Глухой раскатистый гул шторма долетал из-за скалистых берегов и сюда, на причал, возле которого стоял промытый тёплым июльским дождём интуристский автобус. Напористый ветер гнал с моря седогривые волны, они пенились, клокотали в узкой горловине бухты, но сюда докатывались уже несколько обессилевшими, ухали, сшибались с бетонной стенкой причала, и солёные брызги ливнем опадали почти к самым скатам сверкающего свежим лаком автобуса. Шёл несильный затяжной дождь, небо наглухо затянуло, будто надвинулись сумерки, и на фоне беспросветной этой сумеречи маленький курортный городок казался ещё более белым — сочный мазок художника на монотонно-сером полотне.

    Из автобуса никто не решался выходить.

    «Неужели здесь? — рассеянно глядя по сторонам, пытаясь отыскать хоть какие-то приметы, подумал Сергеев. — Но ведь ни этих курортных корпусов, ни причала тогда и в помине не было...»

    Он почти не понимал, о чём говорит советским туристам симпатичная девушка-переводчица, сидящая в кресле рядом с водителем, только слышал её мягкий, воркующий голос с южным акцентом и всё смотрел на раскинувшийся по склону маленький городок, ничего не узнавая и ещё больше от этого волнуясь. Но эту-то узкую горловину, этот проход в бухту он, капитан второго ранга в отставке Сергеев, сразу узнал. Как только автобус миновал ущелье, вымахнул на простор и покатил открытым берегом — так сразу и узнал... Названия бухты он не помнил — память не удержала нерусское трудное слово. И даже не саму бухту Сергеев узнал, а именно этот проход, стиснутый, точно челюстями, невысокими скалистыми берегами. Только тогда в нём не волны клокотали, как сейчас. И встреча, конечно, была другой — это теперь им, советским туристам, все почести и уважение, а в тот день...

    «Да-да, эта бухта подковой, этот проход — всё так, но больше ничего не узнать, — почему-то с огорчением подумал Сергеев. — Что ж, сколько воды утекло с той поры...»

    А переводчица, извинившись за «негостеприимство» погоды, между тем говорила в микрофон своим милым голосом, указывая на бухту:

    — Вот здесь, товарищи, во время войны советские моряки высадили десант и освободили от фашистских захватчиков этот маленький курортный городок. Не правда ли, он так мил, что сейчас даже невозможно представить, что когда-то здесь, на его тихих улочках, шли бои.

    Туристы притихли, протирали слезящиеся от дождя окна, приникая к ним, с молчаливым любопытством разглядывая бухту, небольшой причал, у которого грузно раскачивало на волне приземистый силач буксир.

    — Они что же, прямо на эту пристань и высаживались? — спросила пожилая женщина в очках. В голосе её слышалось недоверие.

    — Да, именно здесь, — подтвердила переводчица. — В этом самом месте.

    Сергеев бросил на неё укоризненный взгляд, накинул плащ, попросил водителя открыть дверь и вышел из автобуса. Он стоял на причале и смотрел туда, в узкий проход, где кипели, ошибаясь, волны, и тот далёкий день на рассвете стал оживать, приближаться к нему...

    За скалами грохотал шторм, могучее дыхание его смешивалось в памяти с отдалённым десятилетиями гулом, и Сергеев стоял так несколько минут, прислушиваясь к этому грохоту и к этому несуществующему гулу, к самому себе прислушиваясь, к своему сердцу, которое тоже говорило ему сейчас о прошлом и настоящем, об этой очень отдалённой, но, несомненно, существующей между ними связи. Он стоял так несколько минут, совершенно забывшись, не думая, зачем он здесь, пока водитель нетерпеливо не засигналил ему.

    — Садитесь же! — крикнула переводчица, распахнув дверцу. — Вы насквозь промокнете.

    — Ничего, — ответил Сергеев. — Ничего, это хороший дождик.

    Он улыбнулся ей, и ему вдруг стало немножко обидно: сейчас автобус укатит с причала, а она так почти ничего и не рассказала туристам о десанте, лишь походя упомянула: «Во время войны советские моряки высадили...», не назвав при этом ни дня, ни даже года. Быть может, подумал он, это не входит в программу маршрута или переводчица на самом деле больше ничего не знает. Скорее всего, второе. Но Сергееву всё же стало обидно. Он хотел было сказать этой милой переводчице, что никакого причала тут не было и прыгать в воду приходилось метров за двадцать от берега — катера не могли подойти ближе из-за осадки. Но, глядя в её чистые, ещё по-настоящему не тронутые, жизнью глаза, он понял вдруг, что она, в сущности, совсем юное существо, родилась, должно быть, много позже войны и было бы несправедливо укорять её в том, что она чего-то, слава богу, не видела, не испытала на себе... Сергеев только подумал с лёгкой грустью: «Ничего, пускай, по её понятиям, десантники высаживались именно на этот причал. Откуда ей знать, что тогда его и в помине не было. Да и какая теперь разница?..» Он спросил только:

    — Вы хорошо знаете этот городок?

    — Признаться, не очень, — вежливо улыбнулась она. — Я ведь из Бухареста, здесь бываю только проездом, с экскурсиями. А что вас интересует?

    — Особняк. Такой, знаете ли, старинный двухэтажный особнячок должен здесь быть неподалёку. Очень приметный. С башенкой. Улица немножко в гору, булыжником выстлана.

    — Вы разве бывали здесь? — с любопытством спросила переводчица.

    — Очень давно. Многое позабылось.

    — Нет, к сожалению, не видела такого особняка.

    — Жаль, — сказал Сергеев, — очень жаль.

    — Садитесь же, вы простудитесь. — Она заботливым взглядом тронула его поредевшие седые волосы. — Нам пора ехать в гостиницу, садитесь.

    — Вы поезжайте, я приду позже.

    — Не забудьте: завтра утром отправляемся дальше по маршруту.

    Сергеев дружески кивнул ей, поднял воротник плаща и направился в город. Автобус с туристами обогнал его через минуту, и переводчица приветливо помахала ему рукой.

    Все улицы здесь сбегали вниз, на набережную, как горные речки к морю. Та, которую он разыскивал, помнится, была правее, круче других поднималась вверх. «Кажется, вот эта», — неуверенно определил Сергеев, пройдя в самый конец набережной. Он не был убеждён, что это именно и есть нужная ему улица, но другие ещё меньше походили на ту, которая вроде бы запечатлелась в памяти.