Издательница замолчала, отпила уже остывший кофе и наблюдала, как по лицу молодой женщины промелькнула вся палитра эмоций.

Меган была ошарашена. Ее разум и ее сердце сошлись в яростной битве; одно отчаянно хотело поверить, а другой так же отчаянно хотел все опровергнуть, только потому, что желал удержать это глупое наивное сердце за привычной стеной гнева.

Наконец, настойчивый разум одержал маленькую победу. Она подалась вперед, ее руки сжимали подлокотники кресла с такой силой, что побелели костяшки пальцев. «Откуда ты это знаешь?» прошипела писательница, а ее взгляд был тяжелым и холодным. «Откуда ты можешь хоть что-нибудь знать о ней?»

Теперь настала очередь Чарли оторопеть. «Господи, я никогда не видела ее в таком бешенстве. А, ладно, теперь неважно». Она набралась терпения и намеренно мягким тоном ответила: «Потому что я сделала то, что ты отказывалась сделать все эти годы, Меган. Я поговорила в ней». Она подняла руку и остановила взрыв возмущения молодой женщины. «И более того, я ее выслушала! Я выслушала, почему она ушла. Я выслушала обо всех ее многочисленных попытках и способах связаться с тобой… ни одна из которых не увенчалась успехом. Я выслушала ее, Мэг, и я поверила ей».

«Значит ты просто дура», огрызнулась блондинка.

«Возможно и так», согласилась пожилая женщина. «Но ты будешь еще большей дурой если хотя бы на долю секунды не допустишь что я говорю правду».

«Я думала ты мне друг», с грустью и горечью пробормотала писательница.

«Я и есть твой друг, Мэг», ответила Чарли, проигнорировав саркастическое фырканье. «И поэтому я рассказываю тебе все это. Потому что я не могу больше стоять в стороне и позволять тебе верить, что если ты осмелишься полюбить кого-то, то они тебя обязательно бросят».

«Ты даже ни хрена не представляешь о чем говоришь», яростно ответила Меган. «Я люблю Эрика, и я не боюсь, что он уйдет».

Теперь фыркнула Чарли. «Я тебя умоляю, Меган! Ради всего святого, Эрик ушел давным-давно, а ты и глазом не моргнула. О, ты была раздражена, когда он не звонил, но на этом все. И любишь его? Я так не думаю. На Эрика было приятно посмотреть, и возможно, он был неплохим любовником при необходимости, но ты так же „любила“ его, как эту чашку кофе». Издательница подалась вперед, ее проницательные карие глаза пригвоздили молодую женщину. «Скажи, что я не права, Меган», с вызовом закончила она.

Зеленые и карие глаза смотрели, не отрываясь друг в друга, долгую, молчаливую минуту. Ни одна не хотела отводить взгляда или даже моргнуть. Ибо это будет эквивалентно поражению, а ни одна из женщин не могла этого допустить.

Однако, даже в самых тяжелых битвах бывает лишь один победитель.

«Я не могу», вздохнула младшая и, побежденная, рухнула в кресло. «Я не могу сказать, что ты не права… во всем. Теперь ты счастлива?»

«Нет. Но буду. И ты тоже будешь. Поговори с ней, Меган».

«С кем?» осторожный вопрос.

«С твоей матерью».

«Нет!»

«Во имя всего святого, почему нет?» рявкнула рыжая. Она начинала терять терпение. «Тебе настолько комфортно в своей ненависти к ней, что ты не допускаешь даже малейшей возможности, что ты не права?»

«Нет… я… она», теперь блондинка просто беспомощно заикалась. Все ее доводы были разрушены, все стены, с такой тщательностью выстроенные ею вокруг своего сердца, неминуемо рассыпались под неумолимым напором старшей женщины. «Черт возьми, Чарли», наконец вспылила Меган. «Я не позволю ей снова причинить мне боль!»

«Почему ты думаешь, что она сделает это, детка?» мягко спросила издательница. Она понимала — ее подруга уже близка к нервному срыву. «Откуда ты знаешь, что она лжет?»

«А откуда ты знаешь, что нет?» хрипло ответила молодая женщина, готовая снова расплакаться.

Чарли не ответила. Вместо этого она выдвинула ящик стола и достала маленький потертый конверт. Она протянула руку и аккуратно положила его на стол перед Меган.

Заплаканные зеленые глаза быстро глянули на издательницу, а потом осторожно и нерешительно на предмет перед ней. Писательница неосознанно задержала дыхание, когда взяла конверт со стола. Задержанный выдох вырвался в виде прерывистого всхлипа при виде болезненно знакомого почерка, которым было написано ее имя и старый адрес.

«Нет, не может быть», раздался убитый шепот.

«Может, милая», нежно сказала Чарли. «Это письмо первое из многих отосланных… и возвращенных, неоткрытыми».

«Откуда…» ее голос сорвался, «откуда мне знать, что оно не было написано на прошлой неделе, или в прошлом месяце?» теперь она начинала понимать.

«Да ладно, Меган, посмотри сама», урезонила женщина. «Взгляни на марку. А если тебе этого мало, посмотри на почерк, которым написано „вернуть отправителю“. Могу поспорить даже на деньги, что ты его узнаешь. Точно так же как узнала почерк матери».

Меган внимательно всмотрелась в поблекшую чернильную печать на марке. 02 июня 1987. Следующий день, после того как она вернулась из школы и обнаружила, что ее жизнь навсегда изменилась. Затем ее взгляд переместился на короткую приписку из двух слов, нацарапанную на лицевой стороне конверта. И у нее не осталось никаких сомнений в том, кому он принадлежал.

Блондинка беспомощно посмотрела на издательницу, потом на письмо, потом опять на издательницу. Ее губы шевельнулись, но не вылетело ни звука. Сердце Чарли обливалось кровью при виде боли и смятения в этих зеленых глазах. «Открой его, Мэг», ее собственный голос едва не сорвался. «Возможно, оно и опоздало на двенадцать лет, но тебе по-прежнему нужно узнать, что в нем».

Дрожащими руками молодая женщина открыла старый конверт и осторожно вынула листок. Развернув жесткую белую бумагу, она прочла:

Моя дорогая Меган

Мне столько нужно тебе сказать, Мэгги; так много нужно объяснить, чтобы ты поняла. Я вряд ли смогу уместить все в одном письме, да и не буду. Ибо такие вещи лучше обсуждать при личной встрече. Пока скажу лишь, что я была очень одинока, Меган, так долго. И я почти поверила, что так мне суждено провести всю свою жизнь. И потому что у меня была ты, мой прекрасный, светлый ангел, я смирилась с этим (а какая разумная мать поступила бы иначе?)

Но потом я встретила Кэтлин. И в ее глазах я увидела столько всего, чего никогда раньше не встречала. И прежде всего, свое будущее; будущее, которое обещало тепло, дружбу, и больше всего… любовь.

Я знаю, ты наверно подумаешь, «а как же папа?» Все что я могу сказать, солнышко, твой отец хороший человек, и он много дал нам за все это время. Но то, чего я хотела, нет, в чем я нуждалась все эти годы, этого он не мог дать. Если мои объяснения кажутся тебе расплывчатыми, я прошу прощения. Но он твой отец и я не хочу принижать его в твоих глазах. Не его вина, что я хотела… большего.

Я знаю, ты расстроишься, что я ухожу, но я хочу, чтобы ты поняла я не бросаю тебя! Меня не будет дома, это правда. Но это не означает, что мы больше не будем проводить время вместе, или что я не буду больше надоедливой мамочкой-наседкой, какой ты меня всегда считала. Это означает, моя взрослая девочка, что тебе придется самой убирать свою комнату и, во имя богов, постараться начать есть нормальную домашнюю еду, вместо этих ужасных бутербродов на ходу.

Мы с Кэтлин сейчас переезжаем в более просторный дом, и нам понадобится некоторое время, чтобы обустроиться. Но как только мы все сделаем, мы будем очень рады, если ты придешь к нам. На часок, на день, на неделю или даже на годы. В доме будет дополнительная спальня, и она всегда будет твоей. Если ты захочешь. Потому что я не хочу ни к чему тебя принуждать. Ну а пока, я продолжу писать и звонить тебе так часто, как только смогу.

Я люблю тебя, Мэгги, всегда помни это. И я молюсь, что ты любишь меня настолько, чтобы постараться понять. Но что бы ты ни решила, прошу тебя, не вини Кэтлин. Она только открыла дверь; я сама решила в нее войти.

Всегда люблю

Мама.

Шарлотта Грэйсон тихо сидела и наблюдала, как на выразительном лице ее подруги одна эмоция сменяла другую. Был гнев, без сомнения. Но также было и смятение, удивление, испуг, и даже совсем чуть-чуть радости. Но одно выражение порадовало издательницу больше всего — выражение детского удивления осветившего ее лицо, не взирая на свободно льющиеся слезы.

«Она… они… хотели сделать целую комнату… только для меня», прошептала Меган, в ее голосе звенел благоговейный трепет. «Она хотела, чтобы я приходила к ним. Или даже осталась».

«Да», знающе улыбнулась пожилая женщина.

«Она любила меня».

«Любит», мягко поправила Чарли.

«Я была ей нужна».

«И ты ей по-прежнему нужна, Меган».

«Но что случилось? Почему…» слезы подкатили к ее горлу, и она не смогла договорить.

«Это тебе нужно будет спросить у нее, дорогая. Меня посвятили в кое-какие детали, но не во все. Ты получишь более полную картину, если поговоришь с ней. И я умоляю тебя, милая», попросила издательница, «пожалуйста, поговори с ней. Дай ей этот шанс. Дай себе этот шанс. Возможно этот разговор поможет тебе решить сразу две вещи; залечить старую и болезненную рану, и может быть, подскажет как поступить в ситуации с доктором Оукс», с кривой улыбкой закончила женщина.

Писательница оцепенело кивнула, глядя невидящими глазами на листок бумаги у себя в руках. «Она… она все еще хочет увидеть меня?» «После того, что я с ней сделала… наговорила на папиных похоронах».

«Всем своим сердцем».

Молодая женщина снова кивнула. Она почувствовала сладкий трепет в сердце, когда позволила себе надежду. «О, господи! Это что, вот так просто? Забыть боль всех этих одиноких лет? Нет. Может, ничего и не изменится. Но мы, по крайней мере, можем попробовать». Она сделала глубокий успокаивающий вдох.

«Ты можешь дать мне ее адрес?»