А Сильвестре Андухар утверждал, что именно полное неумение ценить время повинно в том, что краснокожие Великих равнин были и остаются примитивными существами.

— Сколько раз я слышал, как они бахвалятся, что живут и охотятся точно так же, как их предки тридцать или сорок поколений назад, возводя тем самым свои традиции в ранг величайших добродетелей, — заметил он однажды в полдень, когда они отдыхали в тени раскидистого дуба, выросшего посреди равнины по какому-то странному капризу природы — или, быть может, какая-то птица, пролетая над этим местом, соизволила опорожнить кишечник. — Такое впечатление, что за последние восемьсот лет в прериях не произошло ровным счетом ничего нового, и монотонность жизни наложила свою печать и на людей. К примеру, их вполне устраивают каменные наконечники стрел, дикари даже не задумываются, как усовершенствовать оружие. Многие столетия они живут в шатрах из бизоньих шкур, не пытаясь соорудить более прочные жилища. Отсутствие стимулов притупило их разум, а всем известно, что пассивность — худший враг прогресса.

— Это точно, в Европе за последние сто лет произошло больше перемен, чем здесь — за восемьсот, — признал канарец. — Но все же сомневаюсь, что там люди счастливее.

— Камень счастливее кактуса, кактус счастливее розы, роза счастливее козы, коза счастливее пастуха, а пастух счастливее мудреца, но я все же предпочитаю быть мудрецом, а не камнем, — процитировал андалузец любимое высказывание своего отца.

— А я не видел ничего плохого в том, чтобы быть пастухом, пока не встретил Ингрид, — признался канарец. — Ради нее я делал все, чтобы стать мудрецом, пусть это и добавило мне проблем. Но, как мне кажется, краснокожим недолго осталось жить так, как жили до сих пор. Сюда пришли мы.

— Думаешь, мы сможем изменить их жизнь? — удивился Андухар. — Ты что же, считаешь нас такими важными персонами?

— Нет, конечно! Ни ты, ни я сами по себе ничего не изменим, точно так же, как у нас на Гомере пара кузнечиков, залетевших из Африки, ничего не изменит в жизни островитян. Но любой канарец знает, что за этой парочкой неизбежно последуют целые полчища саранчи, которые сожрут все посевы и обрекут народ на целый год голода и лишений.

— Так ты считаешь нас вроде саранчи?

— Не по собственной воле, разумеется. Как та пара кузнечиков, занесенных на Гомеру ветром, тоже попала туда не по своей воле. Но первый шаг всегда самый важный. А если не веришь, спроси у жителей Эспаньолы, и они расскажут, как за последние десять лет из свободных и счастливых людей превратились в несчастных рабов.

— Это точно, — согласился Андухар. — Я несколько месяцев прожил на Эспаньоле и не встретил ни одного туземца, который казался бы сколько-нибудь довольным жизнью.

— Когда европейцы вторгнутся в эти прерии, очень скоро здесь тоже не останется ни одного краснокожего, довольного жизнью, — заверил его Сьенфуэгос. — Самое худшее, что мы сюда принесем — даже не наши болезни и пороки; хуже всего другая беда, и они не знают, как с ней бороться.

Какая?

— Алчность. Я не встречал ни одного уроженца Нового Света, который желал бы иметь больше, чем необходимо, как не встречал ни одного выходца из Старого Света, который не стремился бы захапать как можно больше богатств, а потом не знает, что с этим делать. Вот в этом и заключается главное различие между нами.

— А ведь и правда, я не знаю ни одного сиу, который бы цеплялся за что-нибудь, кроме своих детей, — согласился Андухар, чуть заметно кивнув. — Детей они обожают, готовы ради них в лепешку расшибиться, а если умирает ребенок, то скорбят не только родители, но и все племя. Они месяцами рыдают, почти ничего не едят, пробавляясь лишь парой глотков воды в день.

— А к своим женам они питают такую же любовь? — спросил Сьенфуэгос.

— Думаю, что нет. А даже если и питают — воин не должен этого показывать. Истинный сиу должен терпеть любые невзгоды и самую адскую боль, а потому им позволено проявлять нежность лишь к детям. Я ни разу не видел, чтобы индейцы их наказывали, прощая им такие вещи, за что любой отец из Европы задал бы хорошую порку. Но в то же время, — добавил Андухар, — муж и жена здесь могут драться прямо на глазах у соседей, и никому даже в голову не придет вмешаться. Когда же они устают от бесконечных драк, в которых, кстати, никогда не пользуются оружием, один из них может покинуть селение, провести сезон вдали от него, а потом вернуться, как ни в чем не бывало.

— Поразительно!

— И это еще не все! Сдается мне, им совершенно незнакомы такие чувства, как злоба или обида — во всяком случае, по отношению к своим соплеменникам. Индейцам ничего не стоит поссориться, потом помириться и вести себя так, будто ничего не произошло. Такое впечатление, что у них вообще нет памяти.

— Но ведь она у них есть?

Андухар убежденно кивнул:

— Разумеется — за исключением тех случаев, когда дело касается домашних ссор.

— Любопытно! — заметил канарец. — Когда, хоть и очень редко, мне случалось повздорить с Ингрид или Арайей, они потом дуются целую неделю и не желают со мной разговаривать.

— Другой мир — другие обычаи... — философски заметил Андухар.

Обычаи Нового Света действительно сильно отличались от европейских, и Сьенфуэгос в этом воочию убедился спустя три дня, когда однажды утром, открыв глаза, увидел в двух шагах от себя старика-индейца в бизоньей шкуре, сидящего неподвижно, словно каменное изваяние.

Сьенфуэгос поспешно разбудил товарища и указал на старика, но Андухар лишь махнул рукой, как будто речь шла о чем-то обыденном.

— Не пугайся: это всего лишь ходячий мертвец.

— Ходячий... что? — изумился канарец.

— Ходячий мертвец. Короче говоря, старик, который устал от жизни и не хочет быть обузой для своих соплеменников, а потому покинул селение, чтобы спокойно умереть в одиночестве.

— Что-то не похоже, чтобы этот ходил, — заметил Сьенфуэгос. — Не удивлюсь, если он и впрямь умер — смотри, даже пальцем не пошевелит!

— Помни главную заповедь здешних мест, от этого зависит твоя жизнь, — заявил Андухар. — В прерии нет ничего мертвого, пока стервятники не докажут, что оно действительно мертво. Если видишь лежащего на земле зверя или человека — не верь, что он мертв, если стервятники не выклевали его глаза.

— Ты и впрямь думаешь, что этот бедный старик может причинить нам вред?

— Нет, конечно. Именно этот старик не собирается причинять нам зло. Единственное, чего он хочет — спокойно умереть.

— А его детям что же, совсем нет дела, что он умрет на улице, как собака?

— А что они могут поделать? Они постоянно кочуют, ведь приходится следовать за стадами бизонов, и не могут слишком долго оставаться на одном месте и ждать три месяца или три года, пока какой-нибудь старик соизволит наконец умереть. Этим он обрек бы свое племя на голод и лишения. И когда старики уходит ночью из становища, они тем самым как раз и доказывают свою любовь к семье и племени, будто говоря: «Рождение человека приносит радость и смех, и он не должен умирать среди стенаний и слез. Умирать лучше в тишине и покое».

— Я вижу, ты многому у них научился.

— Многому. Вот только жаль, что я учился, будучи рабом!

— А какая разница?

— Я многому у них научился, но и сам мог бы научить их многим полезным вещам.

— Каким, например?

— Например, что такое колесо и как им пользоваться.

Канарец надолго задумался, прежде чем ответить. В который раз он окинул взглядом безбрежное море травы, чьи корни прочно держали почву, превратив степь в бесконечный пушистый ковер, после чего признался, что и впрямь трудно представить на всей планете место, более подходящее для колесных повозок, они могли бы превратить жизнь в этих местах в настоящий рай.

— Неужели они и в самом деле не знают колеса? — спросил он наконец, как будто не мог поверить в подобную глупость.

— Похоже на то, во всяком случае, они им не пользуются, — ответил его товарищ. — Когда приходит время следовать за стадом, они разбирают жилища, взваливают на спину все свои пожитки, в том числе тяжелые бизоньи шкуры и длинные жерди, из которых строят вигвамы, и медленно тащатся пешком, порой несколько недель. Ежедневные переходы под дождем и ветром, в жару или стужу — настоящая пытка, говорю тебе как человек, испытавший это на собственной шкуре. В жизни не видел большего кошмара, особенно если тебя еще и подгоняют ударами плетки, стоит отстать на пару шагов.