— И все-таки? — сказала она. — Неужели эти руки тебя еще не достали? Что-то не верится, чтобы тебе с ними было весело в детстве. Уж я-то знаю!

— В школе в меня тыкали пальцем. Нет, правда, когда я решил впервые пригласить девчонку на свидание, то надел бейсбольные наколенники — на случай, если ей придет в голову меня пнуть.

Тина рассмеялась.

— Я до сих пор ношу такую защиту. Не в прямом смысле, конечно, но ты понимаешь…

Я понимал. Для меня защитой стала маска циника, которую я надевал каждый день. Но когда меня пинали, все-таки было больно.

— Родители говорили, что мои руки — это дар, — сказал я. — Ну, знаешь, как будто я был изуродован не просто так, а с какой-то целью.

Тина громко расхохоталась.

— Ого! Какими же люди бывают идиотами!

— Это точно. Так вот, про божий дар. Мамочка думала, что с четырьмя руками я стану выдающимся хирургом. С чего она взяла, что этими бесполезными клешнями можно делать операции, я понятия не имею.

В ее глазах загорелся огонек.

— Ну, может, ими удобно было бы держать зажимы или что-нибудь в этом роде?

— Именно так она и говорила. Это просто смешно.

— Твои предки все еще живы?

— Оба откинулись пару лет назад.

Она не сказала, что ей очень жаль, потому что ей не было жаль. Нет ничего более тошнотворного, чем фальшь.

— Значит, теперь ты можешь избавиться от лишних рук.

— Даже не знаю… Я привык к ним. — И все-таки она была права, напомнив мне, что теперь я не обязан терпеть их. — А почему ты не удалишь этот нарост?

Я тоже попытался пригвоздить ее взглядом, но она уставилась в пол.

— Боюсь.

— Чего?

— Сама не знаю. Родители боялись, вот и я боюсь.

— По-твоему, у них была реальная причина для страха?

— Кажется, они считали, что со мной может случиться что-нибудь плохое, типа потеряю силу или что-то вроде того. А вдруг там спрятан какой-нибудь гормон? Ну, знаешь, как у Самсона.

— Самсон… Это такой древний супергерой?

— Ага. Когда его главная подружка отстригла ему волосы, он потерял свою силу.

— Значит, на самом деле, ты не знаешь, почему эту штуку нельзя удалять, — сказал я, вставая, чтобы убрать со стола грязную посуду.

— Да.

— Так почему же ты этого не сделаешь?

— Дурацкий вопрос, — сказала она. — Да кто будет со мной возиться, если что-нибудь выйдет не так?

— А как же твои друзья?

— Если бы… Знаешь, как тяжело ухаживать за человеком, которому очень-очень плохо? У меня таких друзей нет.

— Да ладно, может, ничего страшного и не случится. Она посмотрела на меня с презрением.

— А если произойдет? Ну ладно, и все-таки: как насчет тебя?

— Может, тебе стоит поговорить с родителями?

— А может, тебе стоит оставить меня в покое? О моей мамочке вот уже много лет ни слуху ни духу, а папаша сидит в тюрьме.

И она отодвинулась от стола ровно настолько, чтобы упрямо скрестить руки на груди.

— Отлично, — сказал я, не давая ей отделаться так просто. — Значит, начнем с твоего отца.

— Какой же ты кретин, — сказала она, пытаясь подавить усмешку.

— Без комментариев.

— Да пошел ты… А она молодец!

— В субботу утром я за тобой заеду, — сказал я.

* * *

Со времен старых черно-белых фильмов тюрьмы изменились не слишком. Порядки там по-прежнему жуткие, стены голые и пахнут крашеным цементом, а надзиратели — уроды, во всяком случае большинство. Отец Тины сидел именно в таком месте, а не в одном из этих заведений для «белых воротничков». По дороге Тина рассказала мне, что его поймали, когда он пытался взломать какую-то правительственную систему. У него не было привычки нарушать закон, но иногда вполне безобидные вещи, сделанные не в том месте и не в то время, могут оказаться серьезным преступлением. Например, если в самолете слишком громко произнести слово «угон». Отец Тины, Тайлер, получил пятнашку за то, что рылся в личном деле своего босса, выкопав его в архивах нацбеза. Вот такая история.

Нас обыскали и провели в комнату для свиданий. Тина заметно волновалась и то и дело поправляла волосы, а я не мог понять, радует ее предстоящая встреча с отцом или тревожит. Мне она ничего не говорила, но я чувствовал, что их разделяет нечто большее, чем его заключение. Тина села на жесткий пластиковый стул с железными ножками, стоявший перед стеной с толстенным плексигласовым окном, как в банке. Дырку, через которую нужно было говорить, закрывали прозрачные щитки, так что дотронуться друг до друга или что-нибудь передать никто не мог. Я встал у Тины за спиной.

Наконец конвоиры подвели к противоположной стороне перегородки человека в арестантской робе. Тайлер Пеш был среднего сложения, с сальными каштановыми волосами, слишком тщательно причесанными. Казалось, ему около пятидесяти, но лицо выглядело изнуренным, землистым. Увидев Тину, он встрепенулся. Конвоиры отпустили его и удалились сквозь заднюю дверь.

Тина сразу же растеряла свой стервозный имидж и готова была разрыдаться.

— Папочка… — произнесла она.

— Кристина! Как же я рад тебя видеть…

Чтобы избежать дальнейших сантиментов, она торопливо представила меня в качестве «просто приятеля». После этого они не так уж много друг другу сказали. Но словами они словно бы друг друга поглаживали. Никаких телячьих нежностей; все дело в том, как они говорили, как смотрели друг на друга.

Тине было явно не по себе, и она сказала:

— Джимми хочет задать тебе один компьютерный вопрос.

— Да, сэр, — сказал я, сам обалдевая от собственной вежливости.

Должно быть, я пытался как-то уравновесить возникшую неловкость. — Как вам, вероятно, известно, мы работаем в «Счастливом случае», и я хотел узнать, возможно ли взломать нашу сеть.

Я описал ситуацию с четырехруким объектом и смолк, не зная, какие еще детали необходимы папаше.

— Не вопрос, — отозвался он, не раздумывая. — Нужно время, только и всего.

— Отлично. — Я как-то не продумал следующий шаг, а полученный ответ был слишком прост.

Тина хотела, чтобы я сказал что-то еще, и по-прежнему теребила свои волосы. Тайлер смотрел на нее, почти не обращая внимания на мое присутствие.

— Зачем ты пришла, милая? — спросил он.

— Папа, — сказала она, запинаясь. — Я тут просто подумала… удалить вот это.

Она взмахнула рукой по направлению к шее.

— Не знаю, почему ты еще давным-давно этого не сделала.

— Правда? Забавно, но я помню, что мама этого очень боялась. Я почему-то верила в существование какой-то серьезной причины.

— Конечно, причина существовала. Твоя мамаша была идиоткой.

— Кстати, где она сейчас? Ты не знаешь?

— Без понятия, деточка. И на твоем месте я бы держался подальше от этой женщины. Хотя, с другой стороны, я тебя не виню, что ты хочешь ее разыскать. Если найдешь, не говори ей, где я, ладно? А то мне и тут не спрятаться.

Они поговорили еще немного, и Тайлер из вежливости даже задал несколько вопросов мне. Он явно решил, что Тина привела своего парня познакомиться с ее отцом, хотя оба мы это отрицали. Понять, как он отнесся к этой идее, мне так и не удалось.

Время вышло, и конвоиры вернулись. Тайлер твердо посмотрел на свою дочь.

— У меня к тебе один, последний вопрос, — сказал он. — Обещаешь сказать мне правду?

Она фальшиво улыбнулась, а потом фыркнула:

— Папочка, я слишком люблю тебя, чтобы врать.

— Ну, тогда это прозвучит довольно глупо, — сказал он в тон ее сарказму. — Ты меня ненавидишь?

— Конечно, да!

И тут случилось нечто очень странное. Тина, должно быть, смутилась, потому что щеки у нее стали пунцово-красными. Тайлер выпрямился и придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее лицо. Поняв, что происходит что-то не то, Тина отвернулась от отца. И тогда я увидел это.

На ее щеках были вытатуированы ярко-красные сердечки. Через мгновение я догадался, что это эмо-макияж. Тина никогда не пользовалась косметикой, иначе я бы заметил, но сейчас ошибки быть не могло. Эмо-макияж — это такая штука, которая реагирует не то на температуру кожи, не то на электрическое сопротивление, не то еще на что-то. И меняет цвет в зависимости от настроения.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: