Слабость обретает силу, натыкаясь на препятствия. Лишенное опоры существо не гнется, а наоборот, выпрямляется, само становится опорой.

“Я склонна думать, что всякий человек несет свою судьбу в себе самом, а содержание жизни формируется по свойствам его характера”.

М. Шагинян

Человечность, устремление к прекрасному, совершенству – такими высокими принципами живет настоящий художник. В этом его главное назначение.

Пути к Олимпу – это поиски непривычного и напряженного, мучительного и радостного. Подлинное художественное произведение -комплекс всех этих путей, ведущих к Олимпу. Только в таких исканиях вызревает и утверждается художественная правда.

Безудержная апология или зрящное отрицание эстетической позиции писателя – равноправные палачи всего живого в искусстве, обоих надо вешать на одной веревке.

“С возрастом начинаешь понимать силу человека, постоянно думающего. Это сила огромная, покоряющая. Все гибнет: молодость, обаяние, страсти – все стареет и разрушается. Мысль не гибнет, и прекрасен человек, который несет ее через жизнь”.

В. Шукшин

Я тем оградил себя от тления и забвения, что верно служил своему народу, моему Карабаху, отдав им все, что имел: сердце, ум, руки, свой скромный талант писателя, все физические и духовные силы без остатка.

“Делай все так, как будто ты век собираешься жить, а молись так, как будто сейчас собираешься умереть”.

Ф. М. Достоевский

“Я не хочу быть звездой. Я хочу быть фонарем, освещающим дорогу своему современнику”.

М. Светлов

Я мечтаю о времени, когда осел будет назван ослом, а орел – орлом. О, какое это будет блаженное время!

День мой догорает, след мой в мире невелик. Одно у меня утешение – с правдой жил в ладу.

Не бойтесь раньше времени израсходовать моральные и физические силы. Человек обладает огромным запасом прочности. И нет ничего пагубнее для здоровья, чем душевная и физическая леность.

Если жизнь в молодости перетрет хорошенько – будет человек, а заласкает – пропал ни за понюшку.

Самого лютого, опасного врага ищи там, где ты сделал добро. Человек, если он дурной, беспощаден к тому, кому он обязан. Такова цена добра, если ты помог недостойному.

Кажется, Горький говорил: ”Быть существом мыслящим – безусловная обязанность человека”.

Вся наша жизнь, практика жизни, против этого. Нас воспитали в слепом преклонении перед авторитетами не духовными, а административными. “Порочное, – по выражению Владимира Канторовича, – узкогуманитарное образование” помогало нам в этом – не быть существом мыслящим.

Быть существом мыслящим значит поставить себя в оппозицию ко всей сути нашего общежития, которое открыто требует от нас безоговорочного исполнительства, и только исполнительства. И чем подобострастнее, тем лучше.

Великое и низкое, героическое и постыдное, передовое и отсталое, чему оказался свидетелем и соучастником в своей стране, – ко всему этому я имею отношение.

Где появляются семена черствости, жестокости, равнодушия в наших детях? Там, где ребенок растет в тепличных условиях, надежно защищенный от зноя и стужи жизни.

Стать правильным человеком – это значит застегнуть душу на все пуговицы, ничего не замечать, никаких тревог и забот не испытывать, ко всему притерпеться.

Что-то солнечное, прозрачное, как виноградная лоза, изначально присутствует в душе, когда мы молоды. Проходят годы, горькое зернышко, случайно оброненное рядом с виноградной лозой, начинает расти, превращаясь в куст, дерево, источая горечь и горький запах.

Наше время – яростное и загадочное, кровавое и возвышенное. Тот, кто попытается умалить, скрыть одну из этих сторон, – враг этого самого времени. Когда мы поймем, люди, кто враг, а кто друг этого времени?

Моя жизнь – бикфордов шнур, который все время паленным концом подбирается ко мне. Все видят и никто не отважится сбить огонь, погасить его. Хрен с тобой, Гурунц, пусть разорвет тебя на куски, раз никому ты не дорог!

В Египте, в гробнице фараона найдены были кувшины с зернами пшеницы. Зерна пролежали тысячелетия, высохли, окаменели. Это естественно.

Но вот их посеяли, и свершилось чудо: они проросли и заколосились.

То, что создается веками, не может исчезнуть в десятилетия. Я не верю, что жестокость века может обратить человека в четвероногого.

Я не так наивен, чтобы подумать, что все это увидит свет. Мы ведь так отвыкли от критики.

Да, да, снова отсрочка. Снова какие-то катаклизмы на другом конце планеты мешают нам у себя дома в полный голос сказать о своих бедах. И мне грустно от этих отсрочек. Дооткладывались мы с вами, дорогие сограждане! Наша критика всегда не к месту. Домолчались до того, что дураки стали водевилями нас потчевать, безмозглыми своими опусами. Гитлера не испугались, фашизм в самом его логове придушили, а перед каким-нибудь слизняком-кретином, облаченном властью, опускаем руки.

Но есть и утешение. Об этом хорошо сказал поэт:

…И, как нашел я друга в поколеньи,

Читателя найду в потомстве я.

Е. А. Баратынский

Эту тетрадь хочется заключить стихами замечательного армянского поэт, Рачия Ованесяна:

Пришло поколение -

Оно лишь молчало,

Считая молчание началом начал, -

Улыбкой оно безответной встречало

Хвалу и хулу

И топор палача!

Давно я собирался написать о моей единственной встрече с адмиралом Иваном Степановичем Исаковым. Простить себе не могу, что краткой была эта встреча.

Иван Степанович сам пожелал видеть меня. Об этом мне передали в Союзе Писателей СССР в Москве, и я сейчас же отправился к нему на квартиру, на Смоленскую набережную.

Исаков болел. Он работал над книгой об адмирале Серебрякове, но боясь, что не успеет закончить ее, хотел ввести меня в свои творческие планы, чтобы книгу дописал я. В этом заключалась цель нашей встречи.

На меня Иван Степанович не произвел впечатление тяжело больного человека, и я всячески отказывался от соавторства.

– Ну хорошо. Возьмите эти книги, – он передал мне стопку книг на морскую тему, – познакомьтесь с ними, а в следующий ваш приезд в Москву я передам вам и написанное.

На том мы и порешили, но до второй встречи Иван Степанович не дожил, умер через месяц, оставив папку с рукописями на мое имя. Она оказалась в Академии Наук Армении.

Всего три часа я пробыл у адмирала Исакова, но впечатление от этой встречи врезалось в память на всю жизнь.

Я знал, что Сталин хорошо относился к Ивану Степановичу, и хотелось узнать, что он думает о вожде.

Иван Степанович не сразу ответил на мой вопрос.

– Давайте лучше попьем кофе, – сказал он.

Жена его принесла на подносе две чашки, и мы принялись пить молча, обжигаясь, маленькими глотками.

Мне казалось, что адмирал откажется от разговора о Сталине, и после кофе решил переменить тему.

Но Иван Степанович начал рассказывать.

– Я встречался со Сталиным сорок два раза…

– Сорок два раза? И все сорок две встречи помните? Не больше и не меньше? – спросил я.

Иван Степанович грустно улыбнулся.

– Мы с Кузнецовым и уцелели потому, что разгадали его характер… Человек он был знающий, – продолжал адмирал, – мы с ним разговаривали по делу как со специалистом, и он во многом разбирался. Но Сталин и нам не верил. В разговоре вдруг возвращался к беседе, которая произошла три-четыре года назад, задавал те же вопросы. Надо было вспомнить и ответить так же, как тогда. Мы с Кузнецовым вели записи о наших встречах. Прежде чем идти к Сталину по вызову, мы вызубривали вопросы, которые были заданы нам при последней встрече, при предпоследней… Однажды он вернулся к разговору, который имел место чуть ли не десять лет тому назад. Я сказал то же самое, что десять лет назад. Сталин улыбнулся в усы: “Слово в слово повторили, ничего не забыли”.