Дон Эстебан сошел с лошади, срезал ветвь смолистой сосны, которая в изобилии произрастала в этом краю, высек огонь и через несколько минут в его руках запылал факел.
При свете слабого красноватого пламени он стал вместе с майором осматривать простершиеся на земле трупы. Вскоре они нашли коменданта с раздробленным черепом, в руке был зажат пистолет. На лице — печать презрения и неукротимого мужества.
— Вот он, — сказал дон Эстебан. Майор не мог сдержать слез.
— Да, — прошептал он, — он умер как солдат в бою, но, увы! Всего лишь с предателем, изменившим своему народу. Неужели моему старому другу была суждена именно такая смерть!
— Так было угодно Богу!
— Да, — сказал майор, — мы должны исполнить свой долг, как он.
Они подняли труп, бережно положили его на лошадь, и скорбная процессия направилась в президио.
Между тем дон Торрибио не находил себе места от злости. Он не желал смерти коменданта, которая могла разрушить его планы, побудив мексиканцев опять стоять насмерть и скорее похоронить себя под стенами президио, нежели сдаться на милость победителей. Он замышлял взять дона Хосе в плен и, держа его в качестве заложника, диктовать условия президио.
Итак, план дона Торрибио потерпел фиаско. Он отлично сознавал степень своей неудачи, вопреки его сообщникам, считавшим операцию успешной, а потому возвращался восвояси мрачный и недовольный.
Тем временем Гермоса и Мануэла, воспользовавшись его отсутствием, сняли с себя индейское платье и остались в своей обычной одежде.
Когда дон Торрибио приблизился к своей палатке, колдун, не отходивший от нее ни на шаг, поспешно подошел к нему.
— Чего тебе? — спросил его дон Торрибио.
— Пусть простит меня мой отец, — почтительно ответил колдун. — Нынешней ночью две женщины пробрались в лагерь.
— А мне какое дело? — нетерпеливо перебил его дон Торрибио.
— Эти женщины, хотя на них индейский костюм, белые.
— Мне-то что до этого? Это, вероятно, жены вакеро.
— Нет, — ответил колдун, качая головой. — Руки их слишком белы, а ноги слишком малы для этого. Дон Торрибио заинтересовался.
— Кто же взял их в плен?
— Никто, они пришли сами.
— Сами?
— Да, они сказали, что хотят сообщить вам что-то важное.
— Вот как! — воскликнул дон Торрибио, бросив взгляд на колдуна. — Откуда же отцу моему известно это?
— Я взял их под защиту и привел в палатку моего отца.
— Стало быть, они тут?
— Да, уже около часа.
Дон Торрибио дал колдуну несколько унций.
— Я благодарю моего брата за то, что он сделал. Он поступил хорошо.
Колдун изобразил на лице подобие улыбки. Дон Торрибио поспешил в палатку, приподнял занавес и не мог удержаться от восторженного изъявления радости при виде донны Гермосы. Она улыбнулась.
«Что это значит?» — подумал он и любезно поклонился гостье. Донна Гермоса невольно залюбовалась видом дона Торрибио. Великолепный военный костюм сидел на нем отменно, подчеркивая изящество манер и придавая величие всему его облику.
— Как мне полагается обращаться к вам? — спросила донна Гермоса, приглашая сесть возле себя.
— Как вам будет угодно, сеньорита, — почтительно ответил он — Если вы видите во мне испанца, называйте доном Торрибио. Среди апачей же я известен под именем Проклятый, — прибавил он печально.
— Почему индейцы нарекли вас таким страшным именем? — спросила она.
Наступило минутное молчание. Они пытливо вглядывались друг в друга. Донна Гермоса не знала, как ей начать разговор, ради которого она искала встречи с доном Торрибио, в то время, как он терялся в догадках, что привело сюда донну Гермосу.
Дон Торрибио первым нарушил молчание.
— Вы пришли сюда, чтобы увидеть меня, сеньорита?
— Кого же еще?
— Извините мою настойчивость, но это настолько неправдоподобно, что я никак не могу поверить в реальность происходящего. Все это кажется мне сказочным сном.
Эта возвышенная тирада была из числа тех, которые дон Торрибио Квирога мог бы произносить, явившись с визитом в дом дона Педро де Луна. Сейчас, в столь необычной обстановке, в лагере индейцев она казалась неуместной и противоестественной.
— Боже мой! — Донна Гермоса отвечала также в светской манере, заданной доном Торрибио. — Я хочу развеять ваше недоумение и развеять возникший, по-видимому, в вашем воображении образ волшебницы, способной отыскать вас в таком необычном месте.
— Тем не менее вы навсегда останетесь для меня волшебницей.
— Вы льстец. А если говорить всерьез, то это бедный Эстебан, зная, что я намерена повидаться с вами, указал место, где вас можно найти. Таким образом, если вы хотите непременно наделить кого-то волшебством, то это должен быть только дон Эстебан. Он один имеет на это право.
— Я не забуду его при случае, — сказал дон Торрибио, слегка наклонившись — Но вернемся к вам, прошу вас, потому что только одна вы интересуете меня. Я буду вечно благодарен ему за счастье видеть вас. Но позвольте спросить вас, чем я обязан этой величайшей милости, оказан ной мне вами?
— О! В сущности, все очень просто, — сказала донна Гермоса, бросив взгляд на молодого человека.
Тот молча поклонился, донна Гермоса продолжала
— Девушка моих лет и особенно моего звания не решается на такой шаг… прямо скажем, рискованный шаг, без веских к тому оснований.
— Я в этом убежден.
— Какие же важные причины заставили меня пренебречь инстинктом девичьей скромности и подвергнуть риску свою репутацию? Причина в том, что затронуты интересы сердца… Ясно ли я выражаюсь, дон Торрибио? Вы догадываетесь о чем пойдет речь?
— Да, сеньорита, — ответил он с волнением.
— Последний раз отец принял вас, может быть, несколько сурово. Вы же решили, что наш брак расстроен, рассердились на отца моего и на меня, быстро простились и уехали, унося в сердце обиду и гнев.
— Кузина, клянусь вам…
— Я женщина, дон Торрибио, а женщинам свойственен инстинкт, никогда их не обманывающий. Неужели вы думаете, что я не догадывалась о вашей горячей любви ко мне, когда согласилась стать вашей женой?
Дон Торрибио смотрел на нее в полной растерянности.