— Но в комнате должно быть темно, — говорит мой отец.

— На этот счёт не беспокойся, будет совсем темно! Никто не осмелится подойти к постели, а тебе придётся только поставить пером крестик на завещании.

— А как насчёт попа? — спрашивает отец.

— Старик поссорился с попом ещё на пасхе, когда тот загнул много за требу, и отец Том заявил, что не станет причащать его перед смертью, а нам это только наруку! Ну, поскорей собирайся, времени осталось немного, надо всё обделать до рассвета.

Долго возиться с костюмом отцу не пришлось. Он набросил на себя старый кафтан да сунул ноги в деревянные башмаки, и всё. Они ушли, а я лежал в корзине, прислушиваясь, пока не замерли вдали их шаги, затем быстро вскочил, набросил на себя одежонку и пустился вслед за ними. Мне хотелось посмотреть, как всё будет. Я пошёл напрямик, попал в болото и чуть не утонул. И потому, когда я пришёл, представление уже началось.

Вот словно сейчас вижу я эту картину перед собой. Большая комната, в одном конце её кровать, а рядом с ней— стол, уставленный бутылками с лекарствами, чашками и стаканами. Немножко в стороне — другой стол, за ним сидит учитель с пером в руке. Соседи по двое и по трое расположились вдоль стен. Они сидят серьёзные и задумчивые и ждут. Питер ходит взад и вперёд по комнате, стараясь подавить своё горе, и время от времени подносит соседям по рюмке. Никогда ещё не видал я его таким щедрым.

Глубокую тишину, стоявшую в комнате, нарушил вдруг слабый кашель, донёсшийся из тёмного угла, где стояла кровать, и мой отец сказал:

— Где Билли Скэнлан, я хочу сделать духовное завещание!

— Он здесь, здесь, папаша, — говорит Питер, беря Билли за руку и подводя его к постели.

— Пиши, что скажу, Билли, да поскорее, недолго мне уже осталось жить. Я умираю верным католиком, хотя отец Том О'Рафферти и отказался меня причастить…

Тихий ропот пронёсся среди присутствующих, но было ли то сожаление о печальной судьбе умирающего или негодование перед суровой строгостью священника, трудно сказать.

— Я умираю в мире со своими соседями и со всеми людьми!

Новое волнение среди присутствующих, казалось, одобряло эти прекрасные слова.

— Я завещаю своему сыну Питеру… — и скажу вам, что лучшего сына, достойнее парня не сыскать! — вы это записали? Я завещаю своему сыну Питеру обе мои фермы, Киллимундонери и Кнокшебура, а также луга позади дома Линча, кузницу и торфяные разработки на Дуранском болоте. Я завещаю — и да послужит всё это ему на великую пользу! — участок Лэнти Кассарио и выгон Луари с печью для обжигания извести… Но что-то у меня пересохло во рту, дайте мне немного пригубить.

Умирающий жадно припал губами к поданной ему чашке с виски и, оживившись немного, продолжал:

— На чём я остановился, Билли Скэнлан? А-я, помню. На печи для обжигания извести… Я завещаю ему, моему сыну Питеру, два огорода у колодца Нунана, — чудесная картошка там родит!

— Может, вы устали, папаша? — говорит Питер, начиная тревожиться за отцовское многословие. Правду сказать, виски порядком ударило отцу в голову, и он был очень расположен поболтать.

— Устал, Питер, устал, сынок, — говорит отец. — Дай-ка ещё пригубить немного. Ах, Питер, Питер, что же ты разбавил виски водой!

— Поверьте, папаша, что и не думал. Просто у вас уже не тот вкус, — говорит Питер, и снова шёпот сострадания пронёсся среди присутствующих.

— Ну, скоро конец, — говорит умирающий, — остался ещё только один небольшой участок. И я полагаюсь на тебя, Питер, коли ты хочешь честно прожить свою жизнь и спокойно умереть, как умираю я, то ты обратишь особое внимание на слова, которые я сейчас скажу. Ты слушаешь меня? Соседи слушают?

— Да, сосед. Да, отец. Слушаем! — хором раздалось в ответ.

— Ну, так вот, это моя последняя воля и завещание… А ну-ка, дай ещё пригубить. — Тут он как следует приложился к чашке. — Небольшой участок, что у перекрёстка, я завещаю бедному Кон Крегэну. Он несчастный, обиженный судьбою человек, но хороший, честный труженик. Будь ему другом, Питер, никогда его не обижай и, когда он о чём-нибудь тебя попросит, помоги ему, и мне легче будет в могиле. Записал, Билли Скэнлан? Два акра у скрещения дорог в вечное пользование Кон Крегэну и его потомству… Ах, как я устал… но на душе теперь легче. Хорошо потрудишься, с чистой совестью помрёшь, А теперь мне хочется выпить за здоровье добрых соседей и пожелать им много лет здравствовать…

Что ещё хотел добавить мой отец, осталось неизвестным: Питер, не на шутку испугавшись оживлённого тона умирающего, постарался быстро всех выпроводить в другую комнату, чтобы отец отошёл с миром.

Когда соседи ушли, Питер поспешил к моему отцу.

— Ну, и ловко ты, Кон, всё обделал, — говорит он, — только, конечно, ты пошутил насчёт тех двух акров у перекрёстка.

— Ясно, что пошутил, Питер, — отвечает отец. — Само собой понятно, что я сделал это ради шутки. Я уже вижу, как завтра будут смеяться соседи, когда я им всё расскажу!

— Как, ты хочешь меня выдать? Не можешь ты быть таким подлецом! — говорит Питер, дрожа от злости.

— А ты не можешь быть таким подлецом, чтобы нарушить последние слова твоего отца, — отвечает отец. И он рассмеялся прямо в лицо скряге.

— Ну, ладно, Кон! — говорит Питер. — Договор есть договор. Ты, видно, парень не дурак, вот и все.

Этим и кончилось дело. Отец мой весело зашагал домой, весьма довольный наследством, которое он сам себе завещал.

С той поры мы стали владельцами небольшого участка земли, который до сего дня известен под названием «Участок Кона».