— И все-таки? — сказала она. — Неужели эти руки тебя еще не достали? Что-то не верится, чтобы тебе с ними было весело в детстве. Уж я-то знаю!
— В школе в меня тыкали пальцем. Нет, правда, когда я решил впервые пригласить девчонку на свидание, то надел бейсбольные наколенники — на случай, если ей придет в голову меня пнуть.
Тина рассмеялась.
— Я до сих пор ношу такую защиту. Не в прямом смысле, конечно, но ты понимаешь…
Я понимал. Для меня защитой стала маска циника, которую я надевал каждый день. Но когда меня пинали, все-таки было больно.
— Родители говорили, что мои руки — это дар, — сказал я. — Ну, знаешь, как будто я был изуродован не просто так, а с какой-то целью.
Тина громко расхохоталась.
— Ого! Какими же люди бывают идиотами!
— Это точно. Так вот, про божий дар. Мамочка думала, что с четырьмя руками я стану выдающимся хирургом. С чего она взяла, что этими бесполезными клешнями можно делать операции, я понятия не имею.
В ее глазах загорелся огонек.
— Ну, может, ими удобно было бы держать зажимы или что-нибудь в этом роде?
— Именно так она и говорила. Это просто смешно.
— Твои предки все еще живы?
— Оба откинулись пару лет назад.
Она не сказала, что ей очень жаль, потому что ей не было жаль. Нет ничего более тошнотворного, чем фальшь.
— Значит, теперь ты можешь избавиться от лишних рук.
— Даже не знаю… Я привык к ним. — И все-таки она была права, напомнив мне, что теперь я не обязан терпеть их. — А почему ты не удалишь этот нарост?
Я тоже попытался пригвоздить ее взглядом, но она уставилась в пол.
— Боюсь.
— Чего?
— Сама не знаю. Родители боялись, вот и я боюсь.
— По-твоему, у них была реальная причина для страха?
— Кажется, они считали, что со мной может случиться что-нибудь плохое, типа потеряю силу или что-то вроде того. А вдруг там спрятан какой-нибудь гормон? Ну, знаешь, как у Самсона.
— Самсон… Это такой древний супергерой?
— Ага. Когда его главная подружка отстригла ему волосы, он потерял свою силу.
— Значит, на самом деле, ты не знаешь, почему эту штуку нельзя удалять, — сказал я, вставая, чтобы убрать со стола грязную посуду.
— Да.
— Так почему же ты этого не сделаешь?
— Дурацкий вопрос, — сказала она. — Да кто будет со мной возиться, если что-нибудь выйдет не так?
— А как же твои друзья?
— Если бы… Знаешь, как тяжело ухаживать за человеком, которому очень-очень плохо? У меня таких друзей нет.
— Да ладно, может, ничего страшного и не случится. Она посмотрела на меня с презрением.
— А если произойдет? Ну ладно, и все-таки: как насчет тебя?
— Может, тебе стоит поговорить с родителями?
— А может, тебе стоит оставить меня в покое? О моей мамочке вот уже много лет ни слуху ни духу, а папаша сидит в тюрьме.
И она отодвинулась от стола ровно настолько, чтобы упрямо скрестить руки на груди.
— Отлично, — сказал я, не давая ей отделаться так просто. — Значит, начнем с твоего отца.
— Какой же ты кретин, — сказала она, пытаясь подавить усмешку.
— Без комментариев.
— Да пошел ты… А она молодец!
— В субботу утром я за тобой заеду, — сказал я.
* * *
Со времен старых черно-белых фильмов тюрьмы изменились не слишком. Порядки там по-прежнему жуткие, стены голые и пахнут крашеным цементом, а надзиратели — уроды, во всяком случае большинство. Отец Тины сидел именно в таком месте, а не в одном из этих заведений для «белых воротничков». По дороге Тина рассказала мне, что его поймали, когда он пытался взломать какую-то правительственную систему. У него не было привычки нарушать закон, но иногда вполне безобидные вещи, сделанные не в том месте и не в то время, могут оказаться серьезным преступлением. Например, если в самолете слишком громко произнести слово «угон». Отец Тины, Тайлер, получил пятнашку за то, что рылся в личном деле своего босса, выкопав его в архивах нацбеза. Вот такая история.
Нас обыскали и провели в комнату для свиданий. Тина заметно волновалась и то и дело поправляла волосы, а я не мог понять, радует ее предстоящая встреча с отцом или тревожит. Мне она ничего не говорила, но я чувствовал, что их разделяет нечто большее, чем его заключение. Тина села на жесткий пластиковый стул с железными ножками, стоявший перед стеной с толстенным плексигласовым окном, как в банке. Дырку, через которую нужно было говорить, закрывали прозрачные щитки, так что дотронуться друг до друга или что-нибудь передать никто не мог. Я встал у Тины за спиной.
Наконец конвоиры подвели к противоположной стороне перегородки человека в арестантской робе. Тайлер Пеш был среднего сложения, с сальными каштановыми волосами, слишком тщательно причесанными. Казалось, ему около пятидесяти, но лицо выглядело изнуренным, землистым. Увидев Тину, он встрепенулся. Конвоиры отпустили его и удалились сквозь заднюю дверь.
Тина сразу же растеряла свой стервозный имидж и готова была разрыдаться.
— Папочка… — произнесла она.
— Кристина! Как же я рад тебя видеть…
Чтобы избежать дальнейших сантиментов, она торопливо представила меня в качестве «просто приятеля». После этого они не так уж много друг другу сказали. Но словами они словно бы друг друга поглаживали. Никаких телячьих нежностей; все дело в том, как они говорили, как смотрели друг на друга.
Тине было явно не по себе, и она сказала:
— Джимми хочет задать тебе один компьютерный вопрос.
— Да, сэр, — сказал я, сам обалдевая от собственной вежливости.
Должно быть, я пытался как-то уравновесить возникшую неловкость. — Как вам, вероятно, известно, мы работаем в «Счастливом случае», и я хотел узнать, возможно ли взломать нашу сеть.
Я описал ситуацию с четырехруким объектом и смолк, не зная, какие еще детали необходимы папаше.
— Не вопрос, — отозвался он, не раздумывая. — Нужно время, только и всего.
— Отлично. — Я как-то не продумал следующий шаг, а полученный ответ был слишком прост.
Тина хотела, чтобы я сказал что-то еще, и по-прежнему теребила свои волосы. Тайлер смотрел на нее, почти не обращая внимания на мое присутствие.
— Зачем ты пришла, милая? — спросил он.
— Папа, — сказала она, запинаясь. — Я тут просто подумала… удалить вот это.
Она взмахнула рукой по направлению к шее.
— Не знаю, почему ты еще давным-давно этого не сделала.
— Правда? Забавно, но я помню, что мама этого очень боялась. Я почему-то верила в существование какой-то серьезной причины.
— Конечно, причина существовала. Твоя мамаша была идиоткой.
— Кстати, где она сейчас? Ты не знаешь?
— Без понятия, деточка. И на твоем месте я бы держался подальше от этой женщины. Хотя, с другой стороны, я тебя не виню, что ты хочешь ее разыскать. Если найдешь, не говори ей, где я, ладно? А то мне и тут не спрятаться.
Они поговорили еще немного, и Тайлер из вежливости даже задал несколько вопросов мне. Он явно решил, что Тина привела своего парня познакомиться с ее отцом, хотя оба мы это отрицали. Понять, как он отнесся к этой идее, мне так и не удалось.
Время вышло, и конвоиры вернулись. Тайлер твердо посмотрел на свою дочь.
— У меня к тебе один, последний вопрос, — сказал он. — Обещаешь сказать мне правду?
Она фальшиво улыбнулась, а потом фыркнула:
— Папочка, я слишком люблю тебя, чтобы врать.
— Ну, тогда это прозвучит довольно глупо, — сказал он в тон ее сарказму. — Ты меня ненавидишь?
— Конечно, да!
И тут случилось нечто очень странное. Тина, должно быть, смутилась, потому что щеки у нее стали пунцово-красными. Тайлер выпрямился и придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее лицо. Поняв, что происходит что-то не то, Тина отвернулась от отца. И тогда я увидел это.
На ее щеках были вытатуированы ярко-красные сердечки. Через мгновение я догадался, что это эмо-макияж. Тина никогда не пользовалась косметикой, иначе я бы заметил, но сейчас ошибки быть не могло. Эмо-макияж — это такая штука, которая реагирует не то на температуру кожи, не то на электрическое сопротивление, не то еще на что-то. И меняет цвет в зависимости от настроения.