Ждать пришлось долго. Солнце почти достигло зенита, когда стадо медленно удалилось, и лишь после этого четверо дакотов решили приблизиться к своим жертвам. Один из них ловко перерезал горло единственному животному, подававшему признаки жизни, после чего охотники принялись с удивительной ловкостью свежевать и разделывать туши убитых бизонов.

Лишь теперь, поскольку раньше он видел их лишь со спины, Сьенфуэгос заметил у одного из них длинную бороду.

— Слава Богу! — не сумел он сдержать радостного возгласа. — Христианин!

Христианин или нет, но кожа бородача действительно была намного светлее, чем у остальных. По всей видимости, это был пленник, поскольку на шее у него болталась веревка, конец которой держал в руке один из воинов.

Это удивительное открытие повергло канарца в ужас. Худшие его подозрения оказались реальностью: уроженцы бескрайних равнин были далеко не столь миролюбивы, как жители Гуанахани, Кубы или Эспаньолы, они захватывали чужеземцев в плен и превращали их в рабов, подобно свирепым антильским каннибалам.

— Спаси меня Боже! — прошептал он.

Что же ему делать — одинокому, заплутавшему на просторах огромной и неизведанной вселенной, если ее обитатели будут настроены враждебно?

И кто укажет ему дорогу домой?

Ему уже пришлось противостоять силам природы и диким зверям; теперь же главная опасность грозила со стороны тех, кто превратит его в раба.

Он тут же вспомнил кровавую битву в форте Рождества. Тогда пало столько народу, что при воспоминании о резне, развернувшейся перед его глазами, он проклинал Господа. Хотя, возможно, виноваты в этом были не воспоминания, а опасение, что он повторит судьбу тех несчастных: либо умрет, либо попадет в руки дикарей, и они будут использоваться его вместо вьючного мула.

Именно так они обращались с этим несчастным, которому привязали на спину половину головы бизона, и кровь залила его лицо и тело — поистине жалкая сцена. Кроме того, раба стегали кнутом, погоняя, хотя он пошатывался под огромным весом.

Нагруженные добычей охотники медленно двинулись на запад, оставляя за собой кровавый след.

Сьенфуэгос долго размышлял, глядя то на удаляющихся бизонов, то на несчастного христианина, которого два десятка туземцев использовали как вьючного мула.

Так что же теперь делать?

Решение, несомненно, было трудным — даже для человека, которому доводилось оказываться и в более сложных передрягах.

Осторожность — воистину святое слово! — советовала ему остаться на месте, а затем отправляться дальше на север, пусть даже он ни малейшего понятия не имеет, что ждет впереди.

Был еще другой путь: вернуться обратно по своим следам, к берегу моря; но здесь он снова оказался бы в безвыходном положении: ведь у него больше не было лодки.

И, наконец, оставался третий, самый опасный путь: отправиться вслед за индейцами и попытаться выяснить, не томятся ли у них в плену другие христиане.

— Вот бы хоть иногда приходилось выбирать между плохим и хорошим, — в который раз повторил он одну из любимых фраз. — Так нет же, вечно нужно выбирать между плохим и очень плохим.

Но что в этой ситуации считать плохим, а что — очень плохим?

Рассудок подсказывал, что «очень плохое» в данном случае — отправиться вслед за дикарями, но сердце говорило иначе.

А канарец прекрасно знал: когда сердце и рассудок тянут в разные стороны, ничем хорошим это не кончается.

В конце концов, стоит ли беспокоиться о судьбе идиота, готового рисковать собственной жизнью, пустившись на поиски мифического источника вечной молодости, якобы находящегося на каком-то затерянном острове неизвестно где?

А значит, он получил по заслугам и пусть будет доволен, что стал всего лишь вьючным животным, а не зловонным трупом, как его приятель Дорантес.

И тут Сьенфуэгос вспомнил далекие дни, проведенные в рабстве у свирепых антильских каннибалов, и как он тогда молил Бога, чтобы хоть кто-нибудь пришел на помощь.

Быть может, сейчас он сам может стать тем чудом, на которое так надеялся тот несчастный?

«А вдруг я и впрямь — одно из тех чудес, какие творит Пресвятая Дева? В таком случае мне будет нетрудно ему помочь, она все сделает за меня, — с улыбкой подумал он. — Вот только боюсь, чтобы спасти этого кретина, одного старого арбалета недостаточно, понадобится целая армия».

«А как бы поступил на моем месте Алонсо де Охеда?» — возразил он самому себе.

Отважный капитан Алонсо де Охеда был образцом для всех тех покорителей Нового Света, примером мужества, находчивости и, прежде всего, честности и благородства. Пусть он явился причиной множества смертей, правда также и то, что он искренне старался избежать убийств, честно предупреждая противников, почти ежедневно бросавших ему вызов, что владеет шпагой с поистине дьявольским мастерством и к нему не следует приближаться даже на милю.

Однако навязчивая идея победить с оружием в руках самого великого Охеду одолевала слишком многих, кто стремился стяжать себе славу на Эспаньоле, а потому, хоть тот всеми силами старался избегать столкновений, не обращая внимание на насмешки, время от времени все же был вынужден обнажать клинок, вновь и вновь доказывая очередному глупцу, что за безрассудную жажду славы платить приходится слишком дорого.

Ходили сотни легенд о десятках бесшабашных бретеров, воображающих, будто им известен особо хитрый удар и они смогут одолеть в поединке легендарного Охеду, и тогда весь багаж его блистательной славы и удивительных подвигов тут же станет их достоянием, а благородство и доблесть, которые он являл на протяжении всей своей жизни, полной невероятных приключений, тоже перейдут к ним.

Большинство отправились на тот свет, не успев даже пожалеть о совершенной ошибке, другим повезло больше: им удалось отделаться лишь глубокими шрамами.

Сьенфуэгос от души восхищался Алонсо де Охедой, о котором рассказывали, будто бы он, не достигнув еще и пятнадцати лет, первым вошел в осажденную Гранаду, а затем, желая привлечь внимание королевы, поднялся на вершину башни Хиральды, взобрался на парапет и прошелся по нему с такой невозмутимостью, будто прогуливался по Соборной площади.

По поводу его знаменитого хладнокровия даже ходила шутка: «Если напиток покажется вам слишком горячим, попросите Охеду окунуть в него палец, и питье тут же превратится в лед».

Также рассказывали, будто бы несколько поединков он провел, держа в левой руке книгу, а один и вовсе выиграл, не вставая с табуретки.

— Чертов Охеда! — воскликнул Сьенфуэгос. — Ну, почему тебя здесь? Будь ты рядом, я бы не задумываясь бросился на помощь этому бедняге!

Да, весьма печально, что Охеды здесь не было, несомненно, тот без колебаний бросился бы на помощь несчастному.

Но канарец не мог не признать, что Охеда — это Охеда, а все остальные, включая его самого — обычные люди.

Пока он, борясь с сомнениями, вел нескончаемый диалог со своей совестью, за спиной вдруг послышался ужасающий рев. Обернувшись, он разинул рот от изумления.

Это был смерч — но не обычный смерч, который нередко можно наблюдать в море или на пустынном берегу, нет, это был чудовищный торнадо, почти в целую милю диаметром, сметающий все на своем пути. Ветер подхватывал волков и бизонов и кружил их, словно сухие листья.

— Вот ведь мать его за ногу! — выругался он. — Только этого еще не хватало!

Словно мало было одиночества, растерянности, громадных равнин, волков, змей, бизонов, дикарей и пленного христианина, так нет же, неуемная капризница-судьба послала новый подарок в виде жуткого явления природы, чья сила, хоть и была сосредоточена в довольно узком пространстве, но не уступала силе урагана, который много лет назад разрушил злополучный Форт Рождества на Эспаньоле.

Сьенфуэгос до сих пор помнил выражение безграничного ужаса на лице прекрасной Синалинги, когда она сообщила ему о кошмарном Ур-а-кане, короле ветров, воплощенном духе зла, который приближался с юго-востока, уничтожая все на своем пути.