Итак, если подвержены гибели те [стихии], из которых состоит всякое живое существо, то нет ни одного живого существа вечного.

XIII. (32) Чтобы покончить с этим вопросом, скажу еще, что невозможно найти такое существо, которое никогда не родилось и вечно будет существовать. Ибо всякое живое существо способно ощущать; оно, стало быть, ощущает теплое и холодное, сладкое и горькое, и невозможно, чтобы оно каким-нибудь чувством воспринимало только приятное и не воспринимало противного. Если, следовательно, оно способно испытывать наслаждение, то испытывает также и страдание. А то, что испытывает страдание, неизбежно подлежит также и смерти[439]. Значит, следует признать, что всякое живое существо — смертно. (33) С другой стороны, если есть нечто не испытывающее ни наслаждения, ни страдания, то это не может быть живое существо, живое же существо должно все это испытывать, а то, что это испытывает, не может быть вечным. Всякое же живое существо способно испытывать [и наслаждение и страдание], следовательно, нет живого существа вечного. Далее, не может быть такого живого существа, в котором не было бы естественного стремления или отвращения; стремятся к тому, что соответствует природе, отвращаются от противного. Всякое живое существо к чему-то стремится и чего-то избегает. То, чего оно избегает, противно его природе, а что противно природе, имеет губительную силу. Следовательно, всякое живое существо неизбежно должно погибнуть. (34) Бесчисленны факты, свидетельствующие о том, что все, способное чувствовать, неминуемо погибает. Ибо все, что мы чувствуем, как, например, холод, тепло, наслаждение, страдание и прочее, когда чрезмерно — губит. Но нет ни одного живого существа, которое было бы совсем лишено способности чувствовать. Стало быть, нет вечно живого существа.

XIV. Всякое живое существо имеет или простую природу, если оно состоит из одного только элемента — из земли, или из огня, или из воздуха, или из воды (но такое существо невозможно себе представить, каково оно); или живое существо имеет сложную природу, если оно представляет собой соединение нескольких элементов, из которых каждому свойственно его место, куда он по природе своей стремится: одни — вниз, другие — вверх, третьи — в середину. Эти элементы могут пробыть в смешанном состоянии некоторое время, но всегда — никоим образом не могут, ибо по природе своей каждый из них неизбежно прорвется на свое место. Поэтому ни одно живое существо не вечно.

(35) Но ваши, Бальб, обычно сводят все к огненной стихии, следуя, как я полагаю, за Гераклитом[440]. Этого философа не все толкуют одинаково, а так как он и сам не хотел, чтобы другие понимали, что он говорит[441], то не будем касаться этого. Вы же учите, что вся сила в огне (omnem vim igneam esse), так что и живые существа, когда в них подходит к концу тепло, умирают, и во всей природе только то живет, то процветает, что содержит в себе тепло. Я же не понимаю, почему тела погибают от исчезновения в них тепла, а не, скажем, от утраты влаги или воздуха, тем более что тела погибают также и от излишка тепла? (36) Так что жизнь в живых существах зависит от огня не в большей степени, чем от других элементов. Вы, как я понимаю, считаете, что в природе и в мире единственный носитель жизни вне нас (animal extrinsecus) — это огонь. А почему не воздух (anima)? Ведь из него состоит и дух (animus)[442] живого существа, от чего оно и называется животное (animal). Почему вы принимаете как бы в качестве бесспорного, что душа — это не что иное, как огонь? Ведь кажется куда более вероятным, что душа — это нечто такое, что состоит из огня и воздуха, смешанных должным образом[443]. Если огонь сам по себе, без примеси какого-либо другого элемента, есть живое существо, то, поскольку он, находясь в наших телах, делает так, что мы способны чувствовать, не может быть, чтобы он и сам был лишен этой способности. Но против этого можно возразить так же: то, что имеет чувства по необходимости должно ощущать и наслаждения и страдания. А к кому приходит страдание, к тому приходит также и смерть. Так получается, что вы не можете даже огонь представить вечным. (37) Как же так? Разве вы сами не утверждаете, что всякий огонь нуждается в пище, и что он не может никоим образом сохраниться, если его не питать? Что и солнце, и луна, и звезды питаются: одни пресными водами, другие морскими? Клеанф даже полагает, что именно по этой причине солнце не отходит слишком далеко от линии тропиков, чтобы не отдалиться от своей пищи. Но об этом я еще скажу позже[444]. А сейчас уже можно заключить, что то, что может погибнуть, по природе своей не может быть вечным. Огонь, будучи лишен пищи, перестает существовать. Следовательно, огонь по природе своей не вечен.

XV. (38) Можем ли мы представить себе бога, не наделенного никакой добродетелью? Что ж, наделим бога благоразумием — добродетелью, которая предполагает знание того, что хорошо и что плохо, и что ни хорошо, ни плохо. Но для того, кого не касается и не может коснуться зло, какая нужда различать добро и зло? Какая ему нужда в разуме, в понимании (intelligentia), которыми мы пользуемся для того, чтобы через явное постигать сокровенное? Ведь для бога нет ничего сокровенного. А правосудие, которое каждому воздает должное, какое имеет отношение к богам? Ведь вы сами говорите, что правосудие порождено человеческим обществом, общностью людей. Далее, воздержание; оно состоит в пренебрежении плотскими наслаждениями. Но если на небе есть место воздержанию, то — также и наслаждениям. А как понимать, что бог мужествен? В чем мужествен? В преодолении страданий или трудностей? Или опасности? Но ведь бога ничто из этого не затрагивает. (39) Так как же мы можем представить себе бога, который ни разумом не пользуется и никакой добродетелью не наделен? Когда я обдумываю то, что говорят о богах стоики, я уже не могу относиться с презрением к невежеству необразованной толпы. Во что только не веруют невежды! Сирийцы поклоняются рыбе[445]. Египтяне обоготворили почти все виды животных. Даже в Греции многих людей причислили к богам: Алабанда — в городе, носящем его имя, Тенея — тенейцы[446], вся Греция чтит в качестве богов: Левкотею^{2}, которую прежде называли Ино, и ее сына Палемона[447]. Наши чтут Геркулеса, Эскулапа, Тиндаридов, Ромула и еще многих других, в которых видят как бы новых, приписных граждан неба[448]. Так судят о богах необразованные.

XVI. (40) Но вы, философы, разве лучше? Я не буду останавливаться на том, что вам кажется наиболее ясным. Пусть сам мир будет богом. Поверю, что так это и есть:

Но почему мы к этому добавляем еще многих богов? И такое их множество! Мне, поистине, кажется, что их уж слишком много. Ты ведь и отдельные созвездия называешь богами, давая им или названия животных, как, например, Коза, Скорпион, Телец, Лев; или неодушевленных вещей, как: Арго, Жертвенник, Корона. (41) Но если даже с этим примириться, то другое не только невозможно допустить, но даже — понять. Когда мы называем земные плоды Церерой, вино Либером, то просто применяем общеупотребительные выражения. Но кого ты считаешь настолько безумным, чтобы поверил, будто то, что он ест, — это бог?[449]