Несколько дней, которые он провел в Пор-де-Пе в одном доме с донной Кларой, намного подвинули дело прощения, которое могло довершить какое-нибудь непредвиденное событие.

Однажды вечером Монбар, удалившись в свою комнату, разговаривал с Морганом, кавалером де Граммоном и с Филиппом о приготовлениях к экспедиции, которая быстро приближалась. Уже несколько судов, прекрасно оснащенных, вышли в море, другие готовились отправиться вслед за ними на следующий день на восходе солнца; через два дня весь флот должен был стоять под парусами. Операция проводилась в таком секрете и так осторожно, что, несмотря на большое число отправившихся на судах флибустьеров, ничто не заставляло предполагать, чтобы испанцы могли узнать об этом.

Четыре флибустьера оговаривали между собой последние детали операции, когда в дверь комнаты, где они находились, осторожно постучали два раза. Монбар движением руки заставил своих друзей замолчать, после чего встал и отворил дверь.

Перед ним стоял Бирбомоно; еще два человека, закутанные в плащи, отступили немного дальше, в тень.

— Я приехал, — вполголоса сказал Бирбомоно, почтительно кланяясь Монбару.

— И с хорошими спутниками, как мне кажется, — ответил Монбар.

— Могу я говорить?

— О чем-нибудь важном?

— Да, и в особенности тайном.

— Хорошо, оставайтесь здесь, я сейчас вернусь. Монбар затворил дверь и вернулся к своим товарищам.

— Братья, — сказал он, — только что ко мне приехал один человек, который хочет сообщить мне какое-то важное известие; прошу вас, потрудитесь пройти на несколько минут в мою спальню.

— Не лучше ли нам предоставить вам полную свободу и совсем уйти, любезный Монбар? — осведомился Морган.

— Нет, так как не исключено, что после нашего с ним разговора, который вряд ли будет продолжителен, вы мне понадобитесь.

— Что ж, ступайте, если так, а мы останемся и будем глухи и немы.

— Благодарю, — сказал Монбар, улыбаясь.

Он провел их в спальню, закрыл за ними дверь, взял свечку и отворил дверь в соседнюю комнату, где поставил свечу на стол, после чего запер за собой дверь.

— Господа, — обратился он к ожидавшим его, — я к вашим услугам. Садитесь и рассказывайте о причине вашего визита.

— Мне нечего здесь делать, — сказал Бирбомоно. — Если вы позволите, кабальеро, я уйду и подожду на площадке.

— Хорошо, — просто ответил флибустьер.

Мажордом поклонился и вышел. Когда дверь за ним затворилась, один из незнакомцев сделал несколько шагов вперед, сбросил свой плащ и вежливо снял шляпу.

— Граф, — произнес он, — прежде всего позвольте мне засвидетельствовать вам свое почтение.

— Маркиз Пеньяфлор! — воскликнул Монбар вне себя от Удивления.

— Тише! — весело ответил дон Санчо. — Черт побери! Woe имя не пользуется здесь почетом, и незачем выкрикивать его так громко.

— Вы! Вы здесь!

— А почему бы, граф, мне не быть у вас? Чего я должен опасаться, позвольте вас спросить?

— С моей стороны вам опасаться нечего, и благодарю вас за то, что вы поняли это. Но если другие узнают о вашем присутствии в этом городе?

— Они не узнают — по крайней мере, я надеюсь, — пока я не выйду отсюда, а это случится тотчас по окончании нашего свидания.

— В таком случае позвольте мне повторить свой вопрос: чему обязан вашим посещением и кто приехал с вами?

— Это я, — ответил дон Гусман де Тудела, снимая шляпу.

— Хорошо, что вы вернулись по какой бы то ни было причине.

— Ведь вы взяли с меня слово.

— Это правда, и я полагался на него,, поверьте.

— Благодарю, — ответил молодой человек, поклонившись. — Теперь говорите, — обратился он к дону Санчо.

— Граф, — сказал тогда маркиз с благородством, — как ни велика ненависть, разделяющая две наши фамилии, мне приятно осознавать, что, как вы соблаговолили заметить, я постоянно оставался нейтральным во вражде, разделяющей их.

— Сознаюсь, это правда, — ответил Монбар доброжелательно.

— Мало того, — продолжал дон Санчо, — не смея позволить себе прямо осуждать поведение своего отца относительно вас, я никогда не чувствовал в себе мужества одобрить его. По моему мнению, несогласия между дворянами решаются честно, лицом к лицу и с оружием в руках; всякий другой образ действия кажется мне недостойным их.

— Очень рад слышать это от вас.

— Я исполняю свой долг, говоря таким образом, граф, и исполняю с тем большим удовольствием, что между нами есть старый, еще не уплаченный счет; неудивительно, что вы забыли о нем, но я ваш должник и обязан был помнить. Сейчас представился случай расплатиться с вами, и я не колеблясь сделаю это, каковы бы ни были для меня последствия.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Зато знаю я, граф, и этого достаточно… Три дня назад мой родственник приехал в Санто-Доминго и от вашего имени просил у меня объяснений; так ли это?

— Действительно, так.

— Я не отказал ему в этом. Но я считаю, что мои слова должны быть не только предельно ясными и точными, но и неопровержимыми, поэтому я решил рассказать обо всем в вашем присутствии, убежденный, что не подвергнусь никакой опасности, если приеду к вам. Должен вам признаться, что мой родственник старался, без сомнения беспокоясь за мою безопасность, отговорить меня от этой поездки, но я решился — и вот я здесь.

— Клянусь честью, вы дорогой гость для меня, — с жаром вскричал Монбар, — потому что вы благородный дворянин!

— Теперь выслушайте меня, господа, — продолжал дон Санчо, поклонившись. — Вот что я ответил бы на вопросы моего родственника, если бы не предпочел сделать этого при вас. Я беру Бога в свидетели и даю честное слово дворянина, что вы услышите истинную правду… Дон Гусман де Тудела — не сын сестры моего отца герцога Пеньяфлора. У моего отца была только одна сестра, умершая девятнадцати лет от чахотки в кармелитском монастыре в Севилье. У моего отца была дочь, моя сестра. Эта дочь исчезла вследствие странного и таинственного приключения, в котором был замешан французский дворянин по имени граф де Бармон. Очень может быть, что дон Гусман — сын моей сестры, но я не смею утверждать это наверняка.

— Кузен, — вскричал молодой человек в сильном волнении, — ради всего святого, что такое вы говорите?!

— Правду, дон Гусман.

— Как! Дочь герцога?..

— Была законно обвенчана с этим французским дворянином, повторяю вам. Мой отец велел похитить ребенка, прежде чем мать смогла запечатлеть на его лобике первый поцелуй. Граф де Бармон, преследуемый несправедливой ненавистью моего отца, видя, что честь его очернена, а карьера разрушена, также исчез.

— О, как все это ужасно! — вскричал молодой человек, в отчаянии ломая руки. — А я-то, кто же я?!

— Вы, — с достоинством ответил дон Санчо, — вы человек с благородным сердцем, с возвышенной душой и сумеете, несмотря ни на что, приобрести себе прекрасное место в свете.

— И я помогу ему! — с порывом вскричал флибустьер.

— Боже мой! Боже мой!.. Что же хотели сделать из меня?

— Я уже вам говорил: орудие ненависти и мщения против невинного человека, который имеет право на ваше уважение. Монбар не убийца и не обольститель, а если бы даже он и был виновен, повторяю вам, вы не имеете никакого права требовать у него отчета, дорогой мой племянник.

— Не называйте меня таким образом, дон Санчо; я даже не знаю, принадлежу ли к вашей семье.

— На это я не могу ответить вам ничего иного, кроме того что я вас люблю, знаю с детства и всегда считал своим родственником.

— О! — вскричал Монбар. — Неужели ненависть может быть доведена до такой степени?

— Вы сами видите, граф… Теперь я исполнил священную обязанность. Что бы ни думал отец о моем поведении, совесть моя спокойна: я облегчил ее от ужасной тяжести; пусть судит меня Господь.

— Вы поступили именно так, как я ожидал, и я искренне вас благодарю. Но, — прибавил Монбар тихим голосом, — не хотите ли вы сообщить мне еще о чем-либо?