- Дело, говорю тебе, - подбоченился солдат, - казенное, я, може, за него отличие получу, ну а, впрочем, если сверху лишков, так что ж с тебя взять?.. Горсть волос!

- Спаси Христос, - кляняется Михайла, - ну а все же… на дармовщинку все хуже выходит, потому и сладиться заранее лучше!

- Да скажу тебе прямо: не дороже денег!

Сплюнул солдат и козью ножку придавил на дороге.

"На душу христианскую метит, табакер[4], - уныло соображает Михайла, - на душу метит!"

- Есть, - говорит, - у меня, служивый, целковик - в кои-то веки ходил на богомолье, так нашел на дороге, когда по ней какой-то купец на тройке проехал, взял было тоже с собой на всякий греховый случай, а уж тебе не жалко - отдам!

- Давай, - протянул руку солдат, - если не фальшивый - возьму!

- Вот, спаси те Христос!

Заторопился Михайла, и руки у него от радости задрожали, что о душе солдат не заводит никакого пока разговору, достал из-за пазухи красный платок, завязанный с кончика в узел, развязал и подал солдату монету.

- Важный целкаш! - повертел солдат целковик на свет. - Только вот с орла какой царь, не видать, да видать, что не наш! Важный целкаш, хотя с краю провернута дырка!

Жалко Михайле было целковый, да нечего делать, пускай!

- Скидывай теперь архалук, - строго говорит солдат, - надевай мою шинеленку! В каком порядке живешь и какое названье будет селу?

- Село Чертухино, сынок, а живу по леву… третий дом будет от края, -перепугался Михайла еще пуще, вылезая из своего армяка, видно по всему, что дело не на шутку: как бы до души на добрался!

- За здравье как поминают?

- Кого, сынок?.. Меня-то?.. Михайла, батюшка ты мой, Михайла.

- Да тебя-то за здравие поминать - попа только тревожить… пора бы уже за помин… я говорю про казенное дело, - крутит, крутит солдат ус, а он от этой закрутки становится будто еще длинней и пушистей, - по казенному делу отвечай!

- А-а, батюшка, - Марья, родимый мой, Марья.

- Вот это так! Ну, да нам все равно, что Марья, что Дарья, был бы приказ, нам под замах не попадайся: пах-бах, и готово!

- Она у меня, служивый, баба молодая… глупая! Как что-нибудь не по ней, так сейчас в слезы!

- Утешим, - мигнул солдат, - утешим, и причешем, и вином напоим! На-ка тебе усы - давай сюды бороденку!

"Доберется, - похолодел Михайла, - ох, непременно теперь доберется!"

- Бороду, - говорит, - мне вроде как жалко! Без бороды мужику нельзя: без бороды, сынок, ни одного святого нет на иконе!

- Много ты, старина, понимаешь! - смеется солдат.

- Лик христов свой портить не буду, как хошь! Лик, он - христов!

- А ты мне тоже скажи: что там святые, а вот козлы без бороды рази бывают?

- Ась? - похолодел до пяток Михайла.

- То-то, а говоришь! Это как ты можешь понять?.. - дернул солдат Михайлу за бороденку и ткнул ему под нос усы, словно клеем примазал.

"Доберется после таких слов, - дрожит Михайла, - теперь-то уж как есть доберется!"

Смотрит Святой: ни дать ни взять с его бородой самый настоящий Михайла, что значит у человека борода, а про себя, конечно, и не подумал, на что и на кого же сам стал похож, только видит, что у солдата от смеха скулы ходят, до того, знать, обчуднел Михайла с солдатскими усами и без своей бороды.

- То-то, старик! Вот и выходит: у святого на иконе, а у козла в поконе! Ну, теперь давай сюда палку и… семь верст тебе не дорожки! - говорит довольно Михайле солдат. - Без палки меня никто в Чертухине за тебя не признает!

- Палочкой-то, сынок, меня мать еще в малолечестве этой дувала! Жалко мне палочку, да что делать: на!

- Молодуха твоя, поди, без палочки на порог не пустит! Ей ведь тоже известно: у кого палка, тот и капрал!

Несвычно было Михайловым рукам, не знает он, куда их пустые девать, особливо теперь, в дальней дороге. Как же без палочки быть, всю жизнь к тому же с ней проходил, даже спал с ней после смерти старухи.

- Скоро ли, - спрашивает, - работенку управишь?.. Мне ведь, служивый, ты сам понимать тоже должен, не для приятства или забавы, а к старости чтобы подкормщик, заступник!

- А царю - фланговый солдат! Ладно, старик, мы все понимаем, не лыком подвязаны, сделаем, если приказано! Только скорее скорого ничего не бывает, скоро только вода по весне текет да к старости жизнь человечья!

- Правое слово, сынок!

- Я тебе прямо скажу: трафь теперь по этой самой дороге - пока до места дойдешь, белый царь управится с турком и как раз попадется тебе на обрате!

- Нет уж, служивый, мы как-нибудь и без царя проживем!

- Да ты слушай: встренется он тебе на обрате, а ты хорошенько усы уставь на дорогу, увидит - непременно тебя произведет в анаралы. Чудачок!

- Ой, служивый, чин-то больно высокий! - Видит Михайла, что шутит солдат, а по лицу и незаметно: за бородой не видать!

- Не перелезешь! Ну да ладно, теперь иди себе и не сумлевайся, а как возворотишь в Чертухино с другого конца, так и будет тут кончик! Смотри, старина, с дороги только не сбейся!

Не успел Михайла в ответ солдату моргнуть, как от него только пыль с дороги подолом на Михайлу заворотилась и запорошила глаза.

- Цела душа в теле, и ладно! - протер Михайла глаза, перекрестился и зашагал не торопясь по дороге, заложивши руки за спину.

Место кругом унылое, неприглядчивое, солнышко садится заплаканное, и заря промежду леса, как мутная вода, льется, и облак поодаль идет, так будто совсем и не облак, а вылез это из-под моста разбойник и крадется к Михайле, вобравши голову в плечи, ни звону колокольного со стороны не слышно, ни купольной луковинки нигде к заре не видать.

"Сторона, видно, сибирная! - думает Михайла. - Видно, тутошний народ и в бога не верит!.. Ну, да что ж, в самом деле, - была бы душа только в теле!"

Так Михайла Святой поменялся на старости лет христовым ликом с прохожим солдатом, а что это был за солдат и что у него было за казенное дело, нетрудно и самим догадаться: называть его прямым словом не стоит, а то девки будут в подолы фыркать, а сметливые люди смеяться!

Обошел Михайла кругом землю или где-нибудь все же застрял по дороге -кто его знает!

Можно ее обойти или нет, тоже сказано надвое: не веревочку вокруг пальца обвить!

По ученому слову так вон выходит, что земля круглее спасова яблочка, оно и верно - все может быть! Кругла-то она кругла, только прямо перед глазами легла, а что с глаз, то не про нас!

Говорили в старину видалые и разные странные люди, побывавшие в старом Ерусалине у гроба, что пролегает эта дорога как раз через Ерусалинские ворота, в которые въехал в святой город Христос на ослице, и дальше уходит в некую Маравийскую пустынь, к тому самому горючему камню, на котором спаситель сорок дней и ночей подряд проспорил с бесом гордыни, а потом уж от этого камня идет сперва напрямик, а после хоронится в скалах по-за краю синего моря, уводя в высокие Леванские горы…

Там-то от века под воскрыльями стоит вознесенный престол, и на престоле в осьмизвездном ковше хранятся под золотым покровом нетленные дары жизни: у этого-то престола и самый грешный человек получает возвращение силы -подставишь плешь на припек, и вырастут кудри, дунет ветер с горы и все морщинки разгладит, а как оглядишься вокруг, так сугорбье в нутро подберется, расправишься, как молодой тополь весной, по костям прольется тепло и у губ сама заиграет улыбка, чтобы в недолгий после этого срок встретить смерть, как невесту.

*****

Если по этой самой дороге Михайла пошел, то и впрямь, пожалуй, он домой назад не возворотился, потому что времени ему по его старости лет на этот путь едва ли б хватило.

Лучше будет сказать, что больше по незнанию да второпях, как бы молодая жена не проснулась да не ухватила старика в двери за офтоки, а также вышед из дому в благой час, когда на тыну ни свет ни заря во весь мах на порог стрекотали сороки, - Михайла взял с самого начала много левее и потому хоть и обошел, может, действительно землю, но не по большому тракту, на котором стоит и наш Чагодуй, бегущему по самой середке земли, как солнце над нею проходит с недели до разговенья в петровышный пост на зимнего Спиридона-Поворота, сиречь, речь говоря, не по темени земли ее обогнул, а… по затылку!