Узнав об отъезде Лукреции, он расплакался.

К счастью, маленький Родриго был еще слишком мал, чтобы хоть что-то понимать.

Наконец предстояло самое мучительное расставание. Александр принял ее в своих личных апартаментах и отпустил прислугу.

Папа заключил дочь в свои объятия. У обоих по щекам текли слезы.

– Я не отпущу тебя, – тихо произнес он. – Не отпущу.

– О отец мой, – ответила она, – дорогой, святейший и самый любящий отец, как мы сможем жить друг без друга?

– Не знаю. Не знаю.

– Но вы ведь приедете в Феррару?

Александр задумался. Для пожилого человека такая поездка слишком утомительна, но он все равно предпримет ее. Ему не пристало равняться на остальных стариков. Он не такой, как они.

– Да, – сказал он, – мы встретимся… и не один раз. Как же иначе? Да, и почаще пиши мне, дорогая.

– Обязательно, отец. Каждый день по письму.

– Мое милое дитя, я желаю знать все подробности. Комплименты, которые тебе будут говорить… платья, которые будешь носить, все о твоих друзьях, о приятелях… а если кто-нибудь станет досаждать тебе, то об этом я тоже хочу своевременно получить известие, потому что – клянусь тебе, Лукреция, – никому не будет дано безнаказанно обидеть тебя… и горе тому человеку, из-за которого поседеет хоть один твой золотистый волос!

– Когда еще у женщины был такой же любящий отец, как у меня?

– Никогда, дочь моя. Никогда.

Под окнами уже стоял кортеж, лошади фыркали и нетерпеливо били копытами о мерзлую землю. Солдаты и слуги переминались с ноги на ногу и дышали в кулаки, отогревая их на холодном январском воздухе.

Открылась дверь, и вошел Чезаре. Вид у него был подавленный.

– Ах, ты чувствуешь то же, что и я, сын мой, – вздохнул Папа.

Чезаре обнял сестру.

– Отец, она уезжает от нас, но мы не прощаемся. Очень скоро вы снова увидите ее в Риме. Феррара не так уж далека от нас.

– Спасибо, сын мой. Мне нужны утешения.

Они заговорили по-испански, на валенсийском диалекте. Родной язык позволял им лучше ощущать близость друг другу, а порой и защищал от чужих ушей.

– Не пройдет и года, – сказал Александр, – как я побываю в Ферраре.

– И тогда, – добавил Чезаре, – не поздоровится всякому, кто не окажет должного уважения моей сестре.

Александр посмотрел на дочь.

– Чезаре тоже сможет отстоять тебя и твои права, дорогая, – сказал он. – У тебя не только любящий отец, но и всесильный брат, и он не может не заботиться о твоем благополучии.

Чезаре крепче прижал ее к себе.

– Как мы сможем отпустить тебя? – простонал он. – Как? Как? – Его глаза остекленели. – Отец, оставим ее у нас! Устроим развод. Если нужно, я поведу войско на Феррару. Все лучше, чем разлука!

Папа грустно покачал головой. Затем напомнил сыну о выгодах этого брака. Попросил не забывать о будущем маленького Джованни и еще совсем крошечного Родриго.

– Ты-то, Чезаре, – сказал он, – будешь с ней дольше, чем я. Ведь часть пути тебе предстоит провожать ее.

Папа укутал ее в расшитую золотом накидку с горностаевым подбоем, погладил мягкий мех на рукавах.

– Не простудись, дорогая, – сказал он. – На улице идет снег.

Затем поднял капюшон – надвинул на лицо так, что оно оказалось почти скрытым.

– Береги себя. Дорога будет не из легких.

Он вывел ее на площадь Святого Петра. Помог взобраться на мула. Отошел на два шага и крикнул так, чтобы слышали все остальные:

– Господь с тобой, дочь, и святые хранят тебя! Благословляю и обещаю заботиться о тебе так же, как и прежде!

Отъезжающие поняли, что эти слова предназначались не только для Лукреции, но и для них. Папа грозил расправой каждому, кто посмеет причинить малейший вред его дочери.

Кавалькада медленно тронулась в путь. Следом поехали сто пятьдесят повозок, груженные нарядами и приданым Лукреции.

Александр вернулся во дворец и стоял у окна до тех пор, пока дочь не исчезла из виду.

Потом опустился в кресло и закрыл лицо руками.

Так он сидел довольно долго. После чего положил руки на колени и позвал слуг.

– Феррара не так уж далека от Рима, – тихо добавил он.

Настроение Изабеллы д'Эсте портилось день ото дня – с каждым новым сообщением, которое приходило в ее замок, высящийся на берегу полноводного Минция.

В кортеже, что отправился из Феррары в Рим, у нее был один верный человек, в прошлом носивший духовный сан и теперь подписывавший свои донесения условным прозвищем Священник. Перед отъездом он поклялся, что будет держаться свиты Лукреции и высылать подробные отчеты обо всем, имеющем отношение к новоиспеченной герцогине.

Эти отчеты, как и прочие известия, приводили Изабеллу в ярость. Она уже почти не сомневалась в том, что вторая супруга Альфонсо, сумевшая покорить его братьев – включая даже благочестивого Сигизмунда! – решила доказать свое превосходство над невесткой.

«У нее такие наряды, какие вам и не снились», – писал Ферранте. И следом, точно все они вздумали издеваться над ней, прибывали нескончаемые наблюдения добросовестного Священника, все эти дотошные описания малиновых, голубых, розовых, парчовых, бархатных, кружевных, окаймленных золотым шитьем и многих других платьев из гардероба Лукреции.

Откуда она берет такие наряды? – допытывалась Изабелла. Герцогиня Феррарская предпочитает носить платья собственного покроя, отвечали ей.

Изабелла считала себя самой элегантной женщиной Италии. Недаром же король Франции просил прислать ему коллекцию кукол, наряженных по ее эскизам. И вот Ферранте ставит ее в известность о том, что ей не снилось и что отныне он каждый день будет видеть перед собой!

– Я покажу ей, что такое настоящая элегантность! – кричала она на своих служанок.

Изабелла собрала у себя всех своих портных. В замок привезли рулоны самой лучшей материи. До свадьбы оставалось совсем немного времени, и ей нужно было торопиться, если она хотела затмить туалеты этой выскочки Борджа.

Дни и ночи ее портные и рукодельницы трудились над ее будущими нарядами. На изысканное парчовое платье нашивали жемчужины, расшитую золотом пелерину подбивали мехом белой рыси. На столах лежали отрезы добротного бархата, дорогого атласа, полоски и куски великолепно выделанной кожи.

Сама она ходила из угла в угол рабочей комнаты и читала выдержки из писем, присланных братьями и бывшим священником.

– Да какова же она из себя-то? – восклицала она. – Сдается, они настолько без ума от нее, что даже не могут ничего толком сказать. Вот, послушать только! «…высокая и стройная, и ей к лицу все туалеты и украшения».

Высокая и стройная! Изабелла судорожно хваталась за свои полнеющие бедра.

Служанки, как могли, успокаивали ее.

– Маркиза, она не может быть стройнее вас. А если хоть в чем-то тоньше, то – худа, как жердь.

Вокруг хлопотали портные и цирюльники, следившие также за ее кожей. По пятам ходил учитель танцев, нанятый сразу после того, как Ипполит написал о бале во дворце Его Святейшества.

В приготовлениях к свадьбе Альфонсо не принимал участия только один человек. Им был супруг Изабеллы, маркиз Мантуанский Франческо Гонзага.

Он раздражал ее своей беспечностью. Однажды она не выдержала и набросилась на него:

– А ты, судя по всему, в восторге от этого брака! Тебе нравится, что мою семью подвергли такому унижению!

– Скорее уж ты сама должна радоваться ее нынешнему благосостоянию, дорогая, – мягко заметил Франческо.

– Дукаты! Что они стоят по сравнению с этим… мезальянсом?

– Спросите у своего отца, Изабелла. Уж кто-кто, а он деньгам знает цену. И дукаты есть дукаты, откуда бы они ни пришли – из папской казны или из закромов Феррары.

– Ты издеваешься надо мной.

Он грустно улыбнулся – вспомнил, как обожал ее в первые дни их супружества. Но тогда она была изумительно красива. И обворожительна, и умна. Ах, если бы Изабелла оказалась хоть немного более скромной – не такой тщеславной женщиной!..