– Мы всех в этих воскресных школах за пояс заткнем, правда, Дэйви, им с нами нечего тягаться.

Дэвид промолчал.

– Мама, а нам есть на что жить? – глядя на Рию, серьезно спросил сын.

– Да, – кивнула она. – У нас есть немного денег, хватит на первое время.

Рия не стала рассказывать детям, что скрывалось за расшатавшимися кирпичами очага. Удача ждала ее за четырнадцатым кирпичом. Она специально не посвятила детей в свой секрет, ибо они могли не удержаться и проболтаться. Как бы строго-настрого им ни говорили держать язык за зубами, ребят наверняка потянуло бы похвастаться, как они богаты, а восемнадцать фунтов и пятнадцать шиллингов были для них сейчас настоящей роскошью.

Сын молчал, прищурившись, словно ждал, что она продолжит разговор, но Рия, отвернувшись к огню, открыла дверцу духовки и достала глиняную посудину. Она отнесла ее на стол и налила суп в две миски. Разлив суп, она кивнула на ведро в конце комнаты:

– Мойте руки и садитесь к столу, а когда поедите, наносите из ручья воды, будем мыться.

– Но сегодня не пятница, – проговорила Бидди, не донеся ложку до рта.

– Да, не пятница, но мне кажется, что о мытье по пятницам придется на время забыть. Ничего, что-нибудь придумаем.

– Значит, мы будем мыться в реке? – Глаза Бидди озорно блеснули, и мать ласково хлопнула ее по щеке.

– Тебе, девочка, очень скоро придется привыкнуть к вещам и похуже. Что-то остальные задерживаются, – бросив взгляд в узкое окно, добавила она.

– Наверное, поджидают Пэдди и его повозку, – усаживаясь за стол, предположил Дэвид. – Иногда он их подвозит.

– Ребята очень устают, – задумчиво произнесла Бидди, словно говорила сама с собой. – Особенно туго приходится Мэгги. У нее болит спина. Это несправедливо… несправедливо…

– Не стоит заводить со мной этот разговор, мне ли не знать, что это несправедливо. Но что ты предлагаешь? Было бы легче, если бы она пошла в шахту?

– Ну, мама.

– Вот тебе и «ну, мама»! Ешь да помалкивай. Слишком ты остра на язык, как я посмотрю.

Стоило ей договорить, как в дом вошли двое ее младших детей. Джонни был копией отца: темноволосый, темноглазый, тонкий в кости. А вот Мэгги не походила ни на одного из членов семьи. Она выделялась своими темно-каштановыми волосами и зелеными глазами, и хотя личико девочки почти полностью скрывалось под слоем пыли и грязи, нельзя было не заметить, что кожа у нее нежная, сливочного оттенка. Мальчик заговорил первым, голос его звучал так же весело и задорно, как у старшей сестры Бидди.

– Мама, я сказал хозяину, что мы уходим. Ему это не понравилось, но он говорит, что на наше место найдется много желающих.

Рия оставила сообщение сына без ответа и, прежде чем снова достать из духовки судок, заметила:

– Идите умываться.

Она села только после того, как усадила за стол всех детей. Хотя Дэвид с Бидди быстро управились со своими порциями, добавки они не попросили, а терпеливо ждали, пока все не закончат трапезу. Они видели, как медленно двигается ложка в руках матери, и не могли не заметить, что временами ей стоило труда сделать глоток. К супу хлеб не полагался, его ели потом, как второе блюдо, намазывая свиным или говяжьим жиром.

Рия знала, что дети ждут ее. Младшие тоже не долго возились с едой: их ложки уже стучали по дну мисок. Женщина понимала, что ей следует поговорить с детьми, но не могла найти слов. Ей хотелось сказать, что жизнь не будет для них такой тяжелой, как раньше. Но этот завуалированный упрек их прежней жизни бросил бы тень на их отца, который сделал для них все, что было в его силах. Он усердно работал, чтобы одеть их, накормить, даже копил деньги. Их ребята были одеты намного лучше, чем большинство соседских детей. Но хорошую жизнь Рия представляла совсем по-другому. Ей хотелось жить в чистоте, чтобы на душе всегда было светло и радостно. Женщину не пугала тяжелая жизнь. Она и дальше была готова работать изо дня в день, не покладая рук, к этому она привыкла с детства, начав работать с четырех лет – об этом не переставала заботиться ее мать, но Рии хотелось, чтобы труд ее и детей приносил им нечто большее, чем они имели теперь. Особенно она желала другой жизни детям, и в этот момент ей хотелось сказать: «Я постараюсь, чтобы вам было хорошо». Но она сознавала, что чувства переполняют ее, более того, к своему ужасу, она поняла, что вот-вот заплачет. Никто из детей никогда не видел ее слез. Те слезы, что она пролила в своей жизни, Рия доверяла подушке, ибо позволяла себе всплакнуть лишь глубокой ночью, когда все вокруг крепко спали, уставшие после трудового дня или одурманенные элем или джином, но подобное ей приходилось наблюдать до шестнадцати лет, пока не вышла замуж. Сэт в рот не брал крепких напитков, если бы он заглядывал в рюмку, едва ли ему было что прятать в кирпичной стене над очагом. И все же, за прошедшие несколько лет она нередко плакала посреди ночи. Иногда Рия спрашивала себя, почему ее тянуло поплакать: жалела ли она о какой-то потере, или ей чего-то не хватало? Она не могла найти этому объяснения, а чувствовала только, что слезы приносили облегчение. Но плакать на глазах у детей – такого она не позволяла себе никогда. Для них она всегда оставалась сильной и мужественной.

Рия поспешно поднялась и почти бегом направилась к крутой лестнице, ведущей на второй этаж.

– Возьмите себе по куску хлеба, – распорядилась она, махнув рукой в сторону буфета. Уже наверху Рия крепко зажала рот рукой, мысленно внушая себе: «Держись, сейчас не время плакать, Господи, только бы не зарыдать». И чтобы хоть как-то отвлечься, она принялась с ожесточением хватать одежду из старенького комода и распихивать по узлам.

Все были готовы отправиться в путь. Глядя на детей, можно было подумать, что они собрались туда, где холод и зима, но они специально надели на себя всю одежду, которую имели, чтобы меньше пришлось нести в руках. Кроме этого, у каждого было по два заплечных мешка: в одном – постельное белье и одеяло, в другом – кое-какие домашние мелочи и кухонная утварь.

Рия обвела взглядом пустую комнату и мысленно пожелала себе никогда больше не жить в доме, похожем на тот, что она собиралась покинуть. Наклонившись и с усилием подняв увесистый тюк с постелью и парусиновый мешок, содержимое которого тут же стало мерно позвякивать, она направилась к двери. С прошлого вечера Рия не могла вразумительно объяснить себе, почему решила тащить с собой чайник и сковородки. Она со спокойной душой оставила у Меддлов мебель, но кухонные принадлежности – совсем другое дело, – вот единственный ответ, который приходил ей на ум.

Ярко светило солнце, земля подсохла, им предстояло пройти до конца всю улицу, чтобы выйти на проезжую дорогу, где они надеялись встретить повозку. Их уход не остался незамеченным. Почти у каждого порога стояла хозяйка дома, часто вместе с мужем. Мужчины держали в руках коробки с едой – их ждала смена, но они задержались ради того, чтобы понаблюдать, как уходят Милликаны; и надо сказать, что делали они это не без удовлетворения, потому что не они ли предсказывали, что этим все кончится: Милликан всегда задирал нос. Видите ли – грамотный он! А какой от этого прок? Хуже того: не успеешь оглянуться, как работу потеряешь и окажешься на улице. Удивительно, что Милликану удалось так долго продержаться. Его давно бы выгнали, если бы он не был таким хорошим работником. Именно это мнение и отвернуло от Милликана других горняков.

«Ну и пусть себе отправляются», – думали большинство, но не все. То справа, то слева слышались голоса: «Счастливо», «Удачи», и Рия неизменно отвечала: «Спасибо».

В самом конце улицы у самой дороги они вдруг столкнулись с Биллом Норскоттом: мужчина внезапно появился из-за угла и, увидев Рию, остановился, преграждая путь.

– Ты еще вспомнишь меня, да не один раз, и попросишь помощи, когда сильно припечет, миссис Милликан… мадам Милликан, – сквозь зубы процедил Билл едва разжимая губы, в которые намертво въелась угольная пыль.