— Что вы ищете? Что потеряли? — спросила одна старушка.

— Понимаете, — говорю, — хомяк убежал из коробки.

— А какой он?

— Пушистый и маленький, с мышь.

Старушка перебрала свои узлы, заглянула под лавку. Потом и другие пассажиры стали нам помогать — искать Плутика.

В вагон вошла проводница и, узнав, в чём дело, спокойно сказала:

— Ищите внимательней. Из вагона он никуда не мог убежать.

Мы облазили все закутки. За это время доехали до конечной станции, но Плутика так и не нашли. Я сильно расстроился.

Пригородный отогнали на запасный путь, и проводница сказала:

— Наш состав пойдёт в город только через три дня. Вагоны будут мыть, подкрашивать, ремонтировать. Если найдём вашего хомяка, передадим в багажное отделение на городском вокзале. Обратитесь туда через три дня. А сейчас спешите на платформу. Сейчас в сторону города пойдёт скорый.

Я стоял в нерешительности — просто не мог вернуться домой без Плутика.

— Иди, иди, — подтолкнула меня проводница. — Наверное, ваш хомяк всё-таки перебрался в другие вагоны. Сейчас его всё равно не найдёте. А потом мы найдём. Я оповещу других проводников.

Три дня я ничего не мог делать. Смотрел на пустую клетку, и всё валилось из рук. А на четвёртый прибежал на вокзал, и в багажном отделении мне вручили Плутика… в большой стеклянной банке.

— Принимай путешественника, — сказали. — И в следующий раз грызуна в коробке не вози. Только в клетке. Или вот так, в банке.

С тех пор я вообще Плутика никуда не возил. Я понял — он домашнее животное и лучшее путешествие для него — «петля» по комнате.

Он прожил у меня два года. Лазил по клетке, ходил по «петле», смешно набивал полные щёки семечками и орехами, сосал воду из трубки-»градусника», делал запасы, строил «спальню». Но с каждым месяцем он всё реже выходил из клетки, а потом и из «спальни» стал вылезать редко. Он спал всё больше и больше и как-то незаметно однажды заснул навсегда.

Я познакомился с ним, когда он уже был старый толстяк, почти беззубый, ходил, припадая на переднюю лапу, под облезлой шерстью виднелось множество шрамов и в его тусклом взгляде не угадывалось былое величие. Но когда он появлялся на улице, все кивали на него, показывали пальцем и говорили: «Это та необыкновенная собака, о которой писали в газете».

В молодости он жил при автобазе, но как там появился, никто точно не знал. Говорят, просто пристал к собакам, служившим при проходной, и поселился около их будок, под навесом. Кто-то из сторожей назвал его Анчаром. Так и пошло — Анчар и Анчар.

Он был обыкновенной дворнягой — низкорослый, коротконогий, вислоухий. Цвет его природной дымчато-пепельной шерсти постоянно менялся — всё зависело, в какую лужу он угодил перед этим, в какой грязи побывал. И только его янтарные глаза всегда светились радостью. Весёлый, ласковый игрун, он сразу понравился шофёрам — то один, то другой притаскивал ему разные лакомства. Случалось, сторожевые полуовчарки даже ревновали к нему: на шофёров смотрели осуждающе, а на пришельца недовольно бурчали.

— Среди собак любимчиков не любят, — говорили сторожа шофёрам. — Вы это… того… не очень-то Анчара обхаживайте. А то другие псы могут его и покусать.

Но в каждом коллективе есть злые люди, которые относятся к животным беспричинно жестоко, без всякой жалости. Были такие и на базе. Один из них, вечно чем-то недовольный шофёр Ибрагим, постоянно покрикивал на собак, а на Анчара, который, по его словам, был дармоедом, обрушивал злобную ругань.

Каждый раз, когда Ибрагим орал на Анчара, сторожевые псы выказывали шофёру своё полное одобрение и с невероятной готовностью облаивали дворнягу.

— Нельзя часто шпынять одну собаку, — вступались за Анчара сторожа.

— Если всё время того… ругать одну собаку, другие её загрызут… У них, у собак, сложные отношения.

Однажды осенью грузовик Ибрагима послали в Торжок, за двести километров от Москвы. Незаметно для всех Ибрагим запихнул Анчара в кабину и покатил. Поздно вечером на одной из безлюдных улиц Торжка Ибрагим вышвырнул собаку из кабины, и его грузовик исчез в облаке газа.

От многочасовой тряски, нанюхавшись бензина, Анчар некоторое время чихал и кашлял, потом, озираясь и поскуливая, бросился по дороге в сторону, откуда машина ехала. Его вёл оставшийся в воздухе запах грузовика и следы покрышек на асфальте. Но вскоре запах стал слабеть, а на окраине города, когда Анчар выскочил на открытое шоссе, исчез окончательно. И всё же Анчару не составляло труда ориентироваться — шоссе было прямое, чётко обозначенное, с резким, знакомым по автобазе запахом мазута.

Он бежал по середине шоссе — на фоне тёмной земли и перелесков оно было намного светлее. Заметив огни фар и заслышав грохот, Анчар сворачивал на обочину, но как только машина проносилась, снова выбегал на трассу.

Первые пятнадцать километров он пробежал довольно легко, а потом почувствовал усталость и сбавил темп. В глотке у него пересохло, но осень стояла сухая, дождей давно не было, и вдоль дороги не попадалось ни одной лужи. Только перед рассветом около посёлка Медное Анчар увидел мост и блестевшую маленькую речушку. Сбежав по круче под мост, Анчар долго пил мутную прохладную воду. Потом зашёл на мелководье и некоторое время постоял в быстрой струе, остужая зудящие лапы. А потом снова выбрался на шоссе и принюхался.

Ветер донёс от крайних изб запах жилья, голоса петухов, мычание коров. Анчар радостно взвизгнул и помчался к посёлку.

Измученный и голодный, он тянулся к людям, подходил к каждому дому и просительно смотрел на крыльцо и окна. Но от одних домов его отгоняли хозяйские собаки, от других — сами хозяева. Немногочисленные прохожие брезгливо посматривали на Анчара, кое-кто ворчал по поводу «всяких бездомных собак, разносящих заразу».

В одном из проулков на Анчара набросилась свора местных собак. Их предводитель, матёрый тучный кобель, хрипло рыкнув, сбил Анчара грудью и вцепился в его загривок. Остальные псы, заливаясь лаем, подскакивали и кусали Анчара кто за лапы, кто за хвост. Вырвавшись из пасти вожака, Анчар отскочил к забору, прижался к рейкам и, приняв оборонительную позу, зарычал и оскалился.

Старый кобель, устав от борьбы, отошёл в сторону, а без него собаки не решались напасть на Анчара. Немного покружив около забора, свора удалилась. Отдышавшись, покачиваясь и прихрамывая, Анчар побрёл к шоссе. Около дороги он плюхнулся в кювет и начал зализывать раны.

В предместьях посёлка Анчар уловил запах столовой и, подойдя к двери, заглянул в помещение. За одним столом сидела компания молодых рабочих.

— Эй, Шарик! На! — крикнул один из парней.

Анчар осторожно переступил порог, но тут же почувствовал, как ему в морду плеснули горячий чай, и завыл от боли.

Под гоготание парней Анчар выскочил на улицу, стал кататься на траве, тереть лапами обожжённые глаза. Когда боль чуть стихла, Анчар поднялся и, непрестанно мигая и стряхивая слёзы, засеменил подальше от этого злосчастного селения.

Теперь бежать ему было трудно — болело покусанное тело и всё время слезились глаза. А тут ещё наступил полдень и солнце стало палить совсем по-летнему. Раскалённый асфальт жёг подушечки лап, над дорогой стояли нестерпимые испарения, проносящиеся машины поднимали с обочины пыль, которая ещё больше разъедала воспалившиеся веки.

Анчар свернул на тропы, петляющие вдоль шоссе, но и там было не легче: то и дело он натыкался на камни, острые ветки и колючки.

Во второй половине дня впереди показалась деревня, и Анчар снова уловил запахи жилья, но теперь он подходил к домам с обострённой насторожённостью. Около самой деревни он вдруг увидел девушку. Она шла навстречу ему, шла по шоссе и пела, и в такт мелодии размахивала букетом осенних цветов. Анчар сразу почувствовал, что это добрая девушка и, вскарабкавшись на дорогу, приветливо вильнул хвостом.

— Ой, чей же ты такой? — Приблизившись, девушка присела на корточки. — Откуда ж ты взялся? Весь где-то ободрался, бедняжка!