Николай Дмитриевич Телешов

МЕЖДУ ДВУХ БЕРЕГОВ

I

Одиноко кричит где-то пароход... Голос его разносится далеко окрест по пустым берегам, по широкому лону реки. Непонятно, для чего он кричит, когда вокруг не видно ни жилья, ни хижины, ни человека. Непонятно и то, куда торопится так Иртыш, стремительно гоня по простору свои быстрые бурые воды. Крутыми холмами извилисто тянется на много верст правый берег, весь обросший березами и тальником, где в тени плодятся рыжики да на припеке морошка, а левый берег раскидывается до горизонта зеленым ковром от самой воды до самого неба.

И ни жилья вокруг не видно, ни хижины, ни человека Иногда лишь среди тишины всплескивается большая рыба и, как камень, идет ко дну, в илистые глубины, оставляя на поверхности широкий струйчастый круг - на минуту, иногда поперек, через реку, дикие утки перелетают, вытянув шею и нос в одну линию; редко-редко на крутом берегу встретится татарский поселок с длинным дощатым минаретом, серым от непогод, или русская деревушка с плетнями, с горшками на кольях и с тряпками на веревках. И опять пустота, безлюдие, песчаные откосы и зелень - на много верст, на много часов.

Одиноко кричит пароход... Нет ему ни встречною, на попутчика, но он кричит уже час - настойчиво, протяжно, и громко, точно воет, жалуясь на непосильное бремя.

Называется он "Сокол". Сам он маленький, окрашенный в белый цвет, с большой черной трубою. Напрягаясь изо всех сил, он старательно тащит на длинном канате за собою огромную баржу с тяжелым грузом и кричит только раз в сутки, задолго оповещая окрестные села о своем приближении. В сутки раз он кричит и в сутки раз останавливается: брать дрова и провизию.

На пароходе была кухня и был повар Иван Михайлович, сухощавый, благообразный старичок, ходивший в белом халате и белом колпаке. Человек он был крайне угрюмый и признавал только одни обязанности.

- Я-с обязан накормить команду, - строго говорил он пассажиру, пытавшемуся получить у него обед, - а вы обязаны о себе сами заботиться. Пожалуйте провизию, - я должен ее изготовить, а запасаться провиантом эго уже ваша-с личная обязанность.

- Да где же я ее возьму, провизию? - вскипал голодный пассажир.

- Будет остановка и берите-с.

- Да когда ж она будет? Едем, едем, точно по океану. Когда она будет?

- Завтрашний день-с.

- Да я с голоду подохну! Что за безобразие!

На это Иван Михайлович спокойно пожимал плечами.

- Что ж делать-с, граманжа пуста, - указывал он на запертый чулан с лаконической вывеской "Граманжа". - Обязаны сами о себе заботиться. Кипятку, извольте-с, дам, - говорит он в утешение.

Проморив пассажиров за первые сутки, он достиг того, что все начали ежедневно вступать с ним в ласковые переговоры и вежливо просить о себе позаботиться.

- Уж, пожалуйста, Иван Михайлович, на завтра мне супцу оставьте... немного... тарелочку. Потом еще чего-нибудь на мою долю купите... Что найдете.. все равно. Я все люблю.

Тоскливо и медленно проходили дни и вечера. Из плывших на пароходе в большинстве были крестьяне, старухи, женщины с детьми и рабочие, ютившиеся на деревянных нарах возле машины, где было тепло и тесно Пассажиров второго класса было немного, но и те прятались по отдельным каютам, так что "Сокол" мог показаться безлюдным. Иногда лишь на палубу выбегал офицер с всклокоченной бородой и, ежась от холодного ветра и потирая руки, решительными быстрыми шагами проходил взад и вперед по палубе и снова скрывался. Иногда являлся капитан, высокий молодой человек, почти юноша, в кожаной куртке, валяных сапогах и в оленьей шапке:

он молча подходил к стеклянной вышке, где лоцманы вертят рулевое колесо, молча и тоскливо глядел вперед несколько минут и, посиневши от холода, уходил обратно к себе. Нередко появлялся на палубе человек средних лет, одетый в ватное пальто и широкополую шляпу, с редкой русой бородкой, в очках и теплых перчатках. Накинув на шею плед, он долго простаивал на одном месте и глядел на бесконечную линию берега, на сменяющиеся холмы и откосы.

- Вы не доктор? - неожиданно спросил его офицер, выбежав из своего подполья.

- Нет, я учитель.

- А в карты вы не играете?

- Нет.

- Ну, до свидания!

Офицер побежал обратно вниз по лестнице, и когда осталась видна только его голова, он крикнул учителю:

- Не прозевайте, сейчас остановка!

Действительно, "Сокол" вскоре остановился. Часа два стоял он у бревенчатого помоста. По перекинутым сходням все время ходили взад и вперед матросы с носилками, ссыпая в люк дрова с грохотом и прибаутками.

Не напрасно, однако, кричал "Сокол" так задолго до своего прихода: окружные жители успели принести сюда кто что мог. Остяки-рыболовы привезли в челноках стерлядей и нельмы, бабы захватили хлеба, ватрушек и молока, мальчишки притащили уток и огурцов, девочки - яиц и ягод, а старики домашней браги в берестовых бураках.

Пассажиры повеселели. Только повар, Иван Михайлович, был недоволен чем-то и, заложив руки в карманы, угрюмо пробирал двух мужиков, а те молча и виновато чесали затылки и глядели вкось, оба в разные стороны.

После долгого ненастья к вечеру погода переменилась, и когда "Сокол" тронулся в путь, ветер уже затих, стало тепло и ясно, и пассажиры вышли на палубу. Их было всего четверо: молодой семинарист, ехавший в Москву в университет, старый чиновник с кокардой, учитель и турист - иностранец, говоривший свободно по-русски. К ним подошел капитан, стал рассказывать туристу об Иртыше, об инородцах - и разговор вскоре сделался общим.

- Не желаете ли сегодня на палубе поужинать? - ласково спросил Иван Михайлович, подходя к капитану. - Ишь господь какую благодать посылает, добавил он, указывая на берег и на небо и нюхая чистый речной воздух. Очень хорошую нельму приобрел по вашему поручению и сливок хороших... Могу бламанже предложить.

Капитан хотел что-то ответить, но в это время на палубу вбежал офицер; вид у него был возбужденный, глаза растерянные.

- Иван Михайлович! - обратился он прямо к повару. - Голубчик! Случилось несчастие!

- Что такое-с? - забеспокоился тот.

- Водка вся вышла!

Они глядели молча друг другу в глаза, как бы желая проникнуть один другому в самую душу. Затем Иван Михайлович пожал плечами и проговорил обычным угрюмым тоном, сразу утратив свое недавнее добродушие:

- Не обязан об этом беспокоиться.

- Знаю, милый. Но нет ли бутылочки?

- Спиртного не держу и держать не имею в виду-с.

Бламанже могу предложить.

- Ну, дорогой мой... Иван Михайлович! - продолжал умолять офицер. Вместо блян-манже дайте мне блянбуар!

Но Иван Михайлович, пристально поглядев на взлохмаченную голову офицера, на его просительно протянутые руки, ответил решительным тоном:

- Сам не пью-с и вам не посоветую.

И с этими словами, искоса поклонившись, он ушел вниз.

Офицер развел руками и, не то про себя, не то обращаясь к компании, проговорил:

- Вот чертов характер!.. Кабы мне такой, я бы навил веревок из жизни!

- Хотите браги? - предложил капитан. - Я себе целый туяс купил.

- И я купил браги, - хотите? - предложил учитель.

Офицер поклонился учителю и капитану, как бы благодаря, но отказываясь от предложения, и, уловив на себе пристальный взгляд иностранца, поспешил ему объяснить:

- Брага, видите ли, вроде пива, только похуже, и вроде, пожалуй, кваса, но получше его; а в общем - бурда!

Кто желает разводить в желудке лягушек, пускай пьет эту самую брагу. А я насчет водочки: о-де-ви, как говорят французы, то есть "вода жизни". И действительно, это так!

Все улыбнулись.

- Плохо жить нам без вина: жизнь печалями полна! А у нас Иван Михайлович самого-то главного и не держат... Ох, эти мне нравственные люди! - вздохнул офицер и вдруг обернулся в сторону.