— След найден, — сказал Данник.

— В погоню! В погоню! — вскричал Филипп. Флибустьеры бросились вслед за собакой.

Было около семи часов вечера, когда юнга увидел Данника и когда ему пришла в голову мысль использовать в своих интересах понятливость Монако. Солнце закатывалось. Несмотря на поздний час, флибустьеры решительно бросились вперед.

К двум часам утра собака, которую, из опасения потерять ее из виду ночью, вели на длинной веревке, проявила беспокойство и несколько раз возвращалась назад.

— Здесь следы пересекаются, — сказал Данник, — было бы лучше остаться здесь до восхода солнца.

Никто не возражал; этот безумный бег в продолжение нескольких часов по почти непроходимым дорогам ослабил если не мужество, то, по крайней мере, их силы; сам Филипп был изнурен усталостью.

На том и порешив, остановились. Разместились на ночлег кто как мог, и скоро все заснули.

На рассвете флибустьеры проснулись; им достаточно было нескольких часов сна, чтобы полностью восстановить свои силы. Собаку снова пустили по следу, дав ей понюхать носовой платок. Через две минуты она нашла след и пустились бегом, как и накануне, в сопровождении флибустьеров, во главе которых мчался Данник, беспрестанно крича:

— Ищи, Монако! Ищи, моя добрая собака!

Так они бежали довольно долго. К восьми часам утра собака, которую флибустьеры на некоторое время потеряли из виду, начала бешено лаять.

— Что-то есть, — проговорил Данник, — Монако остановился.

— Поспешим! — вскричал Филипп, задыхаясь. Данник вновь принялся подгонять собаку. Вдруг раздался пистолетный выстрел.

— Черт побери! — закричал Данник, прыгнув как тигр. — Мою собаку убивают! Держись, Монако, мы здесь, мы здесь!

Собака продолжала бешено лаять. Вдруг флибустьеры очутились прямо перед домом, у которого остановился Монако.

— Кажется, мы нашли то, что искали, — сказал Данник.

— Славная собака! — вскричал Шелковинка. — И какая счастливая мысль пришла мне в голову!

— Остановитесь, — произнес Филипп.

Он подошел ближе и осмотрел дом. Скоро лицо его просияло: он увидел знамя над боскетом.

— Наконец-то, — вскричал он с восторгом, — я нашел ее! Не размышляя о неблагоразумии своего поступка, он направился прямо к дому.

— Кто идет? — закричал грубый голос.

— Друг, — ответил он тотчас.

— У меня нет друзей среди разбойников. Прочь — или я выстрелю!

Флибустьеры, предвидя битву, приготовили оружие. Но, против всеобщего ожидания, после этих резких слов наступило довольно продолжительное молчание, потом вдруг калитка распахнулась и в дверях показались два человека: дон Фернандо д'Авила и донья Хуана в мужском костюме. Филипп хотел броситься к ней, но молодая девушка удержала его движением руки.

— Что вам нужно? — спросил дон Фернандо мрачным голосом.

— Чтобы вы сдали этот дом, которого не можете защищать, — ответил Филипп.

— Сдаться вам? — произнес губернатор с горькой улыбкой. — Лучше умереть с оружием в руках!

— Ваша жизнь и ваше имущество будут сохранены.

— Да, как вы сохранили жизнь и имущество жителей Маракайбо и Гибралтара. Чем вы можете поручиться в этом?

— Моим словом, сеньор кабальеро, словом Филиппа д'Ожерона.

Наступило минутное молчание. Дон Фернандо с трудом сделал несколько шагов вперед, опираясь на свою шпагу.

— Выслушайте меня, — сказал он. Молодой человек подошел.

— Я опекун этой девушки, — с трудом продолжал дон Фернандо. — Только что она призналась мне в своей любви к вам… Я не буду сейчас расспрашивать, как родилась эта любовь… Она говорит, что вы честный человек и настоящий дворянин. Клянетесь ли вы мне уважать ее и защищать?

— Клянусь.

— Я принимаю ваше слово… Умирающим не лгут, а я умру.

— Сеньор! — вскричала девушка.

— Молчите, донья Хуана, время не ждет, дайте мне кончить… Эта девушка была мне поручена в детстве герцогом Пеньяфлором. В этом бумажнике находятся доказательства моих слов, возьмите его.

Он вынул из кармана бумажник и подал его молодому человеку.

— Вы клянетесь, что честно сдержите ваше слово?

— Не только относительно доньи Хуаны, но и относительно вас и ваших товарищей, клянусь вам.

— О! Я сам сумею позаботиться о себе, — произнес дон Фернандо со зловещей улыбкой. — Бог свидетель, при своей жизни я старался исполнять обязанности христианина и солдата как честный человек. Я умру, не упрекая себя ни в чем… Донья Хуана, отворите дверь.

Молодая девушка поспешила повиноваться.

— Выходите все, — сказал дон Фернандо твердым голосом. — Бросайте оружие: вы пленники.

— Нет, — с живостью обратился Филипп к солдатам, которые стали за спиной своего командира, — оставьте себе ваше оружие, храбрецы. Вы свободны, ступайте.

— Ступайте, ребята, — сказал губернатор, делая им рукой прощальный знак, — пользуйтесь дозволением, так любезно дарованным вам, и поскорее укройтесь в безопасное место.

Видя, что солдаты колеблются из привязанности к своему командиру, дон Фернандо прибавил тоном, не допускавшим возражения:

— Уходите. Я так хочу.

Бедняги бросились в чащу деревьев, среди которых немедленно исчезли; флибустьеры даже не повернули головы.

— Благодарю вас за ваш благородный поступок, — обратился губернатор к Филиппу. — Донья Хуана, будьте счастливы и сохраните воспоминание обо мне в вашем сердце; я любил вас, как отец.

— О, мы не расстанемся! — вскричала молодая девушка, бросаясь к нему на шею.

Он печально улыбнулся.

— Мы расстанемся скорее, чем вы думаете, бедное мое дитя, — прошептал он, целуя ее, — я благословляю вас!

Он отстранил ее рукой и обернулся к Филиппу, который неподвижно и внимательно стоял перед ним.

— Такой старый солдат, как я, пощады не принимает и не отдает своей шпаги никому, даже такому храброму дворянину, как вы, — сказал он. — Прощай все, что я любил! Да здравствует Испания!

Прежде чем можно было догадаться о его намерении, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил себе в голову.

Донья Хуана отчаянно вскрикнула и бросилась к нему. Филипп подхватил бесчувственную девушку на руки.

— Ни слова обо всем, что здесь произошло, братья, — сказал молодой человек флибустьерам.

— Клянемся! — ответили они, невольно взволнованные этой трагической и неожиданной сценой.

— Ей-Богу, жаль, что он убил себя! — воскликнул Данник. — Храбрый был солдат, клянусь своей душой!

Прошел месяц после взятия Гибралтара. Флибустьеры вернулись в Маракайбо, но возвращение их походило скорее на побег, чем на торжество. Флибустьеры бежали не от людей, а от врага гораздо более страшного и неумолимого: чумы. Мы расскажем в двух словах о причинах появления чумы, заставившей победителей так поспешно ретироваться.

Испанские пленные были навалены как попало в церквах; женщины и дети, старики и даже невольники — все находились вместе. Их заперли и о них забыли. Они умирали с голоду, но их страшные крики ни на минуту не отвлекали флибустьеров от грабежей, которым они по своему обыкновению методично предавались, принося с честностью, замечательной в подобных людях, все вещи в общую кучу, в ожидании раздела.

Первое время трупы испанцев сваливали на негодные лодки и топили в озере, но скоро флибустьерам надоела эта отвратительная работа, так что пленные, умиравшие от голода в церквах, и флибустьеры, погибавшие каждый день от ран в своих домах, не были прикрыты землей и становились добычей хищных птиц и насекомых.

Эта непростительная небрежность скоро принесла свои плоды: вспыхнула чума, что было неизбежно в таком жарком климате. Многие флибустьеры скоропостижно скончались, у других открылись прежние раны и началась гангрена.

Наконец смертность приняла такие устрашающие размеры, что флибустьеры поняли: если они дольше останутся в Гибралтаре, то ни один из них не вернется на Тортугу.