– Такова воля Его Святейшества.
– Вы меня не так поняли – не святого отца. Я имела в виду своего отца, короля Неаполя.
– Он знает – Папе угоден наш брак.
– И тем не менее, монсеньор, от своего отца я не получала никаких указаний о том, что могу выслушать вас.
– Вы получите все надлежащие указания.
– Дорогой герцог, вы, надеюсь, понимаете, что как послушная дочь я должна подождать их.
– Я вижу, вы дама с характером. И полагаю, можете принимать самостоятельные решения.
– Вы правы. Одно из таких решений – ждать распоряжений моего отца. По-моему, королева делает мне знаки вернуться к ней. Вы отведете меня на место?
– Нет, – сказал Чезаре.
Она молча высвободилась, повернулась и не спеша пошла к королеве.
Несколько секунд Чезаре смотрел ей вслед. Потом заметил обращенные на него удивленные взгляды и отошел в сторону. Он скрежетал зубами от ярости. Карлотта не удостоила его и половиной того внимания, какое уделяла ничтожному бретонскому барону.
Король вызвал Чезаре к себе. Проницательные глаза Луи скользнули по его изысканному камзолу, по драгоценным камням, сверкавшим на руках и шее. Чезаре с трудом подавил в себе раздражение, которое обычно чувствовал в присутствии короля Франции. Эта бесстрастность уязвляла его больнее, чем откровенные насмешки. Чезаре казалось, что своим нарочито невыразительным взглядом Луи хотел сказать: «Мы понимаем, почему вы носите столько украшений, мой незаконнорожденный герцог. Вся эта сверкающая мишура должна отвлекать наше внимание от самих вас – ублюдка, недавно избавившегося от кардинальской мантии».
Во Франции Чезаре приходилось учиться выдержке, что было нелегко для человека с его темпераментом.
Он опустился на колени перед королем и на какое-то время вообразил коварную улыбку Луи, который дольше положенного задержал его в таком положении.
Наконец ему было разрешено встать. Затем Луи сказал:
– Мой дорогой герцог, я получил одно не очень хорошее известие и глубоко сожалею о том, что именно мне предстоит сообщить его вам.
Эти слова Луи произнес с сочувственным видом, но Чезаре не мог избавиться от мысли, что под маской соболезнования таилось злорадство.
– Это известие из Неаполя, – продолжил он. – Федерико решительно возражает против вашего брака с его дочерью.
– Ах вот как, сир? – спросил Чезаре таким тоном, что у монарха поднялись брови.
Наступила тишина, затем Чезаре добавил:
– Прошу Ваше Величество сказать мне, на каком основании король Неаполя отказывается выдать за меня свою дочь.
– На основании вашего рождения.
– Моего рождения! Я сын Папы Римского! Луи чуть заметно улыбнулся.
– Мой дорогой герцог, существует печальное, но логичное положение, согласно которому у Папы должны быть только законнорожденные дети.
Чезаре сжал правую руку в кулак и с силой ударил им по левой ладони. Он едва удержался от того, чтобы не схватить этого человека за плечи и не встряхнуть его – пусть даже тот был королем Франции.
– Это глупо! – воскликнул он. Король грустно кивнул.
– И я не сомневаюсь, – продолжил Чезаре, – что ради выполнения обещаний, данных моему отцу, Ваше Величество сможет пренебречь возражениями какого-то мелкого монарха.
– Милейший, не забывайте – я выполнил свою часть нашего уговора. Я дал вам поместье, титул и свое согласие на то, чтобы вы ухаживали за вашей дамой. Остальное не в моей власти. Ну, посудите сами, не могу же я заменить отца девушки, когда жив ее родитель!
– Сир, если мы женимся здесь, то он просто-напросто встанет перед свершившимся фактом.
Луи позволил себе изобразить на лице выражение крайнего изумления.
– Вы просите меня встать между дочерью и ее отцом? О нет, этого я не мог бы сделать даже ради моих друзей. Более того, я получил возражения от всех государств Европы. Вот, например, письмо от моего брата, английского короля Генриха Восьмого. Он пишет, что глубоко потрясен возможностью смешения ублюдочной и королевской крови; в частности – тем, что сын Его Святейшества может жениться на законнорожденной дочери какого-либо короля. – Луи улыбнулся. – Полагаю, наш брат в неменьшей степени потрясен тем, что у Его Святейшества вообще может быть какой-то сын – но это даже вне всякого разговора.
– А сам-то он, Тюдор! – не совладав со своей яростью, закричал Чезаре. – Давно ли Тюдоры так уверены в их собственной легитимности?
У короля снова поднялись брови, а выражение глаз стало таким холодным, что Чезаре мгновенно представил себя заложником в стране, воюющей против Италии.
– Я не могу обсуждать с вами дела моего брата, – ледяным голосом сказал он и махнул рукой – показывая, что аудиенция закончена.
Чезаре быстрыми шагами вышел из королевских покоев. Слуги, поджидавшие снаружи, на почтительном расстоянии последовали за ним. Он оглянулся на них. Догадывались ли они о его унижении?
Внезапно у него появилось желание схватить одного из них за ухо, затащить в свои апартаменты и приказать отрезать ему язык. Ему и всем остальным. Никто в Риме не должен узнать о том, что он вытерпел во Франции. Сначала – насмешки какой-то спесивой девчонки. Теперь – прием у короля, где его вообще не считали за человека, имеющего какое-либо право на рождение! А что сегодня делает король, то завтра будут повторять его приспешники.
Но осторожность все-таки возобладала. Всего несколько мгновений назад он осознал, в каком положении оказался. Что если бросить все и немедленно покинуть Францию? Позволят ли ему уехать? Мог ли он жениться на Карлотте, когда, казалось, вся Франция и вся Европа ополчились против него? И мог ли он вернуться в Италию, где все будут смеяться над ним?
Нет, ему не следовало позволять себе то, что было привычно в Италии.
Тем не менее он запомнил лицо слуги, которого – померещилось ли ему? – забавляло унижение его господина.
Понемногу готовясь к родам, Лукреция будто и впрямь чувствовала, что наступило самое счастливое время в ее жизни. Она отказывалась оглядываться назад; не желала и смотреть в будущее. Настоящее было наградой за все – за пережитое в прошлом и за все, что могло когда-либо произойти.
Ее любовь к супругу, казалось, крепла с каждым днем. Папа, восхищавшийся их преданностью друг другу, не уставал повторять, что и сам чувствует растущую привязанность к своему зятю.
В покоях дворца Санта Мария дель Портико по-прежнему встречались литераторы и кардиналы; вокруг тех и других постепенно сгущалась атмосфера политической напряженности. Вскоре образовалась антипапская, антифранцузская, партия, а поскольку ее собрания проходили в апартаментах Лукреции, то со стороны Альфонсо выглядел одним из ее лидеров.
Однако сам он, как и Лукреция, быстро уставал от политики. Ему едва исполнилось восемнадцать лет, и в жизни существовало множество вещей, гораздо более интересных, чем какие-то интриги. Порой его раздражали такие люди, как Асканио Сфорца, который с неутомимым постоянством – или так казалось ему? – следил за поведением гостей, по-своему толковал их слова, искал скрытые колкости, намеки. К чему все это? Жизнь прекрасна. Вот и наслаждайся ею. Таков был девиз Альфонсо.
Папа был обходителен и заботлив. Никто больше, чем он, не радовался беременности Лукреции, и Альфонсо изумлялся той разительной перемене, которая всякий раз происходила с этим великим, всемогущим человеком, когда рядом с ним оказывалась его любимая дочь. Гуляя с супругами в садах Ватикана, он высказывал свои мысли о будущем их ребенка. Мягкие, напевные интонации его голоса так завораживали Альфонсо, что тот почти видел прелестного золотоволосого мальчика, играющего – ах, как быстро летит время! – в этих садах и парках.
Казалось невероятным, что у такого человека могут быть враги; Альфонсо был совершенно счастлив и не вспоминал о Чезаре.
Однажды Папа сказал ему:
– Дорогой зять, у меня есть к вам небольшое предложение. Давайте-ка мы с вами возьмем двоих моих кардиналов и отправимся на охоту в Остию. В тамошних лесах полным-полно дичи, и вы, надеюсь, не пожалеете о проведенном времени. – Он улыбнулся, увидев удивленное лицо Альфонсо. – Что касается Лукреции, то ей лучше остаться здесь и немного отдохнуть. В последние дни она выглядит усталой, а мы должны думать о ребенке. Кроме того, у вас будет хороший стимул побыстрее набить ягдаш и вернуться к вашей любимой супруге. О! Я представляю, как вы обрадуетесь, встретившись с ней!