Нам остается — ждать.

Для меня ожидание заполнено расспросами экипажа самолета-разведчика (тот вернулся на аэродром, как только увидел, что Тарарин и его ведомые вышли к цели), для остальных — подготовкой к полету второй группы пикировщиков и радиосвязью.

Подытоживая разговор с Григоровым, командир дивизии завершает его неожиданными словами:

— Разумеется, наше дело— искать, находить и уничтожать фашистов, чем и занимаемся, но все-таки, почему они ускользают из Севастополя в море, вот вопрос? Ведь блокада, кажется, полная… Где-то нашли-таки лазейку между морскими дозорами… Где? Какую?.. Уходят ведь в ночные часы, а мы обнаруживаем далеко от берегов… Придется намекнуть… Пусть, кому положено, задумается… А пока — вот и наши…

Оставив свой вопрос без ответа, он, чуть пригнувшись у входа, выбирается из палатки.

Знойный воздух дрожащими потоками струится над степью, будто сотрясаемый нарастающим гулом.

Лихо снижаются и попарно бегут по дорожке в гнезда капониров истребители прикрытия. Следом за ними грузно заходят на посадку и заволакивают аэродром пылью пикировщики. Счет их не изменился. Улетели и возвратились пятеро, а это начало удачи.

Друг за другом пилоты спешат к палатке, у которой издалека видят знакомую всему флоту высокую фигуру командира дивизии — подполковника Ивана Егоровича Корзунова. Ослепительной солнечной точкой сверкает на его кителе золотая звездочка Героя Советского Союза. Они держат курс па нее.

Первым рапортует Тарарин:

— Товарищ командир дивизии, задание выполнено!

Караван противника обнаружен в указанном месте. Пикировали с недолетом и перелетом из-за интенсивного противодействия зениток, но бомба, сброшенная Ивановым, легла по борту в непосредственной близости к транспорту.

— Кто фотографировал? — интересуется Корзунов и, услышав, что съемка произведена всеми, кроме самого Иванова, приказывает немедленно проявить пленку и сделать отпечатки.

Подоспевшие вслед за Тарариным пилоты, соблюдая воинский этикет, поочередно просят у командира дивизии разрешения обратиться к командиру эскадрильи, после чего докладывают о своих действиях и наблюдениях.

Тарарин вопросительно смотрит на Корзунова.

Поджав и слегка выпятив губы, командир дивизии размышляет, сопоставляя и обобщая про себя рапорты летчиков, затем предлагает Тарарину:

— Воспроизведите.

Командир эскадрильи носком сапога вычерчивает на пыльной проплешине земли, вытоптанной у палатки, план расположения вражеского каравана и атаки пикировщиков. Пилоты дружно помогают командиру, выписывая ногами замысловатые вензеля. Со стороны похоже, что взрослые люди заняты мальчишеской игрой.

Корзунов прекращает их старания:

— Пока отдыхайте…

И обращается к начальнику штаба:

— Надо проверить, что с тем транспортом. Если еще на плаву — добить, если покончено— атаковать второй караван.

…Все, кто возвратился с Тарариным, рассаживаются в излюбленном месте — на бомбовой таре, наблюдают за вылетом второй группы пикировщиков, делятся впечатлениями, которые остались у каждого от момента атаки, но то и дело поглядывают в сторону далекого от палатки домика фотолаборатории, где проявляется пленка аэрофотосъемки. Особенно не терпится Иванову. Выдержка, впрочем, помогает ему справиться с волнением и даже, как ни в чем не бывало, отвечать на мои расспросы:

— Пишите. Иванов, Петр Федорович, тысячу девятьсот двадцать первого года рождения, лейтенант, командир звена. Был под Одессой, дважды дрался за Перекоп — в сорок первом и нынче. Защищал подступы к Севастополю в июне сорок второго, потом сражался на Тамани, у Феодосии, на черноморских коммуникациях, теперь топлю фашистов, удирающих из Крыма. Награды: два ордена Красного Знамени, медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя». Кажется, все… Заметно, что волнуюсь? — вдруг спрашивает он и тут же мрачнеет: —А как вы полагаете? Ведь это моя честь, мой- долг перед всем нашим народом! Я дал слово и хочу, чтобы каждый мой бомбовый удар был точным!.. Слышали, что было в Старом Крыму? Там гитлеровцы резали жителей, чтобы не привлечь внимание партизан выстрелами!.. Так вот, когда я вижу караваны, на которых фашистские паразиты мечтают ускользнуть от расплаты, каждый раз я вспоминаю о зарезанных ими детях и женщинах Старого Крыма… вспоминаю о Севастополе, где убиты все, кто имел татуировку, все раненые в госпиталях, весь медицинский персонал… Вот что я вспоминаю, когда просыпаюсь, и помню, когда засыпаю… Мне двадцать три года, а живу я сейчас одним: чтобы никакая гадина не уползла, не сумела больше жалить, никого, нигде! Когда мои бомбы; попадают в фашистский транспорт или разносят бэдэбэ, я говорю…

— Товарищ Иванов! — раздается за нами.

Лейтенант оборачивается, встает, видит командира дивизии, который веером держит фотографии — снимки бомбового удара. Три кадра в точности запечатлели результат пикирования Иванова: бомба легла у самого борта вражеского транспорта и, вне сомнения, серьезно повредила последний. Кормовая часть транспорта окутана густым дымом, пенистый след винтов сдался в сторону — это следствие взрыва, который отбросил транспорт от линии курса.

— Поздравляю…

Командир дивизии пожимает руку лейтенанту и говорит, что вряд ли транспорт продержался на плаву до подхода второй группы пикировщиков, что, скорее всего, они уже переключились на другой караван.

— Пять тысяч тонн, — подчеркивает начальник штаба цифру водоизмещения уничтоженного врага. — Хороший почин на сегодня. А вот и дальнейшее…

Со стороны моря доносится согласный гул моторов. Точки, возникшие в дрожащей синеве, быстро приобретают характерные очертания истребителей. В четком строю звено скоростных самолетов мчится к аэродрому. Дробно рассыпается над степью перестук пулеметных очередей — традиционное извещение, что в бою обиты вражеские самолеты.

— Значит, почин и в воздухе, — сдержанно роняет Корзунов. — Теперь выпускайте третью группу на цель, указанную вторым разведчиком.

Начальник штаба отдает соответствующие распоряжения.

Тем временем вслед за истребителями, на дорожку садится вторая группа пикировщиков. Повторяется то же самое, что было после посадки эскадрильи Тарарина: командир группы рапортует о выполнении задания и, сообщив, что транспорт, поврежденный Ивановым, исчез без следа, вычерчивает носком сапога на земле план вражеского каравана, перехваченного и атакованного, несмотря на воздушное прикрытие.

Пленка с кадрами бомбового удара сдается в лабораторию, а возвратившиеся только что пилоты рассаживаются на солнцепеке возле Тарарина и охотно рассказывают, как сбили один вражеский истребитель и подбили (что не в счет) второй, ушедший с хвостом дыма за пределы видимости.

Все наблюдают за подготовкой к вылету третьей группы. Ей предстоит нанести удар по каравану из двух БДБ — быстроходных десантных барж, до отказа набитых улепетывающими из Севастополя фашистами, охраняемых конвоем из трех сторожевых катеров.

— Жаль, что не моя очередь, — без всякой рисовки, чистосердечно досадует Иванов.

— Твои от тебя не уйдут, — успокаивает Тарарин.

— Не уйдут, — подтверждает Иванов и недоумевающе восклицает: — Поражаюсь! Как это им удается мимо морячков проскальзывать?..

Да, об этом думает не только начальство…

Разговор у палатки обрывается привычными словами команды.

— Запуск — зеленая ракета! — громко оповещает командир третьей группы, обводя взглядом строй экипажей. — Позывной ведущего — Севастополь!..

Летный день корзуновцев в полном разгаре, когда я расстаюсь с ними и ухожу из Скадовска на торпедном катере лейтенанта Умникова опять в район действий бригады Проценко, чтобы попытаться найти ответ на вопрос, заданный летчиками…

…В конце дня, когда над бухтой проносятся, возвращаясь с последнего задания самолеты-пикировщики дивизии Корзунова, командир бригады торпедных катеров капитан 2 ранга Проценко шифрограммой приказывает командиру дивизиона Местникову прибыть вместе с одним из отрядов на рейд Караджи возле Тарханкута. Радиограмма передана в 17–00. Спустя двадцать семь минут штабной сигнальщик докладывает, что четыре катера находятся у ворот бухты и уже идут прямым курсом к плавучей базе. Полчаса назад они дремотно покачивались возле причала в гавани Ак-Мечети.