Ставни с грохотом распахнулись, Катька что есть мочи озорно закричала: «Угроза воздушного нападения миновала! Отбой!» — и в комнату хлынул поток солнечного света.

    — Вставай, соня, всё на свете проспишь! — тотчас же долетел снаружи её звонкий голос.

    И опять стало тихо. Лишь тикали ходики на стене, монотонно отсчитывая время, секунду за секундой.

    Федька открыл глаза и тут же зажмурил — так больно было глядеть, точно солнце заглядывало в самое окно. Он уже давно не спал — лежал на диване и думал о Витькином отце...

    Извещение о гибели капитан-лейтенанта Шестакова пришло ещё три дня назад, а у Федьки никак не выходили из ума, всё стояли перед глазами короткие, как слова военного приказа, режущие сердце строчки: «...геройски погиб в бою с немецко-фашистскими захватчиками…» Что за ними, за этими горькими словами? Неужели мог погибнуть такой человек?

    Федька видел, как подкосились ноги у тети Клавы, Витькиной матери, когда она прямо на крыльце развернула похоронку, закричала истошно: «Ми-и-ша-а! Нет-нет!..» — ii, обессилевшая, убитая горем, повалилась возле не успевшей уйти почтальонши. Потом набежали соседи, появился откуда-то и сам Витька, замер с побелевшим лицом, вцепившись в мать, и их с уговорами, бабьим плачем, причитаниями кое-как увели домой.

    Один-единственный раз видел Федька капитан-лейтенанта Шестакова, командира торпедного катера. В самом начале июня, недели за три до войны, — кто же мог подумать, что она вот-вот начнётся? — тот неожиданно приехал в Москву, почему-то очень торопился, пробыл дома всего два дня и уехал назад, в Севастополь. Он так и не взял с собой Витьку, хотя в письмах заверял, что этим летом обязательно увезёт его на Чёрное море. Только сказал на прощание: «Ничего, сынок, ещё увидишь и море, и корабли. Придёт время — покажу. А сейчас нельзя: обстановка не та...» Что означали его слова «обстановка не та...», ребята так и не смогли понять, лишь почувствовали, что таится за ними какая-то невысказанная тревога, связанная, должно быть, с военной тайной.

    Витька тогда расстроился: так дожидаться приезда отца, так мечтать о Чёрном море, о боевых кораблях — и вот тебе на! «Обстановка не та...» Федька же, завидовавший ему тайком, даже обрадовался: значит, дружок останется на всё лето в Москве и они будут вместе... Правда, была у Федьки одна неприятность, о которой и вспоминать не хотелось: не совсем ладно вышло у него со школой — завалил весной экзамен по геометрии, и на осень назначили переэкзаменовку. Тогда, в конце мая, эта будущая осень представлялась ему настолько далёкой, что в её приход и не верилось... Но как же скоро прокатилось лето, военное лето, полное тревог, перемен, важных событий, да таких, что за ними о своём-то личном и не думалось — некогда было подумать. Свои заботы в сравнении с тем, чем жили теперь всё, казались ничтожными. А жили теперь все одним — войной...

    Витька рассказывал потом про отца. Он говорил, что отец погиб, когда была атака на вражеский миноносец. Откуда всё это знал Витька? В извещении об этом написать не могли — никому не писали так подробно. Но Федька слушал и верил каждому его слову. Вот и сейчас он лежал с закрытыми глазами на диване и думал о капитан-лейтенанте Шестакове.

    Будто наяву, видел Федька бушующее море, взрывы снарядов рядом с мчащимся торпедным катером. И на мостике — Витькиного отца в исхлестанной брызгами штормовой накидке. Взмах руки! Ещё взмах! И две торпеды, одна за другой, выскальзывают из аппаратов, несутся, точно дельфины, оставляя за собой пенный след, в направлении вражеского миноносца, окутанного дымом артиллерийских залпов. Взметнулось ввысь багровое пламя взрыва, раскололось небо, миноносец словно приподняло чудовищной силой, переломило надвое, разворотив нутро. Посыпались с борта в панике уцелевшие фашисты, Но в тот же миг снаряд угодил и в торпедный катер. Объятый пламенем, он прямо на глазах стал уходить под воду. Вот захлестнуло волнами и рубку, только одна мачта пока ещё оставалась над поверхностью. Но и она погружалась в пучину.

    Федька видел, как тонул капитан-лейтенант Шестаков. Как он плыл, и волны всё чаще и чаще захлестывали, накрывали его, израненного, совсем обессилевшего. Федька хотел было крикнуть, чтобы он продержался ещё хоть чуточку, — сейчас они с Витькой придут к нему на помощь, спасут его, и тогда не пришлют тете Клаве никакой похоронки, и она не будет убиваться по нему, плакать днями и ночами, и соседки тоже не будут плакать, глядя на её горе. А главное, сам он, капитан-лейтенант Шестаков, останется жив и опять станет сражаться против фашистов...

    Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появилась Катька.

    — А я видел, как Витькин отец погиб, — сказал Федька сестрёнке, даже не пошевелившись. Серьёзно сказал.

    — Ты что, не в себе? — остолбенела Катька. — У тебя жар?

    — Видел! — повторил он упрямо. И вскочил с дивана, натягивая штаны.

    — Про Витькиного отца всё ты выдумал. Признайся: выдумал ведь? — Катька положила ему на плечи руки, легонько толкнув, усадила опять на диван.

    От такой вольности Федька едва не опешил: хоть сестрёнка почти на полтора года старше, но позволить ей такое...

    — А знаешь, Федюня, — доверительно сказала Катька, присаживаясь рядом. — Знаешь, я скоро на наш завод устроюсь. Мама уже с начальником цеха говорила.

    Федька ревниво возразил:

    — Ты же ничего не умеешь. На заводе теперь снаряды, мины делают. Никто тебя не возьмёт.

    — Сначала укладчицей буду, а потом и на станок перейду. Рабочую карточку получу: и хлеба восемьсот, и мяса, и круп — всё как надо. Во!

    — Мя-ясо, кру-уп, эх ты! Немцы к Москве идут, а ты как на рынке...

    — Немцев не подпустят к Москве, — сказала Катька. — Л работать — значит помогать фронту. Все теперь работают, кто не на фронте.

    — И без тебя знаю, что не подпустят: моряки как встанут, сибиряки ещё скоро подойдут... — Федька с хитринкой покосился на неё: — А на заводе надо ещё и другое уметь.

    — Что же?

    — На крыше дежурить ночью, во время тревоги. Зажигалки тушить. Ты же трусиха!