни детей, ни дома, наполненного смехом, суетой и светом, – ничего, о чем Кейли так мечтала.

– Нет, – повторила она спокойнее. – Я этого вовсе не говорю. Просто здесь так тихо, понимаешь? А в Лос-Анджелесе ужасная суматоха. Хорошо немного отдохнуть от смога и автострад.

– И от меня, – добавил Джулиан с безнадежностью в голосе.

– Нет, – настойчиво повторила Кейли, хотя уже не так уверенно. Она знала, что Джулиан был достаточно проницательным человеком, чтобы не заметить этого, несмотря на плохую связь.

– Возможно, так будет лучше для нас обоих. – Его голос звучал холодно и сухо.

Кейли обидела его и ненавидела себя за это.

– Это не значит, что я с кем-то встречаюсь, – попыталась она оправдаться.

Джулиан ничего не ответил. Во время последних размолвок он обвинял ее в том, что она что-то утаивала от него, ее сердце не было полностью открыто, и Кейли знала, что сейчас он думал об этом.

– Позвони мне, когда будешь, готова к разговору, – ответил Джулиан после паузы. – У тебя есть номер моего пейджера.

На этом он прервал связь. Кейли несколько секунд смотрела на телефон, который все еще держала в руке. Дети, которых нарисовало ее воображение, исчезли один за другим с семейных фотографий. Она хотела, было перезвонить Джулиану, сказать, что собирает вещи и немедленно возвращается в Лос-Анджелес, но что-то остановило ее. Это был отдаленный звук паровозного гудка.

Наморщив лоб, Кейли положила телефон на подоконник рядом с пластмассовой ложкой и недоеденным ужином. Она ждала, внимательно прислушиваясь, и между раскатами грома опять уловила жалобный звук гудка. Потрясенная, она подошла к раскладушке, подвинула ее поближе к стене, на которой висело зеркало, и села, ожидая чего-то. Не было ничего странного в том, что она услышала паровозный гудок, размышляла она, а ее сердце бешено колотилось, если, конечно, не знать, что старое депо сгорело в 1952 году, и в радиусе тридцати миль не было никаких железнодорожных путей.

Хотя Кейли собиралась бодрствовать всю ночь, сон незаметно подкрался к ней. Она уснула на раскладушке в бальном зале как была – в джинсах, рубашке и ботинках. Проснулась она так же неожиданно, как и уснула. До нее донеслись раскаты грома. Кейли посмотрела в зеркало и увидела Дерби.

Дерби, который был нескладным мальчишкой, когда она видела его последний раз, теперь стал мужчиной во всех смыслах этого слова, хотя вид у него был такой же неряшливый, как и прежде. Ему совсем не помешало бы побриться и принять ванну, чего он, похоже, давно не делал. Его светло-каштановые волосы, длинные и выгоревшие на солнце, были забраны назад как у индейского воина. Крепкая фигура, казалось, излучала спокойствие.

Сердце Кейли отбивало чечетку и едва не выскакивало из груди. Она медленно поднялась с раскладушки, подошла к зеркалу, коснулась стекла правой ладонью. Дерби, в рубашке без ворота, расстегнутой на груди, в жилете и в грязных штанах, сделал то же самое. На правом бедре у него покачивался шестизарядный револьвер. Он бросил мятую шляпу и старый полотняный пыльник на один из стоявших рядом столов. Они долго стояли, как бывало раньше, осязая, и не осязая друг друга. Они молчали, поскольку знали, что слова не способны преодолеть барьер между ними. Только их сердца и их мечты могли преодолеть его.

Для Кейли было достаточно уже того, что теперь она знала: Дерби жив, он вернулся. В его глазах застыла печаль, что заставило Кейли поднять руку в тщетной попытке коснуться его щеки и смущенно отступить. Дерби не хотел, чтобы она отдалялась от него, и прислонил обе ладони к стеклу. Кейли изо всех сил сопротивлялась старому знакомому желанию броситься в зеркало, ей очень хотелось оказаться по ту сторону его. Слезы отчаяния и одиночества наполнили ее глаза; она смахнула рукой первую слезинку, поползшую по щеке.

Вдруг Дерби исчез в один миг вместе с салуном, и все, что Кейли видела теперь, так это только ее собственное жалкое отражение, смотрящее куда-то сквозь себя, в мятой одежде со спутавшимися волосами и припухшими красными глазами. Она уперлась лбом в поверхность зеркала, удивляясь, почему у нее было так пусто на сердце, ведь совершенно очевидно, что они с Джулианом были созданы друг для друга. В конце концов, Джулиан был мужчиной из крови и плоти, способным заниматься любовью, стать отцом ее детей, разделять ее мечты. Дерби же был всего лишь тенью или, может, фигурой из стекла.

Кейли вспомнила о поездке на кладбище. Дерби умер в 1887 году, согласно цифрам на солнечных часах над его последним приютом. Сердцебиение Кейли опять участилось, ей овладел страх за Дерби. Она только что видела его, но какой это был год? Когда он должен был умереть – через неделю, через день, через час?

Вся дрожа, Кейли отвернулась от зеркала и вышла из зала. Она поднялась наверх, приняла ванну, надела ночную сорочку и тщательно почистила зубы. Затем снова легла на раскладушку, закрыла глаза, но сон не возвращался.

Он увидел ее.

Дерби сидел один в салуне своей матери, рядом с ним стоял нетронутый бокал виски. Он мрачно уставился в пустое зеркало и вдруг увидел ее.

Вспоминая нежный взгляд карих глаз Кейли и ее попытку утешить его, Дерби проглотил подступивший к горлу ком. Его одолевали усталость и печаль, и сейчас он душу отдал бы за то, чтобы преодолеть пропасть между ними и заключить Кейли в свои объятия. Хотя у него было много женщин в свое время, но он никогда не испытывал такой тоски, какую испытывал по Кейли.

Из его груди вырвался печальный вздох. Может, он увидит ее снова, а может быть, и нет. Да это и неважно, ведь они все равно не могли быть вместе. Любовь к тому, с кем никогда не будешь, могла принести только боль, а Дерби и без этого хватало боли. Он поднес к губам бокал, нахмурился и снова поставил его. Этим утром он намеревался отправиться в Трипл Кей, засвидетельствовать свое почтение Ангусу Каванагу. Потом ему предстояла встреча с поверенным его покойной матери, нотариусом Джеком Райерсоном, который, по мнению Дерби, был таким же вором, как Джесси Джеймс или Малыш Билли. Разница между ними была лишь в том, что Райерсону не нужен был револьвер, чтобы грабить людей, он делал это при помощи ручки, чернил и елейной улыбки. Уладив все дела, имевшие отношение к его матери, Дерби собирался покинуть Редемпшн и никогда туда не возвращаться. Он, скорее всего, отправился бы в Мексику играть в покер с Марией, а может, купил бы себе дом с выручки от продажи «Голубой подвязки». Дерби криво усмехнулся. В последнее время они с Хармони были не в лучших отношениях – он связался с дурной компанией, перед тем как покинул город два года тому назад, и она называла его разбойником. Дерби знал, что мать оставила ему в наследство бордель. Господи, ему так не хватало ее, и он чертовски хотел вернуть назад то время, когда им было еще не поздно выяснить отношения. Их последний разговор был горьким, злым, и Дерби понимал, что будет сожалеть о нем до конца своих дней. Наверное, Хармони была права: он был не лучше любого разбойника.

Нежные руки легли на плечи Дерби, он вздрогнул. Кто-то неслышно подошел к нему сзади. Он ожидал, что, подняв глаза, увидит Кейли, но вместо нее увидел Орэли, одну из «девочек» Хармони. Орэли не отличалась красотой, а крашеные желтые волосы и сильно накрашенное лицо не делали ее привлекательнее. У нее были неестественно худые ноги, а бледную кожу обезобразила оспа, но этой девушке была свойственна какая-то особая нежность, и она всегда нравилась Дерби. Орэли начала массировать ему шею.