— Я и буду так отвечать, нья Чиала! — вскричал Филипп с жаром. — Я люблю донью Хуану самой истинной и самой глубокой любовью, любовью, чистота которой заставила бы ангелов улыбнуться от радости. Мы поклялись быть супругами, принадлежать только друг другу; эту клятву я со своей стороны сдержу во что бы то ни стало. Мне все равно, благородного ли происхождения донья Хуана; она добра, хороша, благоразумна, этого для меня достаточно. Благородство женщины заключается в ее сердце, и в этом отношении донья Хуана щедро одарена. Я достаточно богат и достаточно благороден и за себя и за нее. Я уже давно считаю ее своей женой, а она со своей стороны видит во мне своего мужа. Препятствия к нашему союзу я преодолею, каковы бы они ни были. Я пренебрегал опасностями гораздо большими, чтобы увидеться с нею. Ничто не может остановить меня ни в настоящем, ни в будущем. Моя любовь достаточно сильна для того, чтобы победить врагов, которые вздумали бы похитить ее у меня. Словом, эта любовь — моя жизнь и кончится она только вместе с ней. Вот мой ответ, нья Чиала; я считаю его честным и достойным и меня, и женщины, которую я люблю! Теперь скажите мне, что вы собираетесь делать, я в вашем распоряжении.

— Хорошо, дон Фелипе, — ответила дуэнья, — теперь я знаю то, что хотела знать; я на вашей стороне, и как ни ничтожно мое влияние — ведь я всего лишь бедная служанка, — я отдаю его вам. Я всеми силами буду способствовать, чтобы вам удалось жениться на моей питомице и быть счастливым.

— Да услышит вас Господь, нья Чиала! У меня недостает слов, чтобы выразить вам свою признательность.

— Час свидания настал, дон Фелипе! Закутайтесь в плащ, надвиньте на глаза шляпу, возьмите вашу шпагу и следуйте за мной; донья Хуана ждет вас.

Молодой человек повиновался с послушанием ребенка; уже через минуту он был готов.

— Что делать теперь? — спросил он.

— Без разговоров следовать за мной и ничему не удивляться. Войти туда, куда войду я.

— Ступайте, я следую за вами.

Они вышли из дома. Настала ночь, но ночь американская, ясная, звездная, свежая, благоуханная, такая ночь, каких мы не знаем в нашем мрачном скверном климате. Улицы, почти пустые днем из-за удушливой жары, были наполнены гуляющими, которые ходили взад и вперед, весело разговаривая. Перед каждой дверью стояли группы людей, которые хохотали, плясали и играли на гитаре.

Филипп, внешне равнодушный, ловко пробирался между группами, следуя за дуэньей, которую не терял из вида. Таким образом они шли около получаса, все более углубляясь в труднопроходимый лабиринт узких улиц Нижнего города. Наконец они вышли к пристани. В этом месте толпа была не так велика, лишь немногие пришли подышать свежим морским воздухом. Молодой человек несколько замедлил шаг, боясь, как бы его не заметили. Дуэнья, напротив, продолжала идти, не смотря ни направо ни налево, как женщина, которая спешит домой. Дойдя до деревянной пристани, на которую выгружали товары, она смело пошла по ней. Дойдя до середины пристани, она вдруг остановилась, огляделась, потом, наклонившись вперед, дважды негромко кашлянула и спустилась по ступеням, ведущим к морю.

У подножия лестницы ждала лодка с одним гребцом; дуэнья села в эту лодку, Филипп — возле нее, лодочник отчалил, и лодка поплыла. Дуэнья села у руля и правила, а лодочник, наклонившись над веслами, заставлял легкую лодку лететь по волнам.

Не смея заговорить со своей спутницей, молодой человек с любопытством смотрел по сторонам. Скоро он заметил вдали черную точку, которая быстро увеличивалась и приближалась. Скоро она превратилась в лодку, также управляемую одним гребцом; на корме лодки сидела женщина.

Молодой человек вздрогнул. Сердце его забилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Он узнал донью Хуану. Через несколько минут обе лодки стали рядом. По знаку дуэньи Филипп перешел во вторую лодку, гребец которой пересел в первую. Обе лодки разъехались, и молодой человек остался наедине с той, кого любил. Все произошло так быстро, события разворачивались так непредвиденно, что молодой человек от волнения не мог вымолвить ни слова.

— Так-то вы приветствуете меня, дон Филипп, после такого продолжительного отсутствия? — насмешливо шепнул ему на ухо очаровательный голос.

— О! Простите меня, Хуана! — вскричал молодой человек, задрожав от счастья. — Безграничная радость сводит меня с ума. Ах! Я почти отчаялся увидеться с вами!

— Я только сегодня утром узнала о вашем присутствии в Маракайбо, любезный дон Филипп; я узнала вас случайно в ту минуту, когда вы проходили мимо нашего дома.

— Я нахожусь здесь уже десять дней и никакими силами не мог добраться до вас!

— Ах, друг мой, я не так свободна, как в маленьком домике в Сан-Хуане, — ответила она со вздохом.

— Разве дон Фернандо уже не так добр к вам, как прежде?

— Напротив, друг мой, его расположение ко мне как будто еще увеличилось, однако вот уже несколько дней как он озабочен; иногда он смотрит на меня с необыкновенной грустью, причина которой мне неизвестна.

— Боже мой! Неужели вам угрожает несчастье?

— Не думаю, друг мой, однако меня невольно мучает какое-то необъяснимое предчувствие. Оно предупреждает меня, что скоро в моем положении свершатся какие-то перемены.

— Вы заставляете меня дрожать, Хуана! — вскричал Филипп, бледнея. — Скажите, ради Бога, что может внушать вам эту мысль?

— Не могу вам сказать, друг мой, так как сама этого не знаю. Вот что я заметила: перемена в расположении духа дона Фернандо произошла две недели назад; в это время он получил с кораблем, прибывшим с материка, письмо, содержание которого сильно его озаботило. Он тотчас отдал приказание приготовить великолепный дом в нескольких милях от города в восхитительном местечке.

— Близ Мериды, не так ли?

— Да, друг мой.

— Я его видел, даже осматривал; он действительно великолепен. Дон Фернандо сказал мне, что приготовил его для какого-то знатного человека, которого ждет.

— Он и мне сказал то же самое, только прибавил шепотом два слова, которые я скорее угадала, чем услышала: «Бедное дитя!» Несмотря на мои усилия узнать больше, дон Фернандо остался непроницаем, и я ничего не узнала. Вот и все… Но довольно заниматься мною, поговорим о вас. Как вам удалось пробраться сюда? Я дрожу при одной мысли об этом! Неужели вы не знаете, что всякий подозрительный иностранец, схваченный в испанских колониях, подвергается немедленной смерти? Закон однозначен на этот счет.

— Знаю, друг мой, но что мне за дело! Я хотел видеть вас, хотел еще раз сказать вам, что я вас люблю.

— А я, милый Филипп, разве я не люблю вас?

— О! Не так, как я.

— Может быть, но я умираю от страха за вас; что, если вас узнают?

— Успокойтесь, моя возлюбленная, здесь я испанец. Никто не подозревает о моей истинной национальности. Я служу у графа де л'Аталайя, очень знатного вельможи.

— Это несколько успокаивает меня; но малейшей неосторожности достаточно, чтобы погубить вас.

Филипп лукаво улыбнулся.

— Но каким образом удалось вам добиться покровительства графа де л'Аталайя?

— Слишком долго рассказывать, моя возлюбленная; скажите лучше, почему вы назначили мне свидание на море?

— За мной строго наблюдают, друг мой; вот уже несколько дней, я не понимаю почему, за каждым моим шагом следят, и я боялась, как бы нас не увидели в доме или на прогулке.

— Но люди, сопровождающие вас?..

— Они мне преданы.

— Гм! — произнес молодой человек, качая головой. — Впрочем, вы знаете их лучше меня, и я не стану спорить… Можем мы увидеться с вами опять?

— Это будет очень трудно.

Молодой человек вздохнул.

— Хуана, — сказал он кротким голосом, нежно пожимая руку молодой девушки, — вы мне доверяете?

— Да, друг мой, я доверяю вам, потому что люблю вас и убеждена, что вы также любите меня.

— Уверены ли вы в том, что я делаю все с единственной целью соединиться с вами и сделать вас счастливой?

— Я твердо этому верю, любезный Филипп.