Кирпичи бывают разные — большие и тяжелые, машинные и ручные; есть пустышки, с раковинами в середине, — это те, из которых не отжата вода. Вицек их не любит. Они крошатся, не хотят ложиться там, куда их кладет рука.

Кирпичи сложены огромными штабелями возле стройки. Вицек внимательно осматривает их. В работе очень много зависит от того, каков кирпич, какова известь и как замешан цемент. Иногда работа идет прекрасно — это тогда, когда и кирпич, и цемент, и известь хорошего качества. Иногда же дело не спорится — слишком много или слишком мало песку в цементе или извести, и все идет прахом.

Растет здание. Теперь уже громыхает подъемная машина, везущая вверх известь и цемент. Уже ставятся леса — высокие столбы, к которым прибиты доски, а на эти доски кладут другие. По этим доскам, шатающимся и гнущимся, идешь над пропастью улицы, над пропастью двора. Надо глядеть в оба. Главное, чтобы не закружилась голова: если закружится — смерть.

А смерть часто заглядывает в глаза каменщику. Вицек это знает.

До того, как началась стройка этого большого здания, случилась другая работа — ремонт костельной башни. И снова там работали вместе Вицек и Тосек. Раз-два — и соорудили леса. Все спешили: работа была сдельная, а не поденная. Надо было работать сломя голову, чтобы труд кое-как оправдался.

Прибили доски плохо. И вот вдруг стоявший на лесах Вицек почувствовал, что происходит нечто странное. Даже не затрещало — а может, и затрещало, только он не расслышал. Но в этот миг все внезапно зашаталось, и леса стали клониться от башни в сторону. В последнюю секунду Вицек заметил, как сверху, оттуда, где только что стоял подручный, пятнадцатилетний Янек Шматко, через их головы что-то полетело вниз, ударяясь о выступающие перекладины лесов. Не успел он сообразить, в чем дело, как в глазах у него закружилось, потемнело, заслонилось тучей известковой пыли. Вицек почувствовал, что и он летит. Он падал с распростертыми руками и вдруг ощутил что-то под пальцами. Инстинктивно изо всех сил вцепился он в это что-то, так неожиданно ему подвернувшееся. Потом почувствовал боль в боку и в ноге. Но все это были пустяки. Он теперь только понял, что темное пятно, мелькнувшее перед его глазами, был Янек Шматко.

В страхе он приподнял голову. Оказалось, он был на крыше костела. То, во что он так отчаянно вцепился пальцами, была водосточная труба. Там, повыше, на позеленевшей от ветхости жестяной крыше, неуклюже карабкался Тосек. Леса превратились в груду досок и перекладин, словно скелет, прислонившийся к крыше.

Внизу доносились какие-то крики, затем громко и пронзительно прогудела сирена машины скорой помощи. Это приехали за Янеком, который лежал там, внизу, на цветочной клумбе костельного сада, с переломанными ребрами.

Сорвался подъемник, проломилась прогнившая балка, отлетел карниз — за все расплачивались своим здоровьем и жизнью каменщик, кладчик, подручный.

Да, опасная была работа! Но об этом не думалось ни тогда, когда приходилось стоять на лесах, ни даже тогда, когда ветер раскачивал «качели» — леса, висящие на канатах…

Когда стены здания уже готовы, начинаются штукатурные работы. Белая штукатурка покрывает красный кирпич. В солнечные дни болят глаза, становятся красными, их ослепляет яркий свет, бьющий от белой стены.

Брызжет известь. Беда, если она попадет в глаз! Жжет, причиняет боль, мучит невыносимо. Известь проедает все — кожу на руках, кожу на обуви, так что на ступнях образуются маленькие ранки, которые мучительно болят и долго не заживают.

Вицек не любит штукатурить ни снаружи, ни внутри, здесь приходится непрерывно напрягаться, поднимая вверх руки; шея болит оттого, что голова все время задрана кверху.

Лучше работать на кладке кирпичей. Но ведь и штукатурка — работа необходимая, и Вицек должен делать все, вместе с другими рабочими.

А когда уже воздвигнуты стены, когда они оштукатурены, когда убраны уже леса, фасад огромного здания сверкает на солнце, как снег.

Теперь начинают убирать груды мусора, кирпичи, оказавшиеся лишними, засыпают ров, в котором гасили известь.

Дом готов.

Теперь его будут отделывать другие рабочие — печники, маляры, монтеры и столяры.

Наконец, дом начинает заселяться. Въезжает огромный фургон с мебелью. Это вещи жильца с бельэтажа. Въезжает другой фургон — это на второй этаж. Появляется огромная платформа с вещами. А однажды вечером какой-то старик приволок маленькую ручную тележку, на которой громоздились стол и изодранные сенники. Это в мансарду въехал сапожник с женой и детьми.

С каждым днем все больше жильцов. На дверях появляются визитные карточки, таблички медные и никелевые, а то и обыкновенные клочки бумаги, на которых написаны фамилии.

По лестницам сбегают дети, идут домашние работницы с нагруженными сумками, плетется наверх угольщик с корзиной угля. В окнах появляются занавески и горшочки с цветами.

От прежнего пустыря — места детских игр — нет уже и следа. Вырос на этом месте большой дом с множеством квартир…

Однажды Вицек, проходя по этой улице в своем рабочем костюме, измазанном известью, сталкивается с господином, который живет теперь в бельэтаже этого большого нового дома. Господни осторожно обходит Вицека, чтобы не испачкаться о его запыленное, замаранное платье.

Вицек усмехается про себя. Ах, как боится этот шикарный господин испачкать свой пиджак о его рабочий костюм! А ведь новый дом, где этот господни поселился, построен руками каменщиков в измазанной одежде. Он создан их тяжелым трудом, мозолями на их руках, потом на лбу, долгими, упорными усилиями.

И Вицек думает о своей каморке возле парка — маленькой, тесной каморке. О всех маленьких, тесных каморках, где сырость сочится по стенам и штукатурка падает с потолка, — о каморках, в которых живут каменщики со своими семьями. И о великолепных, светлых домах, которые строят каменщики. О домах, в которых будут жить богатые люди, не знающие, что такое тяжелый труд, мозоли, сырость и нужда.

Гнев закипает в сердце юноши. Долго глядит он вслед шикарному господину, который исчез уже за остекленной дверью вестибюля. Сжимаются кулаки. Но через мгновение лицо Вицека проясняется. Ибо юноша знает: придет день, когда он станет на новую, великую стройку. Будет строить высокий-высокий дом с громадными окнами, светлый дом для детей рабочих. Чистые, солнечные комнаты для стариков, согбенных от непосильного труда всей своей жизни. Он будет строить не для богачей, которые боятся коснуться рабочей одежды, а для себя, для своих, для всех таких, как он сам. Дома для рабочих. Он будет строить и фабрики, которые будут принадлежать рабочим, и школы, в которые будут ходить дети трудящихся, и общественные здания, которые будут обслуживать всех.

И Вицек улыбается этому будущему, к которому его приближает каждый день, и каждая забастовка, в которой он участвует, и каждая первомайская демонстрация, и каждое собрание в профессиональном союзе.

Он улыбается суровой улыбкой взрослого человека, человека, познавшего нужду, тяжелый труд, борьбу за жизнь, человека, который не даст сломить себя в самой жестокой борьбе.

— Броновичане едут! Свадьба!

Вицек глядел сверху, со стройки, на переливавшиеся всеми цветами радуги повозки, на развевавшиеся ленты, узорчатые платки, и все это с вышины казалось ему маленьким, словно подвижной пучок цветов, брошенных на мостовую.

Вицек прислушивался к знакомой — ах, какой знакомой! — мелодии, перегнувшись через стену третьего этажа.