— Господа, — сказала донна Клара, — на другой день после взятия Гибралтара в шесть часов вечера капитан Филипп привел ко мне в дом молодую женщину и ее старую служанку. Молодая женщина страдала ужасными нервными припадками. Я предложила капитану оставить ее у себя и позаботиться о ней. Именно этого капитан и желал, для того и привел ее ко мне. Эта молодая женщина заинтересовала меня; мне удалось привести ее в чувство. Я просила капитана отдать ее мне, и он ответил, что услуги, оказанные мною экспедиции, оправдывают это требование с моей стороны и что с этой минуты я могу принимать участие в судьбе этой несчастной. Вот как все было. С тех пор бедная пленница оставалась у меня.

— Сеньора, — ответил Монбар со сдержанным волнением, — мы все обязаны благодарить капитана Филиппа за его благородное поведение в этих обстоятельствах; эта молодая девушка принадлежит вам.

Де Граммон преклонил колена перед донной Кларой.

— Сеньора, — сказал он дрожащим от волнения голосом, — я поступил как негодяй, но вы ангел и простите меня.

— Встаньте, — сказала женщина кротким и печальным голосом, — я вас прощаю и не осуждаю.

Донна Клара поклонилась флибустьерам, которые почтительно склонились перед ней, и медленными шагами вышла из церкви.

— Теперь, капитан, — обратился де Граммон к Филиппу, — я загладил относительно этой дамы совершенную мной ошибку, но вы…

— Остановитесь, — вмешался Монбар, — вы хорошо знаете наши законы; разве вы забыли, что дуэли между Береговыми братьями во время экспедиции запрещены и вы подвергнетесь смертной казни, предложив дуэль одному из братьев? Возвращайтесь на свой корабль, капитан, и ни слова больше вашему сопернику; вы можете драться только тогда, когда прибудете на Тортугу, а до тех пор никаких угроз, никаких вызовов.

— Я подожду до Тортуги, — вскричал де Граммон с бешенством, — но тогда!..

— Тогда действуйте как пожелаете… Братья, — прибавил Монбар, — через час мы будем под парусами; приготовьтесь хорошенько принять испанцев, если они намерены воспрепятствовать выходу нашего флота из озера.

— Пусть только попробуют! — вскричал Тихий Ветерок. Они вышли из церкви и направились к гавани, где их ждали шлюпки.

Несмотря на меры предосторожности, принятые Монбаром, не желавшим, чтобы его товарищи, догадываясь о присутствии испанской эскадры в Венесуэльском заливе, узнали, из скольких кораблей она состоит и сколько на ней людей, в ту минуту, когда флот снимался с якоря, радостные крики жителей Маракайбо открыли флибустьерам всю истину.

Двенадцать боевых кораблей, четыре тысячи шестьсот человек и четыреста пушек большого калибра ждали у входа в озеро и полностью преграждали путь. Кроме того, форт Голубиного острова, разрушенный флибустьерами, был восстановлен, снабжен многочисленной артиллерией крупного калибра и гарнизоном в пятьсот человек. Вице-король лично находился на эскадре.

Это неожиданное известие, прозвучавшее как гром среди ясного неба, охладило пыл самых неустрашимых авантюристов; они впали в глубокое уныние, не находя в себе мужества, чтобы пробиться сквозь строй испанцев.

Действительно, положение флибустьеров было самым что ни на есть критическим: их корабли, плохо вооруженные, не были в состоянии помериться силой с испанцами; кроме того, чума унесла в могилу около трети их товарищей, и таким образом число сражающихся, еще уменьшенное ранеными, не способными принимать участие в сражении, значительно убавилось. Словом, флибустьеры насчитывали не более полутора тысяч человек, которые были в состоянии сражаться.

Между тем в Маракайбо прибыла бригантина под парламентерским флагом. Эта бригантина привезла предводителям экспедиции письмо от вице-короля, в котором им предлагали сдаться. Письмо это заканчивалось страшными словами, заставившими самых храбрых похолодеть от ужаса:

…Если завтра на восходе солнца я не получу двадцать заложников, в числе которых непременно должны находиться Монбар Губитель, Франкер, Филипп д’Ожерон, Пьер Легран, Олоне, де Граммон, Морган, Пьер Пикар и Рок Бразилец, я сам войду в озеро, возьму вас в Маракайбо, и, даже преврати вы этот город в горнило, я сумею вас захватить и поступить с вами, как вы того заслуживаете.

Это письмо, надменное и грозное, возымело эффект, обратный тому, которого добивался вице-король; отняв у флибустьеров всякую надежду на спасение, оно возвратило им их свирепость и неукротимую отвагу. Они пришли в негодование, увидев, что с ними обращаются с таким презрением.

Монбар решил, что это письмо должно быть зачитано перед всеми Береговыми братьями.

— Я не узнаю вас, друзья! — вскричал он. — Как, вы позволяете оскорблять себя подобным образом человеку, который ни разу не мерялся с нами силой в сражении? Или вы решили подвергнуться постыдному наказанию, которым дерзкий враг хочет заклеймить ваше мужество? Хорошо же! Покоряйтесь, но я не стану разделять вашего малодушия. Я считал себя предводителем неустрашимых корсаров! Если я ошибся и вы уподобились бабам, дрожащим при звуке голоса испанца, я не хочу вас знать! Вы свободны, ступайте, протягивайте ваши руки навстречу цепям и целуйте руку палача!

Эта пылкая речь была принята с глухим ропотом, краска стыда выступила на лицах флибустьеров, гнев возвратил им мужество.

— Веди нас на неприятеля! — закричали они. — Пока в наших жилах остается хотя бы одна капля крови, иди вперед, Монбар! Даже раненые последуют за тобой ползком.

— Вы твердо решили повиноваться мне? — спросил он.

— Да, да, приказывай, мы твои!

— Ну, — продолжал Монбар, снимая шляпу и приложив руку к сердцу, — клянусь вам, друзья, что этот дерзкий испанец заплатит жизнью за свое бахвальство и что мы выберемся целы и невредимы из засады, в которую он слишком рано льстит себя мыслью завлечь нас!

— Да здравствует Монбар! — с восторгом взревели флибустьеры.

При этих словах все сомнения исчезли, флибустьеры были уверены в победе.

— А теперь, — продолжал Монбар, — поклянитесь, братья, что вы будете драться до последнего вздоха, не требуя пощады.

— Клянемся! — закричали флибустьеры в один голос, размахивая над головой оружием.

Монбар повернулся к испанскому офицеру, который присутствовал при этой сцене.

— Возвращайтесь к вашему командиру, сеньор кабальеро, — презрительно сказал он офицеру, — и перескажите ему все, что вы видели и слышали; пусть он узнает, что Береговые братья всегда сами диктуют условия, но никогда не принимают их. Отправляйтесь, сеньор, вы исполнили ваше поручение, вам нечего больше здесь делать. Прощайте!

Офицер поклонился и вышел в сопровождении Моргана. Тот довел испанца до бригантины, чтобы защитить от оскорблений флибустьеров, многочисленные толпы которых ходили по улицам и которые, будь парламентер один, зарезали бы его без всякого зазрения совести — так велика была их ненависть к испанцам, особенно в эту минуту.

Морган вежливо простился с парламентером и вернулся к своим товарищам, собравшимся на совет в ту церковь, где утром происходил раздел добычи.

Очутившись в безопасности на своем корабле, испанский офицер вздохнул с облегчением: он не надеялся так дешево отделаться от этих людей. Не теряя времени даром, он снялся с якоря, и через десять минут бригантина на всех парусах устремилась к фрегату вице-короля. Но офицер счел себя в полной безопасности только тогда, когда флибустьерский флот окончательно исчез за его спиной и перед ним замаячили высокие мачты испанских кораблей.